Братишка

– Это их работа.

Мы доехали до управления, где нас всех троих направили к следователю, который вёл это дело. Конечно, детали операции до нас не доводили, даже подписку о неразглашении взяли, но очень подробно опросили, а мне дали посмотреть ещё мокрый снимок, где вместе со знакомым лейтенантом, сейчас он был мамлеем-лётчиком, стоял ещё один, в звании майора. Вот его я не знал, о чём честно сообщил. В первый раз видел.

Когда мы покинули управление, уже совсем стемнело. Меня докинули до хаты и уехали.

Естественно, меня ждали, всех гложило любопытство, как всё прошло. Так что, когда услышали шум мотора и потом я скрипнул воротами, проходя во двор, – тут же подбежал Волк и другие лайки, обнюхивая, – семья высыпала на крыльцо.

– Ну как? – сразу же спросила Марина.

– Покормите меня сначала, напоите, а потом опрашивайте. С утра не жрамши. Меня, конечно, угощали в батальоне, да что там, закуски одни. Зато спиртного выставили… Наверно, до сих пор квасят.

– Идём, мама тоже только что пришла, вместе и поедите.

Оббив у входа сапоги, я прошёл на кухню. Мне налили полную тарелку борща. С пампушками и свежей сметаной, всё как я любил. И мы с мамой сели ужинать. Изредка отрываясь от тарелки, я рассказал, как прошла лекция в батальоне. О встрече с диверсантом, естественно, утаил, не та информация, которой следовало делиться.

Следующий день прошёл до обеда как обычно. Как говорится, ничто не предвещало. Последним уроком у нас была физкультура, играли в футбол класс на класс и вели счёт 7:6. Я левым защитником был. Ну, по крайней мере, я сам себя так считал, потому как на футбол это гоняние толпой мяча от ворот к воротам мало походило. Но весело. Я сразу и не заметил, что у нас на спортплощадке появилось новое лицо – мы как раз запинали мяч в ворота противника вместе с вратарём и двумя защитниками. Хотя, кажется, там один наш был. 8:6. Тут-то и прозвучал свисток учительницы по физкультуре, останавливая игру, и она подозвала меня. Тут же со скамьи запасных рванул на моё место один из одноклассников, и битва на футбольном поле закипела с новой силой.

Гостя я сразу узнал, Лабухин собственной персоной, причём в знакомом костюме – именно в нём он был, когда некоторое время передвигался с нами по дороге смерти. Потом разошлись наши пути-дорожки. Сейчас костюм был отстиран и отглажен.

– Здравствуй, Саша.

– Здравствуйте, Константин Львович. Что случилось?

– А что, моё появление может быть вызвано только какой-то случайностью или нуждой?

– А разве нет?

Мы отошли в сторону и сели на скамью под любопытными перекрёстными взглядами сразу двух классов. Лабухин на это внимания не обращал, а я тем более, так что нам ничто не мешало общению, ну кроме мяча, который кто-то запустил со снайперской точностью прямо в голову моему собеседнику. Он машинально отбил его, однако свёл на миг глаза в кучу, но быстро встряхнулся.

– Значит, сегодня дыра в эфире? – задумчиво протянул я. – Мной закрыть хотите? С чего бы это? Вроде моё первое и последнее выступление восторгов у ваших коллег не вызвало, насколько я понимаю.

– У нас восторгов не вызвало то, что передача прошла без согласования цензуры. Диктора, конечно, хотели наказать, да и редактора тоже, но сверху спустили приказ, всё оставить как есть. Так что никаких мер не было, все работают как обычно. А вот насчёт того, что реакции на твой эфир не было, то тут ты не совсем в курсе. Нас завалили письмами. Неделя прошла, а уже двенадцать мешков, письма всё идут и идут. Со всех сторон, немало и с фронта.

– Мне об этом ничего не известно.

– Приказали попридержать информацию. Все письма нами были изучены, почти тридцать человек читали, были и помощники из партийных организаций. На некоторые письма нужно ответить.

– Опять отредактированная речь? – усмехнулся я.

– А тут ты не угадал. Когда мне ставили задачу поговорить с тобой, этот момент обговорили особенно. Не припомню, чтобы раньше было такое. В общем, просили передать: у тебя полтора часа эфира личного времени. Можешь говорить что хочешь, но займи его. Естественно за всё, что ты произнесёшь, будешь нести ответственность один ты и никто более.

– Экспериментаторы хреновы, – невольно покачал я головой, прекрасно представляя, чьи тигриные ушки торчат из этой авантюры.

– Единственно просили никаких секретных сведений не передавать, включая методы борьбы с немцами. Те, что в эфире выдавать нельзя. Мне сказали, ты сам поймёшь, о чём тебя просят.

– Да, это понятно.

– Всё, что нужно было сказать, я сказал. Эфир в семь часов вечера, но ты за два часа приходи. Там ещё скажут, что нужно, и согласуют эфир. Ты хорошо говоришь, чётко и внятно, не теряешься. Легко находишь разные ответы и вообще непринуждённо ведёшь себя в прямом эфире, а это трудно, поверь мне. Так что ждём.

– Лады, буду.

Как только помредактора ушёл, рядом на скамейку приземлилась Маринка и затеребила меня. Лабухина она узнала и понимала, что разговор был важным.

– Эфир вечером, просили подойти заранее, – отстранённо ответил я, обдумывая только что прошедший разговор.

Всё это было похоже на ловушку. Видимо, Сталин решил посмотреть, как выкручусь я из этой ситуации. На пару с Берией наверняка работали. Полной уверенности у них не было, то ли я тот, кто им нужен, кого они искали, то ли нет, вот и провоцировали меня. Надеялись, выдам себя.

– Ладно, хотите запоминающийся эфир, получите. Обещанных краёв не перейду, но содрогнётесь, – шепнул я себе под нос.

– А во сколько эфир?

Хорошо, Марина не расслышала моей фразы.

– В семь вечера. Сегодня.

– Быстрые какие, – подивилась она и убежала делиться новостью, тут же собрав вокруг себя большую группу одноклассниц.

После уроков у школьного крыльца меня окликнула деректриса:

– Саша, подожди!

Я обернулся:

– Что-то случилось, Татьяна Валериевна?

– Случилось. Записала я тебя в музыкальную школу на вечерние уроки. Уже с сегодняшнего дня можешь начинать. Начальный класс, как ты и просил.

– Вот это отличная новость. Может, я сейчас успею?

– Назовёшь себя секретарю, она всё объяснит.

– Спасибо.

Добежав до музыкальной школы, которая находилась в соседнем районе, я узнал, что меня действительно оформили, записал время уроков, сообщил педагогу, что сегодня не могу быть, вечер занят, и рванул домой. Деда не было, у него сегодня смена на работе, так что, переодевшись и открыв баркас, занялся делом. Сальник я всё же снял, хоть и без кувалды, а потом установил новый, закрепив его. Проверить, подтекает или нет, можно будет только в следующем году, когда спустим судно на воду. Убрав инструмент, помылся в бане, собрался, прихватил гитару и направился к трамвайной остановке. Пора в путь-дорожку. Эфир ждёт.

– Готов? – поинтересовался у меня диктор.

Не знаю, кто поставил его, но и сегодня я вёл эту передачу в эфире с тем же диктором, что и в прошлый раз.

– А что, есть сомнения? – усмехнулся я. – Готов-готов, можно начинать.

Рабочий студии, что был ответственен за эфир, стоял чуть в стороне с наушниками на голове. Передачи в большинстве своём велись в прямом эфире из-за отвратительного качества звукозаписывающих средств, ну и хранить записи было не на чем. Если давали такую запись с пластинок, то качество воспроизведения оставляло желать лучшего. Слушатели сразу отмечали эту самую разницу, так что только в крайнем случае давали запись, да и ту старались довести до идеала. Тот же хор в тесное помещение студии не впихнёшь, вот их давали в записи.

В это время звукач, отметив время, начал на пальцах показывать отсчёт до начала нашего эфира. Я особо не волновался, начинать не мне, это работа диктора. О том, что я снова буду в эфире, объявили ещё утром. Я это пропустил, уже ушёл в школу, так что был не в курсе. Как оказалось, ажиотаж с моим прошлым выступлением был очень большим, да вообще чуть ли не буря разразилась, мне верили и нет, разные люди попадались. Вот фронтовики почти все были за меня. В моём районе это всё для меня как-то незамеченным прошло, можно сказать, пронесло, а вот в других областях, особенно на фронте, рассказанные мной истории вызывали настоящие бури. Где положительные, а где и нет. Приходило много писем от фронтовиков, где те рассказывали немало историй, подтверждающих мои рассказы, отчего кровь стыла в жилах. Сейчас с этими письмами работал соответствующий информационный отдел Политуправления РККА. Вроде как хотели печатать их в газетах. Мне их читать не дали, лишь сносками ознакомили перед эфиром. Ну были и те, кто грязью меня в письмах поливал, мол, зачем такую чушь пишешь, немцы пушистые, няшки. Этих брали на особый карандаш, при том что часть писем были без обратных адресатов.

Размышляя, я отслеживал речь диктора. Тот отработал написанную для него программу, сообщил, что редакцией принимается и обрабатывается масса писем, которые приходят на моё имя. И наконец, после десяти минут словоблудия, как только растянуть смог, дал слово мне. Я уже успел поздороваться со слушателями, ещё когда диктор сообщил, что я в студии, так что начал без промедлений. Дали мне полную свободу, так получите. Не разочарую. Как я понял, от меня ожидали нечто подобного, что было в прошлый раз, когда наша передача пошла не по сценарию, меня это полностью устраивало, да что устраивало, даже радовало. Мне было что сказать.

Начал я с обязательной программы по ответам на письма, большая часть которых была от фронтовиков, но встречались и от обычных жителей нашей необъятной страны. Мне действительно отобрали полтора десятка писем, самых интересных, на которые нужно обязательно ответить. Я их мельком прочитал перед эфиром, но так как ответы мне уже написали, я особо в них не вникал, но парочка меня заинтересовала, на которые я и собирался ответить уже от себя.