Телохранитель

– Тебе маманя по башке не дала за это? – спросил он.

Лизанька нисколько не смутилась:

– Ну, поорала, конечно. Но я соврала, что временная, специальная краска…

Сама Лизанька была девушка типа «кисуля» с большими претензиями. Она вообще не собиралась никогда работать. Все дни желала проводить в уюте, спа-салонах. С младых лет собиралась замуж за олигарха. Для этого нужно было идеальное красивое тело, поэтому она регулярно посещала спортклуб, хотя и ненавидела любую физкультуру и в школе на нее никогда не ходила, обзаведясь соответствующей справкой.

– Хочу всю жизнь ничего не делать. Чего волдохаться за копейки! Пусть муж кормит! – Такова была ее личная политика.

– Вообще что ли работать не хочешь? – спросил ее как-то Ховрин.

– Что толку: где сейчас заработаешь?

– Займись каким-нибудь бизнесом! – брякнул Ховрин чтобы хоть что-то сказать. – Чего-нибудь продавай!

– Не выгодно: огромные налоги, чумовая аренда. У нас есть хорошие знакомые – у них свой бизнес – раньше они жили хорошо, а сейчас рады на ноль выйти, хотят закрываться. Мир постоянно меняется. Для них – в худшую сторону. И других знаю – тоже закрываются – работать невыгодно. На малый бизнес здорово давят. Особенность бизнеса в России состоит в том, что у тебя его в любой момент могут отнять, и никакие суды тебе не помогут. Ты открываешь свой бизнес и тут же, как в фильме ужасов, когда ты случайно чем-то брякнул, тут же в темноте просыпаются чудовища и начинают к тебе красться. Налоговая, как удав, начинает тебя душить до тех пор, пока не задушит окончательно… Молодежь сейчас официально бизнес не открывает – слишком дорого. Сестра с мужем посчитали: вроде как есть прибыль, но если легально работать уже становится невыгодно. Тут какая-то загадка. Госработа – тоже вариант рабства: это означает приходить к девяти, работать до шести – тот же офисный планктон, пялиться в цифры, а в выходные надираться до поросячьего визга. Так и вся жизнь пройдет впустую. Те же галеры. Это работа на дядю, который может в это самое время нежиться на белом песочке и одновременно получать на банковский счет заработанные вами денюжки. Работать надо только на себя. У нас в универе учится один парнишка, сын фермера из Ростовской области. Рассказывал, что меньше шестисот гектаров иметь невыгодно, ужасные налоги. Сестру его убили при наезде бандитов, он не хочет об этом говорить. Отец в шестнадцать лет отправил его учиться в Питер, чтобы он выбрался из этого болота. После той жуткой местной школы, где почти ничему не учили, ему пришлось очень тяжело. Он жил один, сам рассчитывал свой бюджет, потом поступил в университет, принял участие в конкурсе «Молодые законодатели». Его проект закона против коррупции занял даже какое-то место, его даже отправили в Москву. Первое место, однако, получил вполне безопасный проект одной студентки что-то по утилизации мусора. Он же на своем докладе увидел только кислые выражения лиц, вялое одобрение, но готов продолжать дело в защиту фермерства.

Ховрин удивился такому упорству фермерского сынка:

– Ишь ты! Пацан замахнулся на сами основы системы. Опасный путь он выбрал. Прибьют его когда-нибудь точно. Мудак он! Что-то он завирает. Шестьсот гектаров – это же целый Павловский парк!

– Да, наверно, – вяло кивнула Лизанька. – А он ничего такой парнишечка. Упорный. Может еще и в политики выбьется.

Впрочем, сама она вполне успешно чему-то училась на первом курсе, рассказывала:

– Преподша нам сразу и сказала: «Вы мне просто так экзамен не сдадите – только за деньги!» Я о чем-то ее спросила по предмету, а она мне: «Ты что – самая умная?» – и завалила. А другому преподу я сдала сразу и без денег. Инжеконовцы, говорят, сдают только за деньги. А подруга в своем универе непременно берет на сдачу экзамена бутылочку коньяка. Срабатывает всегда. В другом универе напрямую никто не платит: на курсе есть один доверенный студент, и все передачи денег идут только через него.

– И сколько еще тебе учиться? – поинтересовался Ховрин.

– Четыре года, – довольно уныло ответила Лизанька. – Ненавижу! Бесит!

При всем том она вовсе не была бесталанной. Натура у нее была явно художественная. Она постоянно чего-то творила: вырезала из бумаги кукол, снимала мультфильмы, делала маленькие клипы. Стоило ее куда-нибудь посадить, она тут же что-то придумывала: или мультик рисовала в блокноте, или инсталляцию, вылепливала из хлебного мякиша занимательные фигурки. Зачем, спрашивается, пошла в технический ВУЗ? И еще постоянно сидела в наушниках, слушала музыку, иногда покачиваясь в такт.

А проживала она вместе с почти девяностолетней бабушкой, и в перспективе эта квартира переходила к ней. Лизанькиной обязанностью было давать бабушке по горсти таблеток утром и вечером и кормить ее в определенное время творожком и кашей.

Ее старенькая бабушка в основном обитала на кухне, причем конкретно на табуретке у раковины, оттуда и смотрела телевизор – один и тот же канал, там же чего-то делала по хозяйству типа мытье посуды и чистка картофеля. Ховрин никак не мог пробраться к мусорному ведру, которое было как раз под раковиной, выкинуть огрызок от съеденного яблока. Это его несколько раздражало. Лизанька все не шла, видно красилась. Она всегда долго наводила красоту. Ховрин подошел к окну. За окном кружили и истерично кричали чайки – совсем рядом с домом против встречного ветра бурлила Нева.

– Вон они! – вдруг сказала бабушка, пристально глядя на стоявший в углу у окна фикус.

– Кто? – удивился Ховрин.

– Зеленые человечки. Их несколько. Они сидят на листьях. Это иностранцы. Прогони их!

– Пусть сидят, – неуверенно пробормотал Ховрин.

Тут, наконец, вышла и Лизанька.

– Пошли. Я готова.

Выглядела она так, что ее немедленно хотелось снова затащить в постель.

Про зеленых человечков Ховрин сообщил позже Юрику Васильеву. Юрик же выдал по этому поводу следующее:

– Я думаю, бабка реально их видит. У нее наверняка глюки от лекарств. Я считаю, в Средние века люди действительно видели привидения и ведьм, поскольку жрали что попадя, типа заплесневелого хлеба, и имели постоянные глюки.

Вечером снова поехали в клуб уже на другой концерт. К клубу приехали на такси, однако из-за машинной толчеи, вышли за углом и подошли к входу пешком.

–Теперь все подумают, что я приехала на метро, – досадовала Лизанька.

– Да всем глубоко насрать, на чем ты приехала. Забей! – буркнул Ховрин.

Вернулись уже глубокой ночью. Ноги гудели. Любовью даже не занимались – сразу уснули. Утром, когда Ховрин встал и поплелся в туалет, бабка уже сидела на кухне, следила за фикусом. Ховрин опасался, что она и его примет за пришельца и двинет своей клюкой.

На восьмое и девятое мая Катя уехала с родителями отдыхать в Финляндию. Десятого мая Ховрин провел небольшую отвальную вечеринку в клубе «Фабрика». Пришли: Свирь с подругой, очень бойкой и улыбчивой девушкой – Светой, кажется, – Ховрину она понравилась, Юрик Васильев без подруги, Маша, с которой познакомился в инциденте у ее школы. Она присутствовала в роли подруги Ховрина, то есть хозяйки вечеринки, и ей это очень нравилось. Потом они поехали домой к Ховрину, и она осталась до утра. На этот раз Маша разительно отличалась от той запуганной девочки, какой он увидел ее в первый раз: она была уверена в себе, раскована. Волоски на ее лобке уже немного отросли и слегка кололи пальцы… Вкус ее губ был совсем другой, чем у Лизаньки и Вики. Может, помада отличалась? Но даже и кожа была другая – необыкновенно чистая и бархатная… И пахло от нее по-другому. Ховрину казалось, что к утру и он сам, и вся постель пропитались Машиным запахом, и он, этот запах, оставался на нем весь день и следующую ночь, вызывая ощущение счастья. Вероятно, она была из другой породы – той, из которой были Катя Гарцева и Наташа Исаева. Возможно, поэтому ее и гнобили одноклассницы – они тоже это чувствовали и пытались опустить до себя.

Обнаженная, она причесывала волосы перед зеркалом. Ховрин тихо зашел в комнату и замер, глядя на Машу. Она буквально светилась.

– Офигеть! – буквально выдохнул он.

Маша повернулась, инстинктивно прикрыв грудь, улыбнулась, чуть покраснев:

– Что такое?

Ховрин подошел, убрал ее руку:

– Ты просто офигительно красивая! Я в жизни не видел ничего прекраснее!

Маша положила ему руки на плечи, прижалась всем телом:

– Я буду тебя ждать!

И она вполне могла дождаться. И все это время не чувствовать себя одинокой, а на вопрос: «У тебя есть парень?», спокойно отвечать: «Да, он сейчас служит в армии – в ВДВ». Звучит круто. И это была бы совершенная правда.

Когда они распрощались, Ховрин позвонил Максимову:

– Алексей Михайлович? Это Витя Ховрин. Можете говорить?

Тот явно куда-то мчался: были слышны звуки моторов и другие шумы, присущие большой дороге.

– Привет, Витя! Что там у тебя?

– Я пятнадцатого ухожу, а девушка моя, Маша, остается. Ее чушкари в школе гнобили, завидовали красоте. Я разок поучил. Они не знают, что я ухожу, но мало ли что.

– Это какой класс? – хохотнул Максимов. – Надеюсь, не пятый?

– Последний.

– Ладно, дай ей мой номер, разберусь. Не переживай. Служи спокойно.