Врачу: исцелись сам!

– А-а, все равно их жизнь так же бессмысленна, как и наша. От них также не останется даже пыли, как и от нас! – тут же сказал другой сотрудник, накачивая манжетку тонометра.

Кстати, Жизляй почему-то считал, что смерть во время путешествия, это почти то же самое, что и смерть во время секса, как у того вышеупомянутого шестидесятилетнего мужчины, про которого рассказывала утром заведующая. Ведь далеко не худший вариант – умереть во время оргазма, если все равно умирать. Какой-то деятель даже считал оргазм особой разновидностью смерти. Подобный казус произошел, говорят, когда-то с крупным католическим священником, умершим от сердечного приступа прямо на юной проститутке. И не исключено, что ему на том свете это вовсе не зачтется за грех. Кто знает? Может быть, за что-то другое сделанное им этот грех и проститься. Нам ли судить? Ведь Бог сам сделал нас такими.

За Евдокией Степановной пришла еще одна старушка. Получилось, что сразу четыре подряд. Так бывало: то одна молодежь идет, а то одни старики и старушки. Этой было уже семьдесят пять лет, выглядела она для своего возраста очень даже хорошо, но ее очень беспокоили морщины, и она почему-то надеялась, что это все временно и что морщины ее разгладятся, здоровье существенно улучшиться и все станет таким как прежде. Для этого, как она полагала, нужно просто убрать некую сидящую в ней неустановленную инфекцию. Она ее чувствовала. А вся проблема заключалась лишь в том, что она никак не могла принять своей старости. И такие случаи были нередки. Так однажды на прием пришла женщина восьмидесяти двух лет, и Борисков поначалу никак не мог понять, что же ее беспокоит. Жалобы у нее были какие-то очень неопределенные: слабость, тяжело стало ходить, короче, "раньше так не было". И тут оказалось, что она, пережив даже блокаду, никогда в жизни ничем не болела. Поразительно, у нее даже зубы были все свои, хотя и наполовину стершиеся. Жила себе и жила, но это неизбежное наступление старости ее чрезвычайно напугало. Она не знала, что с этим делать и впервые в своей жизни обратилась к врачу. "Но ведь этого раньше не было!" – отвечала она на все доводы Борискова, что, увы, со временем у всех людей неизбежно появляются некоторые возрастные изменения. Этого она понимать и принимать никак не хотела, и в конечном итоге обиделась и наверняка пошла к другому врачу.

С другой стороны, совсем не редкостью были и так называемые "залегающие старухи", вдруг решившие требовать к себе внимания за всю прошедшую жизнь и залегшие в кровать, причем без каких-либо особых оснований со стороны здоровья и даже не слишком-то и старые. Одну такую бабушку Борисков не так давно консультировал на дому. Она уже недели две лежала в кровати после перенесенного, вероятно с осложнением на уши, гриппа и, судя по всему, собиралась так лежать очень долго, а точнее вставать вообще не собиралась. Все ее семейство было в ужасе. Всем известно, что при благоприятных условиях старики иногда лежат годами и даже десятилетиями. Как и предполагал Борисков, никакого серьезного заболевания там не оказалось: старушка действительно перенесла гайморит и правосторонний средний отит, отчего у нее и сохранялось остаточное головокружение. Сейчас симптомов уже почти и не осталось. И тут задача Борискова была почти библейская, нужно было сказать пациентке: "Встань и иди!" Так он и сделал.

Впрочем, однажды он наблюдал больную после инсульта, реально обездвиженную, которая лежала так года два и ходила под себя. Однажды эта старая женщина сползла к кровати, подползла к лампе, и стала закручивать себе на шею провод. Удушиться ей, однако, не удалось – лампа грохнулась, прибежала дочка, зять, ее снова потащили на диван, она мычала, и постепенно умирала еще месяца два. Потом, когда все закончилось, окна в комнате открыли настежь и не закрывали, наверное, с неделю, хотя и был еще довольно холодный март, а все вещи из комнаты сразу вынесли на помойку. Даже ремонт невозможно было начинать самим, настолько тяжелая была предыдущая обстановка.

В другом случае после перелома шейки бедра у одной столетней старушки дома для нее была создана очень сложная система вставания с кровати и передвижения по квартире – в виде веревок и поручней. Проблема заключалась в том, что старушку обсыпало пятнами с головы до ног, потому что она обожала вареную сгущенку, а ей вместо ГОСТа купили какой-то новый суррогат с такой же этикеткой, но сделанный на растительном масле, который она, как не пыталась, никак не могла сварить. Варила она банки, наверно, часов пять, но "сгущенка" так и осталась жидкой. Однако выкидывать какую-либо еду для бывшей жительницы блокады было невозможно, и она все-таки съела обе банки и от этого вся покрылась зудящей коростой.

Следующим на приеме был высокий худощавый парень тридцати лет. После тяжелой автомобильной аварии у него осталось только одно легкое. Впрочем, оно работало неплохо. Парень этот представлял некоторый социальный интерес: он жил сразу с тремя женщинами, правда разновременно – у них было расписание, кто и когда к нему приходит. И всех это устраивало. Ежедневный секс им был не нужен. В другое время все они занимались своими делами. Ситуация эта с женщинами обнаружилась просто – у него оказалась чесотка, и в связи с этим нужно было пролечить всех контактных. А контактных оказалось целых трое, и вовсе не исключалось, что у тех троих не было еще своих контактов. Противоклещевым составом нужно было обработать все тело, кроме лица, что без помощника сделать довольно сложно. В итоге требовалось обработать и всех троих его женщин. Как было поступить парню? Борисков подумал: "А что: раздеться и в голом виде тщательно обработать друг друга – это даже сближает и возбуждает".

– Как вы так ухитряетесь существовать? – спросил он молодого человека.

– Все очень просто: они приходят в разные дни! – ответил парень.

Борисков даже позавидовал ему. У него самого в отношениях с женщинами всегда были проблемы и сложности. Причина была, скорее всего, в том, что этот парень сам был человек легкий, и никогда никого не напрягал и сам себе и своим женщинам не создавал проблем.

Тут позвонил какой-то пациент на мобильник: "Здравствуйте, Сергей Николаевич, это я!" Борисков не имел ни малейшего понятия, кто это такой. Люди почему-то считают, что их должны непременно помнить. Борисков, напротив, о себе так вовсе не считал, и всегда в разговоре сначала представлялся, кто он и откуда.

Иногда ему отвечали:

– Я прекрасно вас помню!

Он сам так отвечал, даже когда не помнил. Людям, возможно, это было приятно.

Потом еще пришла молодая женщина будто бы с аллергией. Весь живот и ноги ее были обкиданы сыпью. Дерматолог считал, что ее закусали какие-то мушки, живущие в горшке с цветами или же просто обычные блохи, поскольку жила она на первом этаже и под ней был подвал с крысами. Какое-то время разбирались и с ней.

Потом пришла пара: муж с женой. Еще не старые. Муж даже в покое задыхался и кашлял. Говорила в основном жена. Она считала, что мужу неправильно поставили диагноз рака легких. Ждала чуда. Надо было делать компьютерную томографию, но он был таким толстым, что в томограф не влезал.

Борисков тут не знал, что и посоветовать. Был однажды подобный пациент. Его тоже уже отправили домой с диагнозом метастазы рака в легкие – умирать. Дышать было нечем, сосед посочувствовал и принес ему гормональные таблетки, которые принимала его тетка, страдавшая тяжелой астмой. Больной стал их принимать и уже через неделю дышал почти нормально. Диагноз оказался ошибочным – там был какой-то редкий аутоиммунный васкулит с поражением легких, а вовсе не опухоль. Заболевание тяжелое, но все-таки его можно было лечить, и с ним еще долго жить.

Еще была показательная история бабки с аллергическим альвеолитом. Она вошла в кабинет с выраженной, видимой глазом одышкой и с синими губами. На рентгенограмме у нее обнаружили распространенные инфильтраты, которые приняли за опухолевый процесс, хотя прямых доказательств этому получено не было. Процесс прогрессировал, а врачи только качали головами, обследовали. Она уже смирилась и считала, что шансов нет никаких.

Борисков посмотрел снимки и хотел ее уже отправить, но в конце спросил:

– Животные есть дома?

– Нет.

– А птицы?

– Волнистый попугайчик.

Оказалась, что у нее в комнате над кроватью дети повесили клетку с волнистым попугайчиком, на перо которого у женщины развивалась аллергическая реакция, и сформировался альвеолит. Все лечение, включая немедленное удаление попугая, заняло, кажется, не больше недели. А она уже написала завещание и переписала квартиру на внучку. Внучка как раз собиралась выходить замуж и жить со своим молодым человеком в этой самой квартире. Неожиданное выздоровление бабушки серьезно нарушило ее планы. Жить молодым теперь было негде. Оставалось, снимать комнату в коммуналке – на большее просто не хватило бы денег, а они раньше в коммуналках никогда не жили и этого страшились. А ребенка куда девать, если он родится? Менять родительские квартиры? – и так было тесно: у жениха там еще жили родители и брат, и все вчетвером в крохотной двухкомнатной "хрущевке", причем одна комната была проходная. Невеста тоже жила в двухкомнатной, и тоже с родителями, но уже в одной комнате с сестрой. С этой сестрой-подростком они уже постоянно собачились чуть ли не по всем житейским вопросам: когда и во сколько ложиться, когда вставать, что смотреть по телику, где чего класть. Она пеняла младшей: "Друзей не води, всё тут засираете!" – "А ты тогда своего Сашу не води, а то трахаетесь тут, потом воняет, презервативы у меня под кроватью постоянно валяются!" (Один только раз разве что и оставили совершенно случайно). – "А это не твое дело!" – "А вот только попроси теперь меня куда-то уйти погулять, когда он придет!"

Однако у этого полного больного диагноз опухоли вроде как был доказан гистологией, хотя в то же время жена и надеялась на ошибку. На обычной рентгенограмме тоже была явная опухоль, а в анамнезе – длительное курение до двух пачек в день в течение тридцати лет. Однако они ждали, что Борисков скажет им что-то чудесное, что это не опухоль, а какая-то инфекция, которую можно вылечить.

Затем пришел еще один постоянный пациент, который очень Борискова уважал. А суть была в том, что он некоторое время ходил по врачам с жалобами на постоянную жажду. Сахар крови у него был нормальный и Борисков назначил ему принести на анализ суточную мочу. И тот принес в лабораторию две хозяйственные сумки с пластиковыми бутылками – всего двенадцать литров мочи. У него оказался несахарный диабет. Один впрыск в нос в день специального препарата решил эту проблему, и больной проникся к Борискову таким уважением, что приходил к нему с любой болячкой, включая прыщи и ОРЗ. Так и на этот раз:

– Я тут грязным пальцем поковырялся в носу, и там зажгло. И теперь щиплет. Что это может быть?

Хорошо с ним поговорили. Когда он обратился в первый раз, Борисков обратил внимание, что тот испытывал постоянную сильную жажду, как бывает после кровопотери. Борисков тоже знал, что такое страшная жажда. Ему в детстве, лет в десять, удаляли гланды. Оперировали его в очень большой операционной, где одновременно еще проводили и другие операции. Перед операцией его завернули в простыню и защемили ее на груди корнцангом, чтобы не рыпался. Операция была мучительная. Кроме того, он с ужасом смотрел, как кому-то на столе долотом долбили кость возле уха. Вопреки легендам, мороженого после операции почему-то не дали. Борискова мучила страшная жажда, и он попросил у медсестры воды. Та дала стакан, но он нисколько не напился. Он попросил еще, той было лень идти, и она сказала, что хватит. Маленький Борисков осмотрелся в палате, где почему-то лежали и взрослые, и выпил у спящего рядом больного всю воду из поильничка, а потом, совершенно не напившись, нашел стакан на тумбочке, в котором зачем-то в воде была расческа (волосы, что ли прилизывали), достал эту расческу, а воду – выпил. Это сейчас Борисков думал, какие такие ограничения могли быть по питью – да вроде не должно быть никаких. Просто медсестре было лень ему дать воды. Ангина тогда еще до операции оказала влияние на его сердце. И у него в детстве, во втором классе, от этого был ревматизм, или как теперь называют, ревматическая лихорадка, и один год половину лета он пролежал в больнице с постельным режимом, наблюдая оттуда в окно жизнь других детей и вершины зеленых деревьев. Казалось бы, сколько лет прошло, а ему до сих пор было жалко того потерянного давнего необыкновенно прекрасного лета.

Когда он про ту невыносимую жажду рассказал Жизляю, тот сразу же вспомнил армию, какой-то там марш-бросок:

– Такая жажда была невообразимая, я как вспоминаю – даже сейчас пить хочу! Помню, сержант передо мной пил из ведра, я за ним стоял и весь трясся: думал, что он наверняка выпьет один все ведро и мне ничего не достанется. Так уж сделан человек: ему нужен весь мир, все женщины, вообще все!

Кстати, у того больного с несахарным диабетом была жена Таня, которая тоже лечилась у Борискова. Таня, будучи еще студенткой, ездила в Америку и там какое-то время работала официанткой и так там упахалась, что у нее началась настоящая варикозная болезнь – взбухли и болели вены на ногах. И это у молодой, еще нерожавшей женщины. Проблема была серьезная, и эти последствия оставались до сих пор. Она постоянно носила специальные чулки, которые ей знакомые привозили из Эстонии – там они почему-то были существенно дешевле, чем в Питере.

Следующим на приеме был молодой мужчина с болями в области сердца непонятного происхождения. Борисков держал в руках запись ЭКГ и рассматривал ее. Там было уже все расшифровано, но он еще рассматривал зубцы, размышляя, что бы такое придумать. И ничего придумать не мог. Суть состояния, скорее всего, была в том, что пациент раньше был наркоманом и не так давно слез с иглы. Причем слез он с помощью водки, которую некоторое время употреблял в огромных количествах. После увлечения героином у него остался гепатит С и нервная астения. И ему еще повезло: нередко внутривенные наркоманы получали к гепатитам вдобавок и ВИЧ. Существовало мнение, что гепатитом С заражают сам героин специально уже на уровне производства, а ВИЧ присоединяется при добавлении на каком-то этапе крови. Борисков в этой технологии не разбирался. Молодая женщина, клинический ординатор, приехавшая учиться из Белгорода, кое-что про эти дела рассказывала. Она с полгода подрабатывала в ночной аптеке на проспекте Просвещения и знала в лицо чуть не всех окрестных наркоманов, которых проходило через ее аптеку за ночь человек, наверно, пятьдесят. И все с одной просьбой: два инсулиновых шприца и капли от насморка. Как-то там эти капли замешивали. Иногда за этим добром присылали подростков, поскольку эту публику периодически шерстила милиция. Утром она жаловалась, что всю прошлую ночь ей ни минутки не удалось вздремнуть: в аптеку пол ночи колотился какой-то пьянчуга, требовал настойку боярышника, хотя и было написано на окошке, что боярышника нет.

Следующим был повторный пациент по фамилии Кусик. Человек он был очень активный, предприимчивый, одно время ездил добывать золото на Колыму. Зарабатывал он там очень неплохо, хотя и тратил деньги тоже очень хорошо – любил погулять. Работал бригадиром. Однако там что-то не сложилось, он повздорил с рабочими, и те, в большинстве бывшие зеки, положили его под бульдозер. Вернулся он домой без обеих ног. Жена его тут же и бросила. Однако, встав на протезы, Кусик и тут организовал себе небольшой бизнес и даже завел подружку с обеими и даже очень даже длинными ногами и вполне симпатичную. Кстати, говорят, что в Германии таким инвалидам, как Кусик, даже выдают специальное пособие на проституток – заботятся о людях.

За ним пришел мужчина средних лет. Это был несчастный человек, попавший в руки коммерческой медицины и получивший за последнее время огромное количество антибиотиков по поводу уреаплазмоза. По поводу этого заболевания существовали совершенно разные точки зрения. Жизляй, например, считал, что некоторые инфекции, типа уреплазмоза, специально придуманы для кормления урологов и гинекологов и их семей, поскольку в большинстве случаев таких заболеваний просто не бывает. У этого мужчины искали в сперме трихомонады и не нашли, но неожиданно обнаружили некроспермию: ни одного подвижного сперматозоида – все мертвые. Имея взрослого сына от первого брака, он вообще-то не планировал еще рожать детей, они с новой подругой исправно предохранялись, а тут получалось, что вроде как и зря, но само это слово "некроспермия" ужасно поразило его. Это означало его неспособность к оплодотворению. Это была как раз та ситуация, когда всем, кроме него, было все равно. Тут он был один. Это затрагивало какие-то важные глубинные основы его существования в этом мире. Фундамент треснул. Казавшееся таким прочным здание покачнулось. Он впервые почувствовал возраст. Он увидел конец своей жизни.

Была однажды на приеме подобная парочка: бесплодная женщина и мужик с одним яичком. Как-то поздно нашли они друг друга и что-то еще пытались сделать, то есть родить ребенка. В принципе это было возможно, поскольку яичко у мужа еще что-то вырабатывало, а у женщины, хоть и имелись некоторые гормональные нарушения, но их вполне можно было попытаться исправить.

Была у Борискова одна подобная пациентка, довольно симпатичная женщина лет уже к сорока или даже чуть за сорок, маниакально желающая выйти замуж и родить ребенка, которая как только знакомилась с новым мужчиной, – тут же тащила его обследоваться на скрытые инфекции, чтобы потом безотлагательно от него забеременеть. И ее трудно было в чем-то обвинять, поскольку она заботилась исключительно о потомстве, о своем будущем ребенке. Мужикам это совершенно не нравилось и они тут же пытались от нее свалить. От всего этого у нее развилось непреходящее состояние ужаса и страха действительности, которое постепенно трансформировалось в манию. Она стала всего бояться. Обычный выход на улицу требовал от нее значительных усилий. Борисков прописал ей антидепрессанты, но она и их боялась принимать.

Далее пришел мужчина с какой-то непонятной интоксикацией, выражавшейся в мелкопапулезной сыпи по всему телу, которая сейчас почти не зудела. Дерматологи считали, что это вовсе не кожная болезнь, а причиной сыпи является какая-то внутренняя проблема. Определенная зацепка была в том, что этот пациент работал какое-то время на Чукотке. Там действительно хорошо платили, но зато и все там было очень дорого: простая банка пива стоила сто восемьдесят рублей, а литровка японского – вообще восемьсот. И народ покупал. Рыбы и икры там было завались, только много рыбы было заражено какими белыми личинками-паразитами. Есть ее было страшновато. Борисков один раз был на Чукотке. Запомнилось, что местные жители во время нереста прямо на берегу роют большие ямы, выстилают их полиэтиленом и заполняют огромным количеством мелкой рыбы типа кильки, потом заваливают это жердями и засыпают песком. В феврале ямы вскрывают. Тогда запах идет чуть ли не на километры. Из этой рыбы образуется что-то типа киселя, который зачерпывают и пьют. Вкус его настолько хорош, насколько и отвратителен запах. Борисков, зажав нос, тоже пил. Это действительно было вкусно. Потом еще там было оленье молоко, которое кусками в замороженном виде кусками лежало прямо за ярангой. У пациента, судя по высокому уровню эозинофилов в крови, вполне могла быть паразитарная инвазия.

Затем вошел Валерий Михайлович Костомаров с банальным острым бронхитом. В последний раз он появлялся у Борискова прошлым летом, кажется в июне – перед самым отпуском. Они тогда с женой пошли погулять в лес и там, на полянке, как-то спонтанно занялись сексом. Все было прекрасно, однако во время этого дела им задницы изрядно искусали комары. А Костомарову тогда еще и мошонку сильно покусали. Она у него опухла почти до размеров средней тыквы. Он тогда даже ходил в перевалку. Борисков сразу направил его на капельницу. Да и то отек спал не сразу – только часов, наверно, через шесть.

После Костомарова в кабинет вошел мужчина чуть за сорок, но с уже ранее установленной обструктивной болезнью легких. Оказалось, что он долго и много курил и не собирался от этого отказываться, хотя уже и стал отмечать кашель и одышку. Сам бы он и не пришел – его привела обеспокоенная жена, – очень красивая женщина, причем явно лет на пятнадцать моложе его. Было совершенно ясно, что никаких рекомендаций, главная из которых немедленно бросить курить, он выполнять вовсе не собирается. Это был очередной вариант самоубийцы. Борисков однажды осматривал совсем нестарого мужика, лет тридцати пяти, который ходил с давлением двести пятьдесят на сто пятьдесят и по неведомым причинам не собирался принимать никаких лекарств, курил по пачке в день и жрал жирную пищу в огромных количествах. Лицо его было багровое. Казалось, вот-вот его долбанет инсульт. Борисков сам боялся, что тут же на приеме и вдарит. Но ложиться в больницу он категорически отказался. Причины этого Борискову были непонятны: это было чистое самоубийство – все равно, что идти по рельсам навстречу идущему скорому поезду и не сворачивать. Со стороны врача это была пустая работа, ни он, Борисков, ни жена пациента, явно любящая его женщина, уже ничего не могли поделать. Было ощущение, что он просто решил умереть. У него постоянно было такое вот чудовищное давление. Однажды с этим делом он даже лежал в больнице. Там ему назначили кучу лекарств, которые он попринимал с месяц, а потом бросил. Постоянно он пил только таблетки от головной боли, которые считал полезными. Даже просто смотреть на него было страшновато: полный, налитые кровью глаза, отекшее лицо. Он и сам это чувствовал, но ничего не делал. Видно подсознательно уже решил плюнуть на все и умереть. В бане говорил дружкам:

– Бабахнуло бы так сразу! Чтобы не лежать бревном и не мочиться под себя.

Все смотрели на него с ужасом. Такого лихачества никто из них себе позволить не мог.

Впрочем, бывали и люди, которые очень даже заботились о своем здоровье, но и это не спасало. Был такой университетский профессор-физиолог Зимозанов. Он ежегодно обследовался в клинике, принимал профилактические средства и вообще насколько возможно вел здоровый образ жизни. Но однажды прямо на улице недалеко от дома внезапно потерял сознание и единственное, что успел – это нажать на мобильнике номер жены. Прохожий поднял выпавшую на землю трубку и сообщил ей о случившемся. Та приехала на место, когда Зимозанова уже забирали с улицы и госпитализировали в клинику неврологии. На компьютерной томограмме, сделанной в тот же день, выявили сильное кровоизлияние в желудочки мозга. Шансов выжить никаких не было. Он больше в себя так и не приходил до самого конца.

Что в таких случаях можно сказать? Знакомый реаниматолог Паша Каневский, будучи однажды в расстроенных чувствах, на корпоративной вечеринке как-то сказал Борискову:

– Неужели ты, Сережа, еще не понял: мы ничего не решаем. От нас не зависит смерть и жизнь. Я вот работаю в реанимации, за свою жизнь кучу народу оживлял, и считаю, что я только инструмент. Если Богу будет угодно, я человека оживлю. А не будет угодно – ничего не поможет. Я всегда молюсь, чтобы Ему было угодно!

И еще что-то такое говорил. Борисков многого из этого его монолога не понял – все были пьяные, но тут явно была какая-то истина.

Прием продолжался дальше. Пришла женщина, посмотревшая по телевизору рекламу какой-то пищевой добавки, купившая ее за большие деньги и теперь предъявлявшая жалобы на сильный зуд кожи и отек лица. Борисков вспомнил эту рекламу. Это было традиционное психотерапевтическое шоу: сначала выступали люди, которые будто бы уже принимали это лекарство, и оно им якобы чудесно помогло. На телевидении для этого обычно используют знаменитых актеров или других людей, пользующихся авторитетом в обществе или просто известных. Обычный прием рекламы. Выступления выздоровевших людей и их рассказ о себе – обязательный компонент таких мероприятий, что обычно действует на зрителей, и Борисков иногда и сам чуть не покупался, хотя и знал, что это чистый "лохотрон". У этих средство всегда была довольно высокая цена. И непременно обещали очень хороший эффект – какой-то уж совершенно невероятный. Впрочем, нередко возникали осложнения: сыпи, отеки Квинке и поносы.

Следующей на приеме была молодая пациентка с бронхиальной астмой. Она пришла на прием с маленькой дочкой, лет не более двух, которую ей не с кем было оставить. Малышка, увидев врача, тут же начала орать и орала все двадцать минут приема. Медсестра поначалу принесла для отвлечения игрушки, но и это на ребенка не подействовало. Девочка продолжала орать. Наконец они ушли. После этого приема у Борискова еще долго стоял звон в ушах.

Потом пришел почти совсем глухой старик, но почему-то без слухового аппарата. Он все переспрашивал. Теперь уже Борискову приходилось орать ему прямо в ухо и все трижды повторять. После него Борисков автоматически стал орать в ухо и следующему пациенту. Тот от него шарахнулся.

Совершенно не вовремя позвонила Алла-журналистка, с которой Борисков дружил уже много лет. У нее был новый роман с новым мужчиной и новые проблемы со здоровьем. Тут же сообщила, что собирается выходить замуж в четвертый раз, однако жених явно нездоров. У него были гнилые зубы, в пылу страсти он укусил ее за сосок, и теперь у нее развилась чуть ли не флегмона груди, по поводу чего она принимала антибиотики. Жизнь у нее, как всегда, кипела. Новый ее друг был ее моложе лет на шесть, хотя выглядел даже старше ее, поскольку был несколько потаскан жизнью и опять же беспрерывно курил и наверняка пил. Оказалось, что он еще и постоянной работы не имел. Был он то ли художник, то ли скульптор, то ли дизайнер. Последние года два она постоянно хотела выйти замуж, причем с основной целью – родить ребенка в семье, но это никак ей не удавалось.

Однажды она позвонила Борискову по поводу очередного бойфренда: