Врачу: исцелись сам!

– Мы знакомы уже две недели. Когда, ты думаешь, уже можно вступать в близкие отношения? Еще не рано?

– Откуда я знаю, – ответил изумленный таким вопросом Борисков. У него в кабинете в это самое время на приеме сидел пациент, и такие разговоры были совершенно не к месту. Впрочем, он действительно не знал, есть ли такое правило, когда можно переспать, чтобы получилось прилично. Личный опыт по этому вопросу ему ничего не говорил. Не было у него такого реального опыта. С Виктошей они сначала были знакомы довольно давно и были просто в дружеских отношениях, а переспали почти случайно.

– Ну, так, с точки зрения мужчины, как ты считаешь? – не отставала Алла.

– Слушай, я сейчас говорить не могут – у меня прием! – сказал Борисков.

– Ой, извини! – и она отключилась.

По ее голосу понятно было, что она бы, конечно, и сразу бы легла под мужика, но это могло поставить под угрозу все дальнейшие длительные отношения, на которые она очень рассчитывала, например, замужество и рождение ребенка. Другие отношения ее совершенно не интересовали.

Приходил парень лет двадцати. Он сделал себе татуировку не в салоне, а на квартире у знакомого и подцепил гепатит С. Кстати, его бабушка, как предчувствовала, влезла тогда с нравоучением, мол-де, сказано в Евангелии: "Не украшайте тела свои рисунками и письменами", но было уже поздно. Существует мнение, что татуировки меняют характер и серьезно влияют на жизнь человека. Краска, попадая в активные биологические точки, может реально оказывать воздействие на здоровье и характер. Описано, что вытатуированная бабочка, известная эмблема проституток, вдруг сделала скромную девушку развязной и гулящей, а наколотый черт, так будто бы и подталкивал к разным нехорошим поступкам.

Следующим был мужчина за пятьдесят с мучительным хроническим кашлем на фоне почечной недостаточности, уже длительное время находившийся на гемодиализе. У него на руке была специальная фистула, куда вставлялась диализная игла от аппарата "искусственная почка". Таких больных было много. Все они ждали пересадки почки, однако можно было не дождаться, потому что почек на всех не хватало. Для пациента это стало навязчивой идеей. Больной смотрел новости, где был взрыв и лежало много трупов, и мысль была: сколько почек пропало зря. Впрочем, это было одной проблемой, а другой была проблема отторжения и вторичных инфекций. Один такой пациент часто приходил. Пациент долго держался, потом умер. Борисков так привык к нему, что ему было странно, что он не придет уже никогда.

Потом появился пациент, который когда-то лет шесть назад лечился от воспаления легких, и успешно. Борискин не сразу его и узнал: настолько бледным было его лицо. У него и волос-то на голове не осталось. Оказалось, возникло заболевание крови, и непонятно отчего. Сейчас он получал химиотерапию, уже два курса сделали, а еще нужно было четыре. На этом фоне у него возникло воспаление легких, антибиотики не помогали, и никто не знал, что делать дальше.

Потом пришел старый цыган – бывший кузнец с обструктивным бронхитом с выраженной одышкой и постоянным кашлем, привел с собой и внучка-цыганенка лет двух. Цыган ходил к Борискову раз в месяц только затем, чтобы выписать теофедрин. Других лекарств, включая современные, которые поначалу предлагал Борисков, он не признавал: "Теофедрин мне помогает лучше всего!" Борисков уже с ним и не спорил – было бесполезно. Пока Борисков выписывал рецепт, цыганенок, который даже и не разговаривал еще, приковылял к нему и тут же засунул свою маленькую смуглую ручку в карман врачебного халата и что-то там ухватил. Они приезжали откуда-то из Ломоносовского района, где у них были поселения. Между прочим, оттуда шло довольно много серьезной заразы, поскольку там шла оживленная торговля тяжелыми наркотиками.

Следующей была сильно исхудавшая онкологическая больная, которую колдуны, у которых она последнее время лечилась, клали в какую-то раковину в окружении свечей, водили по ней яйцами. Яйца после этого становились черными внутри, что будто бы говорило о выходе болезни. Наверняка тут был какой-то фокус. Ей казалось, что вроде как даже лучше. Они отдали все деньги, продали дачу и все накопленные за многие годы семейные ценности. Ничего не помогало. Больные читали полумистические книги, где тоже искали надежду. Между тем, эти колдуны заранее прекрасно знали, что ничего и не поможет. Человек умрет, а деньги можно будет оставить себе. Они были как воронье, слетающееся как раз на такие вот тяжелые случаи. Этот был тот период, когда у людей можно забрать сразу много денег. Но так играть верой людей небезопасно, Борисков бы никогда не рискнул. Причина обращения состояла в том, что больная прочитала в какой-то популярной книжке, что в крови живут трихомонады, и именно они вызывают опухоли. Она желала, чтобы ей непременно назначили лечение. Разговаривать с ней было очень тяжело.

– С кем вы живете? – как-то спросил Борисков одну пациентку, заполняя в ее карточке раздел по условиям быта.

Вопрос этот неожиданно вызвал у женщины некоторое видимое затруднение. Наконец, подумав, она сказала:

– Когда в России, то с мужем и сыном!

Борисков немного удивился:

– Это как? А когда не в России? – Она немного замялась. Оказалось, что она работала скрипачкой в симфоническом оркестре, который чуть ли не десять месяцев в году находился на гастролях в Европе и Америке. Возможно, и в таких ситуациях складывалось какие-то временные походно-полевые браки и союзы, не позволяющие чувствовать себя одинокими на чужбине. Десять месяцев, год – это очень много. В юности был у Борискова один хороший знакомый, который поссорился со своей подругой и уехал на год куда-то в экспедицию. А когда приехал, то в тот же день пошел к ней с цветами мириться, делать предложение. Даже обручальные кольца по дороге присмотрел, а она, немного располневшая, оказывается, уже гуляет около дома с детской колясочкой. А прошел всего-то год. Всего лишь только один год! А она за этот год встретила другого мужчину, вышла за него замуж, зачала, выносила и родила ребенка. Для нее за этот год прошла целая эпоха. Она стала матерью. И когда ее прежний друг перед ней появился, она его даже не узнала. А ведь они когда-то любили друг друга, клялись в вечной любви. Ситуация была неудобная, никто из них не знал, как себя вести, о чем говорить. Выручил малыш: он запищал, требуя пищи, и она, извинившись, побежала его кормить. Он же остался один среди весны и какое-то даже не мог осознать, куда ему теперь вообще идти и что делать. И такое бывает. А получилось все просто. Этот парень что-то там придумывал себе, мучился, строил планы, а другой банально познакомился с ней на улице и тут же предложил выйти за него замуж. И она вышла. Почему нет?

Следующим на приеме был Иван Петрович Жигунов. Жигунов работал в городской администрации, приехал, как всегда опоздав, извинился, рассказал Борискову:

– Вы не поверите, Сергей Николаевич, приехали, извините за выражение, пидарасы с требованием разрешить им провести парад сексуальных меньшинств. По сути – демонстрацию за свои права, кои, кстати, никто и не пытается ущемлять. Во главе делегации – очень агрессивный адвокат, трясет конституцией и требует: "Почему коммунистам, угнетавшим народ, можно проводить демонстрацию, а нам нельзя? Нет, вы мне ответьте! Дайте письменный отказ!"

– Ну, и что? – спросил Борисков, тут же представив себе такой парад на Невском, взяв за образец виденный им однажды по телевизору и проходивший где-то в Америке, где разряженная и разнузданная публика трясла задницами, грудями, чуть ли не демонстрировала половые органы и отвратительно высовывала длинные языки.

– Я ему и говорю: а потому нельзя, что тема эта по сути своей сугубо сексуальная, то есть проходящая с грифом "дети до шестнадцати", поскольку тут обсуждаются вопросы различных способов сексуального соития, то есть совершенно для детей не предназначенная. Дети, гуляя по улице, могут спросить родителей: "А что это за размалеванные дяди, и другие переодетые в теть дяди и страшные тети, и что они хотят?" И что должен тут ответить родитель: "Они хотят заявить, о своем вправе драть друг друга в задницу"? То есть это, конечно, все обсуждаемо, но не при детях же, и не в открытой, по крайней мере, до двадцати двух часов, дискуссии. До определенного времени показывать эротику даже по телевизору нельзя. Если бы вы какую-то политику требовали, то это совсем другое дело – пожалуйста (понятно, абсолютно исключая "Россия для русских" и русские марши и где есть любые упоминания "русский" и "национальный" – это табу), но посуди, если разрешить им этот ход, то могут потом и другие личности вылезти: не только любители анального секса, но и некрофилы, говноеды, сторонники многоженства, проститутки, которых нынче уже столько, что они вполне могут создать свой профсоюз и даже свою партию; в противовес им будут немногочисленные любители традиционного секса (в основном пенсионеры и участники Гражданской и Великой Отечественной войны). Но ведь, согласитесь, существуют же определенные правила приличия, где вопросы физиологических отправлений, как-то: дефекации, мочеиспускания, соития и оргазма не должны обсуждаться публично. Неужели не понятно, что нельзя рекламировать человеческие пороки, и этот и другие, такие как пьянство, курение, проституция, азартные игры. Самое поразительно, что они все сами прекрасно знают, что это пороки, но что-то такое от нас хотят, а что – непонятно.

– Ну, и что, убедили? – спросил, смеясь, Борисков.

– Нет, конечно! Да это и невозможно! Они же маньяки! Угрожали, что будут обращаться в Европейскую комиссию по правам человека. У них там тоже есть своя мафия и везде свои люди. Наверняка существуют и тайные знаки, как у масонов: может быть, сережка в ухе (уж так не знаю точно в каком – и считаю, вообще не нужно мужику сережек) или еще какие метки, или язык надо высунуть особым образом и им потрясти – не знаю. Так что меня, возможно, скоро будут публично судить, как Милошевича – за геноцид, а там у них, в Гаагском трибунале, как известно, долго не живут!

Клинорды, живущие в общежитии, рассказали следующую любопытную историю. У них в академии на кафедре учился на дерматовенеролога врач-трансвестит. С виду было совершенно и не сказать, что это мужчина. Пол выдавал только грубоватый голос и замазанные пудрой следы щетины. Откликался на женское имя Оля. Бог ведает, как его звали от рождения. Жил он в общежитии в женской комнате еще вместе с тремя девушками, и как-то там вполне уживался. На это Жизляй, ухмыльнувшись, сказал: "И я бы, пожалуй, тоже там какое-то время пожил бы!" Жизляй считал, что этот тип своих соседок непременно ночами попихивает.

– Так ведь придешь к такому врачу и испугаешься. Там же надо член показывать…

– Я думаю, он будет лечить только своих. И такого народа много, – пожал плечами Борисков.

Жизляй стоял на своем:

– Ты только представь, что у тебя мазок с конца будет брать такой тип. Тут просто непредсказуемо. Может вцепиться зубами.

Под конец приема, когда Борисков уже и журнал в стол убрал, в кабинет заглянул старый знакомый Арсен. Поговорили с ним с пять минут. Вид у него был не ахти. Он приходил лечится к травматологу и к остеопату на массаж и иногда заходил к Борискову. С полгода назад он попал в аварию. История была такая. Какая-то девица-раззява внезапно выехала с бокового проезда и въехала в "Мерседес" Арсена, ударив его в правое колесо. Арсен стукнулся виском об зеркало заднего вида и на какое-то время потерял сознание. Кроме того, ударом у "мерса" оторвало рулевую тягу. Машина потеряла управление и ее вынесло на встречную полосу, по которой именно в этот самый момент с большой скоростью неслись "Жигули" УВО с четырьмя милиционерами, которые погибли на месте. "Мерседес" тоже был разбит в хлам. Арсена спасли только подушки безопасности, и то он две недели пролежал в больнице с сотрясением мозга и сейчас продолжал лечить поврежденные коленный и плечевой суставы. Ходил с палочкой. Девица та вообще не пострадала. Шел суд. Адвокат девицы пытался всех уверить, что она тут вообще ни при чем. Всем было понятно, что виновата она, но суд был непредсказуем, и чем кончится дело, пока было неясно. Машина девушки тоже пострадала минимально. По большому счету виноват был ее сожитель по прозвищу Пупсик. Не позвони Пупсик в этот самый момент, не возьми она телефон, аварии могло бы и не быть вовсе, молодые, полные сил люди остались бы живы, их дети не потеряли бы отцов, не было бы и суда, который тоже не знал, что делать, и более всего напирал на Арсена, который ехал на "Мерседесе", выскочившем на встречную полосу. Это было как домино – от одной упавшей косточки сложилась вся колода. Время звонка Пупсика и на раздавленных часах погибшего милиционера и время аварии на часах камеры видеонаблюдения фигурировали в суде. Никто даже не предполагал, чем кончится дело. Наиболее вероятно, должны были посадить Арсена. Нужен был козел отпущения. Девчонка под этого козла никак не подходила. Дура-дурой, но уж очень красивая блондинка.

Наконец прием закончился. Но только Борисков собрался уходить, как в кабинет заскочила почти вечная кафедральная аспирантка Мозжухина Лена. Ей, кровь из носу, нужно было защититься в этом году. К тому же ее руководитель, профессор Самсыгин, был уже старый человек, болел, все могло случиться. И так уже все затянулось из-за первой беременности. Родила на первом году аспирантуры. Ребенок болел, отсидела полностью декретный отпуск. Муж все это время работал на износ, поэтому нужно было, наконец, защититься и начать уже самой зарабатывать. Выйдя из отпуска, активно включилась в работу. Но жизнь есть жизнь. Кажется, и предохранялись, но все-таки опять ухитрилась забеременеть. Что на себя ни надевала, все равно соски торчали сквозь белье и халат. Все мужики откровенно пялились на ее грудь, или же так ей просто казалось. Она тогда беременность прервала, но испытала после этого такую тяжелую депрессию, что вскоре снова забеременела, ушла в декретный отпуск и родила. Ей тогда после аборта почему-то показалось, что она больше никогда не сможет родить. Аспирантура, таким образом, значительно затянулась. Диссертация так и висела недоделанная. Теперь она решительно старалась закончить работу и обновляла материал, делала выписки из карточек. Нередко приходила и вечером, когда с ребенком сидела бабушка. Борисков к Лене хорошо относился и чем мог помогал.

Тут же позвонил давнишний пациент, теперь уже, считай, приятель, Евгений Жариков с каким-то уж совершенно пустяшным вопросом. Впервые он обратился по поводу своей жены несколько лет назад. Его жену тогда вдруг заклинило родить ребенка – причем это была настоящая идея-фикс. Началось с того, что она навестила свою подругу, которая недавно родила, подержала младенчика на руках, пришла домой и решила делать ребенка. Сексом они занимались теперь ежедневно не один, а два раза в день: вечером и утром обязательно. Евгений даже осунулся. Но ничего не получалось, и в конечном итоге пришлось думать об экстракорпоральном оплодотворении – ЭКО. Гинеколог сказал, что иначе ей не забеременеть в связи с особенностью ее маточных труб. Ребенка сделать получалось довольно дорого, но деваться было некуда. Время шло, жена Евгения уцепилась за эту идею, ходили, сдавали анализы, потом принимали лекарства. Наконец, сделали это ЭКО, и далее начался период, который Евгений никак не мог охарактеризовать иначе, чем пребывание в каком-то постоянном бреду. Три первых месяца было еще ничего, хотя и переносила она беременность с самого начала очень неважно, но потом до самых родов почти все время лежала на сохранении, ее постоянно кололи какими-то очень дорогими лекарствами, а Евгений ежедневно ездил в больницу и возил туда еду, деньги и лекарства. Все это тянулось до самых родов, которые они уже все ожидали как некое избавление. Роды произошли до срока – в семь месяцев. Родилась недоношенная двойня. Еще месяц жена находилась уже в детской больнице, где малыши лежали в кислородной камере с подогревом. Наконец, их выписали домой. Она собиралась кормить грудью хотя бы полгода, что было важно для здоровья детей, но тут же оказалось, что у нее мало молока и кормить детей нечем. Дети постоянно орали, хотели есть. Ночи были бессонные. Если один ребенок спал, то орал другой. Евгений ходил как сомнабула. Ему казалось, что он уже никогда не выспится. Однако выкормили. Дети встали на ноги. Потом начались постоянные сопли и кашли – то у одного, то у другого. Евгений как раз и звонил по этому поводу, хотя Борисков педиатром и не был.

И с женой другого знакомого Борискова произошло нечто подобное – почти что аналогичная история. После того, как ей удалили по внематочной беременности одну трубу, она совершенно помешалась и теперь постоянно ходила по врачам. Ей срочно нужен был ребенок. Секс уже не имел для нее самостоятельного значения: целью было забеременеть и родить. Ей начали колоть какие-то дорогие инъекции, она долго пила гормональные таблетки. Когда-то давно по юности она сделала аборт, и теперь ей, как и аспирантке Лене, стало казаться, что эти ее проблемы – и есть наказание за тот грех. Ходила молиться в церковь, ездила в Лавру, когда туда привозили мощи святого Пантелеймона-целителя, прикладывалась к ним. То ли это, то ли лечение помогло, но случилось чудо – она забеременела. Тут начался у нее уже другой этап сумасшествия: лежала на сохранении чуть не полбеременности, опять ей давали какие-то таблетки и кололи. Свекровь скрежетала: "Уж не знаю, какой и ребенок родится!" Всю беременность чувствовала она себя ужасно. Наконец, родила. И тут начался третий этап сумасшествия. Грудь у нее была маленькая, и молока не хватало. Ребенок орал постоянно и днем и ночью. Все-таки начали прикармливать искусственным молоком, и проблема вечного плача тут же была решена. Дома она наводила чуть не стерильную чистоту. Потом ей вдруг показалось, что у нее на руках грибок, и она может им заразить ребенка. А это была просто сухость кожи от беспрерывного мытья. Дома царил чистый террор. Если ребенка купали, все без исключения должны были в этом участвовать и восхищаться. Если же ребенок спал, было запрещено включать телевизор и громко разговаривать по всей квартире. Любые даже дальние стуки в доме, гудение лифта в это время приводили ее в ярость.

Пока Лена Мозжухина находилась в кабинете, ей в течение десяти минут, наверно, минимум раза три или четыре позвонили на трубку, и она сама позвонила раза два точно. Вопросы обсуждались все те же женские: как поели-покакали. У Борискова некоторое время в кабинете работала одна такая медсестра – молодая мамаша. Она постоянно держала под рукой мобильник и каждые четверть часа звонила домой. Разговоры ее тоже не отличались разнообразием: "Как дела? Ну, как, отвел? Без скандала? Поели? Покакали?" Это повторялось изо дня в день почти весь год, пока она здесь работала. Потом она, слава Богу, снова забеременела и ушла в отпуск. Но, что парадокс, почти то же самое происходило и с другой сменившей ее медсестрой, теткой, казалось бы, уже в возрасте далеко за сорок: телефон у нее дребездел непрерывно, и она тоже постоянно куда-то звонила. И все с теми же самыми вопросами: "Как дела? Поели?" Борискову все зудело тут влезь: "Посрали? Нет? Караул, посрать забыли!" – потому что это стало доставать как его, так и пациентов. Вроде и дети у нее были уже взрослые – студенты. Впрочем, это была самая, что ни есть, обычная женщина со свойственным ей инстинктом держать ситуацию в своей семье под постоянным контролем. Так было, наверно, и всегда, однако после появления мобильной связи это приобрело крайне извращенные формы, хотя, конечно же, идеалом для такой женщины явилась бы электронная карта, на которой светящими точками в режиме он-лайн были бы показаны перемещения ее мужа и детей. Такие спутниковые навигационные системы уже существуют и скоро будут широко внедрены в обиход, и тогда женщины, наконец, успокоятся. Хотя начнется скрытая борьба: женщины будут давать чипы мужьям, а те их "случайно" терять, экранировать фольгой, передавать друзьям, чтобы скрыть свои перемещения по пивным барам и любовницам, а жены будут пытаться незаметно вшивать чипы в одежду и т.д. и т.п. Возможны ситуации и наоборот.

Как-то этот вопрос как обычно обсудили в ординаторской. Борисков ругался, что такое явное пустозвонство по телефону реально мешает работать, а Жизляй на это заметил:

– А я считаю, что это – нормально. У меня собака точно такая. Когда мы идем всей семьей, и кто-то из нас отстает или отходит в сторону, она очень нервничает, начинает лаять, видимо, считает, что ее стадо разбегается… Я тут зимой ехал из Москвы на скоростной "сидячке" – в "Авроре", рядом со мной сидела женщина возраста, скажем так, очень среднего. Только опустила задницу, как тут же позвонила некоему "пупсику" и подробно в деталях рассказала ему, что уже села на свое место и что обязательно будет звонить ему из Твери, потом из Бологого и так далее. Интересная деталь: в разговоре присутствовала и обязательная в таких ситуациях кастрюля с супом (а как же без нее?), которую вышеупомянутый "пупсик" должен был не забыть поставить в холодильник. Понятно, что "пупсик" уже наверняка наладился куда-нибудь завернуть к друзьям или к телкам и хорошо отдохнуть, а тут ему кастрюлю с супом пихают в морду…

Впрочем, дискуссия по этому вопросу получилась довольно вялая. Одни считали, что такой тотальный контроль в семье вообще ничего не дает, другие же, как и Жизляй, утверждали, что это нормально. На то она и семья. А ну как ребенок или муж загуляют – как это проконтролируешь? Вдруг влюбятся, и будет уже поздно что-либо делать.

Любовь, несомненно, прекрасное чувство, но иногда она появлялась совершенно не к месту и не ко времени. Скажем так, исполнится тебе, дорогая дочка, двадцать, а еще лучше тот год, когда закончишь институт, и пожалуйста, влюбляйся себе, выходи замуж, рожай на здоровье. А у Ольги Петровны Галкиной, работавшей в хозчасти, получилось совершенно неожиданное – дочка Леля забеременела и родила в шестнадцать! А ведь какие были на нее планы! С увлечением занималась танцами, хотели даже сдать учиться в балетное училище, только чуть-чуть не прошла по конкурсу, и все, казалось бы, было очень хорошо, но вдруг – в шестнадцать-то лет – неожиданная беременность. Как только узнали о ней, то парня хотели (тому было двадцать два) посадить за связь с несовершеннолетней. Возник страшный скандал. В конце концов, оказалось, что по закону вроде как бы по возрасту (только-только ей и исполнилось шестнадцать) ничего нарушено будто бы и не было. Со своей стороны мамаша "жениха" тоже заявилась в милицию и уже в свою очередь устроила там скандал, обвинив инспектора в половой связи с матерью невесты. В конечном итоге только через два месяца после рождения ребенка все кое-как встало на свои места: юная мама с ребенком переехала к родителям, а молодой папаша остался жить со своей матерью. Расписаться было решено в мае, хотя этот месяц по своему названию традиционно пользовался среди молодоженов дурной славой: "Жениться в мае – всю жизнь маяться" и т.п., а потом уже, когда ребенок чуть подрастет, думать о собственном жилье.

А ведь нужно было еще хоть как-то оканчивать школу, хотя теперь получалось, что если только экстерном, за что нужно было платить деньги. Поначалу отношения семей влюбленных были напряженные, поскольку этому предшествовал ряд вышеописанных неприятных обстоятельств, включая то, что родители девочки решили подать на отца ребенка заявление. Потом была скандальная ситуация с матерью отца будущего ребенка, которая, когда Леля со всем своим подростковым пылом стала говорить, что безумно любит ее сына, и если им не разрешат быть вместе, бросится с крыши, тут же отправила ее в детскую психиатрическую больницу на Чапыгина. И больших трудов стоило Лелю потом оттуда забрать. Затем они вдвоем, Леля со своим приятелем, явились к отцу на работу и объявили в лоб, что она беременна. Тот позвонил жене Ольге Петровне: "Ты стоишь? Сядь!" С родами тоже были проблемы, потому что она была еще слишком молодая и очень хрупкой конституции. Все очень поволновались. (Понятно, шестнадцатилетняя роженица боится, звонит матери, плачет в телефон. Мать ее тоже плачет: "Маленькая моя, все будет хорошо!..") Но, слава Богу, родила почти без проблем. Что дальше?

Ситуация была очень напряженная, но как только ребеночка привезли, дали подержать, как только он только улыбнулся молодым бабушке и дедушке своей беззубой улыбкой, как только понюхали его головку, пахнущую молоком, так тут же они и расстаяли.

Лелька во время этого визита тут же прямиком направилась к холодильнику, спросила: "Мам, можно?", – и Ольга Петровна была поражена, какой огромный бутерброд она себе сделала и с жадностью съела. "Господи, да она же там голодает!" – с ужасом подумала новоиспеченная бабушка. Впрочем, судя по щечкам ребенка, молока ему хватало, но сама молодая шестнадцатилетняя мамочка постоянно хотела есть. Будущая балерина, которая всегда следила за весом, тростиночка, теперь отрезала полбатона вдоль, намазывала маслом, накладывала толщиной с палец кусков колбасы, сыра, листьев салата и все это с видимым наслаждением поедала. Деваться было некуда, и свадьбу назначили на май. Будущий зять приходил, даже целовал в щечку. Он был небрит и он него пахло несвежими носками. Раньше все представлялось, что все это будет как-то по-другому, а получилось именно так, а не иначе, и это нужно было принимать, как оно есть. Лялька маленькая была, худенькая, а груди очень большие. Молока у нее шло столько, что ребенок буквально захлебывался. До беременности у нее была такая тонкая талия, что казалось невероятным, хотя после родов, конечно, растащило, но не ужасно. Когда она гуляла с коляской, никто не верил, что это ее ребенок.

Для Ольги Петровны это был, конечно же, сильнейший стресс. Вначале роль бабушки ее пугала. Сама она была еще если и не молодая, то, по крайней мере, самых что ни на есть средних лет – чуть больше сорока. Еще сама вполне могла родить. Слово "бабушка" всегда ассоциировалось у нее со старостью, однако сразу после рождения внука эта роль ей очень даже понравилась. Только и разговоров с подругами было, что о внуке. Всюду таскала и показывала его фотографии. Впрочем, на прогулке все думали, что это ее ребенок. Женщины часто знакомятся, когда гуляют с колясочками: "А вашему сколько? А как он ест? Вы подкармливаете? А как засыпает?" – темы их разговоров неисчерпаемы.

Некоторые, прочем, считали, что брак этот – случайный и долго не продержится.

Впрочем, Борисков видел и счастливые "случайные браки". Работала в лаборатории такая Марина (фамилию ее Борисков забыл). Когда ей исполнилось тридцать и она все никак не выходила замуж, а уже пора было рожать ребенка, ее познакомили с одним неженатым молодым человеком, военным в чине капитана, который учился в адъюнктуре академии тыла и транспорта. Звали его Сергей. Офицер этот был вполне симпатичный, скромный, и родители у него были очень приятные и доброжелательные. Познакомили их на какой-то встрече родственников, они какое-то время встречались, ходили в театр, затем, когда пришло время, переспали и почти сразу после этого подали заявление в ЗАГС. Вопрос жилплощади – однокомнатная квартира – обе семьи решили совместными усилиями. За глаза она Марина всегда называла "муж", и редко когда по имени – только среди родственников. Потом она забеременела и в положенный срок родила ребенка. Сергей оказался заботливым отцом. Помогал купать, гулял с коляской. Какой-то пылкой любви между ними поначалу не было, но отношения сложились очень хорошие – как у близких родственников. Она считала это нормальным, поскольку общеизвестно, что страсти довольно быстро выгорают, говорят, в среднем за четыре года, что обусловлено какими-то физиологическими причинами – сроками выращивания ребенка, пока он маленький, и т.п. Потом может наступить тупик, а чтобы жить дальше, кроме секса, нужны уже какие-то другие связывающие интересы. А тут они изначально избежали этого периода влюбленности и с самого начала жили спокойно. Увы, найти половинку не довелось, а насколько ее реально найти вообще – это скорее большая редкость и удача, что-то вроде лотереи, но жить-то надо всем. Конечно, эти мгновения и короткие годы любви дорогого стоят, но вся длинная счастливая жизнь в семье стоит всяко уж дороже. Любовь может возникнуть и позже, и через какое-то время Марина стала отмечать в себе эти признаки: после рождения ребенка интимная близость стала ощущаться ею значительно более ярко, чем сразу после замужества, когда она почти не получала сексуальной разрядки. Теперь же Марина без какого-либо притворства кричала и стонала во время секса и начала беспокоиться, когда Сергей задерживался на службе. Весь день была занята ребенком и ждала мужа. Она была счастлива. Она успела. Ее личная жизнь состоялась. Это был несомненный факт. Но теперь сам вид сумасшедшей любви, которую ей ежедневно показывали в телесериалах, ее раздражал – она видела в том придумку и фальшь. А поначалу ей странно было ощущать рядом с собой чужого голого мужчину, его холодные волосатые ноги, целовать его, спать с ним, но как-то быстро привыкла. Подруга сказала: "Самое опасное сейчас – это встретить настоящую любовь. И, прежде всего для женщины, – это вовсе не нужно. Женщина существует для семьи – мужа и детей". Подруга была толстая и некрасивая, и ее неопасно было приглашать в дом.

Впрочем, тут же можно привести и другой пример, когда выбор не всегда так прост и не так гладко все это протекает. Одна женщина по имени Ася, опять же из Виктошиной тусовки, годами несколько помоложе Марины, вышла замуж за богатого и очень неплохого человека, хотя и на пятнадцать лет ее старше, и вроде как поначалу была семейной жизнью довольна, но внезапно снова как бы ниоткуда появился ее бывший парень по прозвищу Макс – ее первый мужчина, богема, наркоман, короче, сволочь и пропащая душа, но к нему у нее осталась необъяснимая и неодолимая тяга, слишком уж многое их связывало и опять же – ранняя молодость. Посидели в кафе, вспомнили былое. Хотела сразу же уйти от мужа, но уйти означало потерять благосостояние, съехать из хорошего дома. Перед женитьбой сторонами был подписан брачный контракт. Муж, юрист по специальности, оговорил это тем, чтобы, если с ним что-нибудь случится, прежняя его семья тоже кое-что получила и чтобы сама она, если вдруг решит уйти, не осталась без средств. "Если захочешь уйти, я в течение года буду платить тебе сумму в рублях, эквивалентную тысяче долларов в месяц, этого тебе хватит, пока ты устроишься на работу". Тогда такая сумма для нее, работавшей до этого где придется, касалась просто громадной. Теперь же, когда она уже год как не работала, а просто занималась тем, что тратила на себя деньги, крохотной. Пока она была свободна, не беременна, и все еще пила противозачаточные таблетки. Хотелось еще с годик погулять, поездить по миру, пожить для себя. И тут Ася об вдруг пожалела, что не родила сразу же. Может быть, и не возникло бы всей этой ситуации, если бы был ребенок. Если бы был ребенок, на это просто не было бы времени. И если бы был ребенок, тогда бы алименты на ребенка были бы очень большие. Но, ведь не исключено, что в этом случае муж, используя весь свой опыт адвоката и связи, наверняка постарался бы оставить ребенка себе. Она совершенно не исключала, что ей могли даже подсунуть наркотики. Жене одного очень серьезного человека, когда они разводились, подсыпали наркотики в еду, она прямо из ночного клуба попала в больницу с передозом и там это документально зафиксировали. И после этого она уже числилась как наркоманка. И потом еще и давнее, казалось бы, забытое прошлое всплыло: оказалось, в семнадцатилетнем возрасте у нее были приводы в милицию и даже задержание за марихуану. Она действительно тогда взяла у своего девятнадцатилетнего друга пакетик, чтобы того не посадили, а выкинуть не получилось. Поэтому на теперешнем суде она была вся скована и даже не рыпалась. Тут такой проблемы, слава Богу, не было. Впрочем, с ребенком ее Макс бы и не взял, если бы только не рассчитывал на то, что можно было бы жить на алименты и вообще не работать.

Поколебавшись некоторое время, она все-таки решилась и на следующий день с снова поехала к Максу. Мужу пока ничего говорить не стала – тот как раз уехал на неделю в командировку за границу. Встретились они с Максом, отметили встречу в ресторане и вернулись ночью уже в Максову старую квартиру. Любили друг друга прямо на полу в прихожей, потом на кровати. Это было словно первая брачная ночь, но когда после ласк она наконец пришла в себя в этой крохотной комнатенке с маленькими мутными окнами, заглянула в грязную заржавелую ванну, увидела треснутый кафель, вошла в микрокухню два на два метра (кстати, с бодуна там было очень удобно – не надо вставать из-за стола, чтобы снять с плиты чайник) с гудящими канализационными трубами и открыла пустой рычащий холодильник, в ней все похолодело. Это тогда, в семнадцать лет отдельная однокомнатная квартира считалась таким невероятным шиком, что просто уму непредставимо. Но не сейчас. Все, конечно, было здорово, романтично, но уже как-то не так. Например, вообще не было стиральной машины, и даже поставить ее было бы некуда – разве что всунуть самую маленькую под раковину. И кто будет стирать белье руками? Посудомоечной машины у Макса тоже не было. И даже если купить – ее некуда было ставить. Грязная посуда громоздилась в раковине горой.

И вдруг она подумала, что нет никакого смысла любить просто так. Главный смысл любви состоит в том, чтобы сделать детей. Ну, предположим, сделали. А где поставить детскую кроватку? И еще она обоснованно опасалась, что Макс будет курить, потому что он курил постоянно и ни за что его не отучишь, он и в комнате с ребенком будет курить и в кровати. Бывшие наркоманы всегда очень много курят и здорово пьют – тут проявляется некая компенсаторная реакция. Приходить сюда иногда встречаться было еще можно, но жить здесь каждый день? В одной комнате? На год им денег, пожалуй, и хватит, можно даже сделать косметический ремонт или снять квартиру побольше, а дальше-то что? И еще: уйти к Максу означало забрать у будущего гипотетического ребенка счастливое детство: тот загородный дом с большой детской комнатой с игрушками, садом и поместить его в эту дыру.

Кстати, в предыдущий вечер Ася сама заплатила за обед в ресторане, то есть передала Максу деньги, чтобы он заплатил. (Макс еще и чаевые хорошие дал из ее денег). Денег у нее было достаточно, но как-то покоробило: она уже давно не платила сама и как-то совсем отвыкла от этого. Конечно, любовь всегда права. Любые люди из близкого окружения, возможно, не будут ее осуждать: ушла к ровеснику, более молодому, по любви. Это красиво. Разве что подруги скажут за глаза: "Вот дура!" И еще: надо будет куда-то устраиваться на работу, а это как-то Асю пугало.

Она зашла к банкомату, сняла с карты немного денег, посмотрела остаток на счете – не так и много там оставалось. У нее было всего четыре дня на раздумье – до приезда мужа. Если уходить окончательно, то надо снять с карточки все, что есть – больше уже не будет. Кредитная карточка VISA тоже была на имя мужа,– выдал ей и сказал код. Она так и брала, когда и сколько хотела, и деньги там не переводились. Машина – "рено меган" тоже была куплена ей мужем еще перед свадьбой, но зарегистрирована была на него. В прежние времена в подобных ситуациях капиталом женщины были драгоценности. Мужчинам это обычно кажется бессмысленной тратой денег, для женщины же – древний вариант страховки. Она знала, что у него уже куплено ей на будущий день рождения бриллиантовое кольцо, специально заказанное у знакомого ювелира. Она делала вид, что не знала

Снова вернулась в квартиру Макса. Когда мыла посуду, услышала из комнаты, где работал телевизор, что на каком-то шоу что-то такое обсуждают про любовь. Она кинулась туда, стала жадно слушать, все ждала, что кто-нибудь скажет: "Любовь – важнее всего в жизни, слушайте свое сердце!" Не сказали. Позвонила подруге. Поболтали. Закадычная подруга, еще школьная, на такие намеки (напрямую сказать ей Ася боялась, впрочем, та все тут же поняла) сказала: "Аська, дорогая, только не делай глупостей, очень хорошо подумай. Это в тебе еще дурь молодая играет, а как только родишь ребенка, будет у тебя нормальная семья – тут же все забудешь!" Ася рыдала, не зная, что и делать. Мужу она уже изменила. Казалось, все было просто: приехать, собрать вещи и уехать, подарки не брать (шубу и прочее), доверенность, ключи от машины положить на видном месте, выйти из дома, сесть в автобус или, лучше, взять попутку. Приехать, войти в вонючий подъезд, зайти в квартиру и начать приводить ее в порядок, вымыть плиту, пол, повесить занавески. Потом появится обкуренный и в крепком подпитии Макс с друзьями, и, как в прежние времена, они будут болтать до утра, слушать музыку, пить, курить, а потом не исключено, что и вмажутся героинчиком. Проснется она завтра утром, как и сегодня, от рева моторов и грохота ящиков, которые под окном, громко матерясь, обычно не позднее шести утра швыряют грузчики магазина "Пятерочка". А ведь если подумать трезво: Николай – нормальный хороший муж – чего от него уходить-то? Из-за любви? Любовь – это самое главное? Это так? Или не так? Николай встретил, полюбил ее, они стали жить вместе, потом он сделал ей предложение. Она сама согласилась выти за него, и жизнь эта ей в целом очень нравилась. И как вот тоже ему сказать: я тебя не люблю и от тебя ухожу? Явно-то ничего ее не держит, но ведь и не уйти. Казавшаяся когда-то уютной и даже просторной квартирка Макса теперь показалась ей просто собачьей конурой, да еще к тому же и ужасно грязной и до тошноты прокуренной. Тут требовалась даже не уборка, а настоящий капитальный ремонт. Причем в данном случае наверняка легче было сломать весь дом и построить новый. К вечеру ее уже от всего трясло. Поехала к себе домой. Вернулась туда как бы за вещами, даже стала их собирать, но потом бросила, легла на свою кровать и тут же сладко заснула. И так ей было хорошо!

Наконец, закончили. Борисков оставил в кабинете медсестру Любу, молодую женщину двадцати пяти лет. Она отработала здесь около года, перевелась сюда из военного госпиталя из-за более высокой зарплаты и чтобы поближе к дому. И уже как год она была замужем и теперь ждала ребенка, находилась на шестом месяце. С будущим мужем она познакомилась в военном госпитале, где он проходил реабилитацию после ранения и контузии. Парень ей понравился, стали встречаться и вскоре поженились. Она считала, что ей с мужем повезло – это был спокойный и покладистый человек. С первого взгляда он казался абсолютной флегмой, при разговоре с женщинами смущенно улыбался, отвечал кратко. Подруги ей даже как-то сказали: "Какой-то он у тебя больно тихий и робкий!" Она им на это ничего не ответила, только пожала плечами. Она-то знала, что он был тихим только до тех пор, пока его не трогали. Сам же никогда не задирался. Так однажды в вагон электрички, где они с ним ехали, зашла компания человек пять каких-то явно обкуренных или обколотых парней: они были какие-то слишком громкие, дерганные, с мутными взглядами, хотя алкоголем от них вроде не пахло. Стали шалить. Ее Сережа смотрел на это мрачно, но до времени не влезал, пока один из парней, может быть, даже случайно, не задел ее рукой по волосам. Он тут же поднялся и оттолкнул обидчика. Тот, конечно, сразу взвился на дыбы, и далее реакция мужа была мгновенная и очень жесткая. В несколько минут все пятеро были безжалостно и страшно избиты, причем, как говориться, просто в хлам. И это была вовсе не драка – те совершенно ничего против него не могли сделать. Это было просто избиение. Одного, который ее тронул, он, схватив за волосы, наверно, с минуту со страшным хлюпающим звуком бил лицом о скамейку. Любе этот звук потом долго мерещился. Они тогда с Сережей вышли на следующей остановке, точнее это она его вытащила. И самое удивительное, что минут через пятнадцать он, казалось, об этом происшествии совершенно и забыл, говорил о чем-то другом, смеялся, ел мороженое, а ее трясло весь вечер, она даже спать не могла. С тех пор она очень боялась повторения подобных ситуаций, что он может кого-нибудь убить.

Еще однажды ночью ей показалось, будто кто-то ходит в квартире. С колотящимся сердцем она стала трясти Сережу. Он открыл глаза и тут же без всяких: "Что? Что?" тихо соскочил с кровати, не включая свет, вытащил откуда-то здоровенный нож, как-то по-особому ухватил его и бесшумно вышел из комнаты. Вернулся вскоре со смехом: оказалось, через балкон на кухню пролез соседский кот и шуровал на столе, уронил чашку. Сережа неудержимо зевал, нож крутился на его кисти веером. Она испугалась за того кота. Впрочем, кота Сережа не тронул, и кот еще не раз приходил. Ему даже оставляли на подоконнике еду, хотя Люба сама очень не любила разводить грязь.