Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро. Абсолютные начала синтетической философии эзотеризма

Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро. Абсолютные начала синтетической философии эзотеризма
Владимир Алексеевич Шмаков

«Великие Арканы Таро» – универсальный свод первооснов герметизма, «вершина воспарений испытующего человеческого духа», «знание ангельское», поистине «мать всех наук» – сама наука «О БОГЕ, ЧЕЛОВЕКЕ И ВСЕЛЕННОЙ».

Золотым слитком – эстафетой поколений в их исторической цепи, восходящей в своих бездонных глубинах «к самому Адаму», – передал эту науку человечеству нового тысячелетия наш великий соотечественник: Владимир Шмаков.

Владимир Шмаков

Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро. Абсолютные начала синтетической философии

© ООО Книжное издательство «София», 2015

* * *

Предисловие

«Hay mas dicha, mas contento
Que adorar una hermosura
Brujuleada entre los lejos
De lo Imposible?!»[1 - Авторские примечания и сноски см. в соответствующем разделе (с. 506). Здесь и далее по тексту: сноска – прим. ред.; тильда (~) – «так» (в авторском тексте); цифры в скобках, выделенные жирным, – сноски, расширенные авторскими комментариями. Написание с буквы строчной или прописной – по усмотрению автора. Перевод в тех случаях, когда у автора он отсутствует, восполнен: В. Демьяновым (немецкий), М. Добровольским (английский), А. Морозовым (французский), М. Собуцким (греческий, латынь, итальянский). – Прим. ред.]

    Calderon[2 - «Есть ли большее счастье, большая радость как обожать красоту, медленно восходящую в далях Невозможного?» (Кальдерон).]

«Я не в силах перечислить те ночи, которые, весь дрожа, отдавал познанию Непознаваемого».

    Саади[3 - «Сад плодовый». Рассказы и поучения. Перев. с перс. Н. Урри.]

«Если бы Бог предложил мне на выбор в правой руке всю истину, а в левой – единое вечное стремление к истине, соединенное с постоянными заблуждениями, я рассудил бы, что истина как таковая – достояние одного только Бога, и почтительно попросил бы Его отдать мне то, что в Его левой руке».

    Лессинг

От автора. I. Учение герметизма и современная наука

«Я не боюсь людей, ибо не жду и не желаю от них ничего».

    А. Сент-Ив д’Альвейдр[4 - Saint-Yves d’Alveydre. «Mission de l’Inde en Europe». La question du Mahatma et sa solution. Dorbon-Ain?, Paris[1203 - А. Сент-Ив д’Альвейдр. «Миссия Индии в Европе». (В рус. перев.: Пг., 1915).].]

Культура конца XIX века, ее характер и первенствующие стремления суть следствия усилий и исканий человеческого рода за последние восемь-девять столетий. Крестовые походы и рост императорской власти положили предел теократическому направлению жизни Европы, явившись заключительным актом эпохи, когда все зиждилось на исключительном стремлении к религиозным идеалам. Первые гуманисты, начиная с Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо, положили основание новой эре, воздвигнув новое знамя, выявив и указав новую цель человеческим стремлениям[5 - См.: «Ранний итальянский гуманизм и его историография». Критическое исследование Михаила Корелина. М., 1892.]. Круг друзей Козимо и Лоренцо Медичи, восприняв идеи Петрарки и Боккаччо, выработал начала мировоззрения, предначертавшего весь последующий ход мировой истории. Осознав бесплодность метафизических изысканий, если и поскольку они не связаны с данными эмпирического опыта, гуманисты положили своим девизом изучение в первую очередь всего того, что доступно эмпирическому исследованию. Время расцвета гуманизма и успеха Реформации есть начало современной науки, ибо все то, что составляет гордость технической культуры, было достигнуто человеком лишь начиная с XV века. Именно с этой поры все усилия человеческого рода всецело направились к изучению отдельных явлений, к исследованию отдельных вопросов и к созиданию отдельных отраслей человеческого знания[6 - Поэтому глубоко справедливо замечание Виндельбанда: «Культура Возрождения началась в индивидуализме».].

Так продолжалось до конца XVIII столетия, когда произошел великий перелом истории: от изучения единичных вещей человек перешел к стремлению познать их синтез, и век энциклопедистов[7 - Здесь: французских.] в преемственной их связи со столпами эмпирической философии есть эпоха созидания человечеством синтеза всего познанного на пути предыдущих веков.

Однако, столь долго следуя исключительно опытным путем, основываясь лишь на внешней, формальной стороне явлений, разум человеческий и теперь, естественно, стал искать синтез в том же модусе сознания, стремясь найти эмпирический синтез, т. е. непосредственно ощущаемую первооснову. В качестве таковой была избрана материя, и соответствующее учение, обобщаемое со всеми различными его частными течениями, есть то, что известно под наименованием «материализм».

XIX век – это эпоха, когда человек стремился утвердить свой гипотетический синтез, стремился выявить его во всей полноте, претворить в реальность и связать со всеми дифференциальными деталями. Этот век есть в действительности лишь заключительный аккорд долгого пути; именно в течение его человеческие искания вылились во вполне определенную форму, достигли, казалось, конечных ступеней своего развития. Настало время, когда, по всецело господствовавшему мнению, оставалось сделать лишь последние заключительные штрихи, чтобы вполне закончить величественный Храм Знания[8 - Эти мысли являются характерными для большинства философов последнего времени. С особенной наглядностью такого рода идеи прослеживаются в трудах Огюста Конта и Джона Стюарта Милля; см. тж., напр., «Fragments of Science»[1204 - «Фрагменты науки» (англ.).] Тиндаля, р. 362. Насколько наивно было заблуждение крайних позитивистов, особенно ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что после заявления О. Конта, который, очертив пределы науки, категорически зачислил в разряд очевидных «ignorabimus»[1205 - Принципиально непостижимое (лат.).] возможность изучения состава небесных тел, не прошло и пяти лет, как был открыт спектральный анализ, и огромная область неведомого и непостижимого, оставаясь пока неизвестной, уже стала открытой постижению испытующего человеческого гения.]. Это было грустное время, потому что само знание человека начало давить его. Все было так ясно, так определенно, что вся будущая жизнь людей должна была, казалось, быть посвящена лишь скрупулезному анализу давно известных фактов. Отдельные открытия, изученные законы и вполне достоверные гипотезы так слились между собою, так проникли взаимно друг друга, образовали столь совершенно замкнутое целое, что в будущем нечего было ждать сколько-нибудь значительных открытий. Большинство представителей почти всех отдельных отраслей знания человеческого открыто признавало, что век великих, гениальных открытий кончен, что будущее истории науки будет лишено ярких красок, что оно будет представлять собой лишь гигантскую совокупность тщательнейших повторных опытов и детальных исследований. Дух живый отлетел от людей, жизнь потеряла всякую ценность, ибо хотя грандиозный успех позитивной науки и техники и давал все удобства жизни, но всем высшим запросам человеческого существа вовсе не оставалось места. Все, что есть в человеке чистого, высокого и прекрасного, этой культурой совершенно игнорировалось, за ним отрицалась всякая реальность, всякая субстанциальная ценность, и лишь в лучшем случае терпелось, как забава и отдых на различных «фабриках удовольствий»[9 - См.: Густав Лебон. «Психология социализма».]. Идеалов не стало, ибо отрицалась сама возможность чего-либо выше самой жизни. Тождественность природы синтеза с единичными явлениями породила коллективизм и им подменила синтез; не только индивидуальность, но и личность исчезла; воцарилось царство толпы – этого естественного образа материального синтеза, пародии Синтеза Истинного[10 - См.: Борис Демчинский. «Сокровенный смысл войны». Пг., 1915.].

Несмотря на пышность формы созданного им знания, человек, тем не менее, непрестанно наталкивался на противоречия. Он не только отвергал как иллюзию даже реальность собственного самосознания, но и чувствовал, вместе с тем, что все его знание навеки бессильно дать ответ на какой-либо вопрос, едва лишь он касается сущности явлений. Человечество выстроило грандиозное здание на песке, на раздробленных единичных сведениях, не связанных между собой, оно приняло за основание мир явлений, забыв, что все части его вечно перемещаются по отношению друг к другу. Вот почему, когда извне сферы эмпирического опыта, из глубин духа человеческого последовал удар, все величественное здание должно было пасть, смытое волнами, хлынувшими из внесознательной стороны человеческого существа[11 - Именно об этом говорит притча Христа о построении здания на песке и на камне (Мф. 7: 24–27). Песок – безразличное множество разрозненных песчинок, не способное сохранять какую-либо форму, – есть олицетворение разрозненных случайных явлений феноменальной природы; камень есть эмблема твердости и устойчивости синтеза, который, вместе с тем, есть и источник отдельных манифестаций; они рождаются из него так же, как из камня рождается песок.]. Выявив все следствия из начальных постулатов, но не сумев сразу создать истинный синтез, человек даже не попытался подвергнуть анализу сами эти постулаты, уходя от решения вопроса или попросту откровенно сознаваясь в своем бессилии. «Все известно, все объяснено, все следует одно из другого, но все одинаково непонятно» – вот лозунг отшедшей эпохи.

Начало XX века – это кардинальный переворот во всех отраслях человеческой мысли. Родилось непоколебимое стремление к анализу конечных причин, подверглись изучению все те первоосновы, все те постулаты, на которых зиждилась наука в продолжение стольких веков. Если периодическая таблица Менделеева перевела химию в совершенно иную, несравненно более высокую плоскость, если внешнее родство элементов стало невольно наталкивать человеческую мысль к заключению о единстве природы, то открытие радия нанесло смертельный удар всем прежним космологическим гипотезам, бывшим дотоле столь убедительными. И вот, в течение каких-нибудь двадцати-тридцати последних лет, за срок совершенно ничтожный в привычном масштабе истории, все основы науки пошатнулись в самых корнях своих. Если время и пространство, эти основные модусы мышления, были поколеблены Кантом, Шопенгауэром, Лобачевским и Риманом, то открытие принципа относительности Эйнштейном[12 - См.: проф. О. Д. Хвольсон. «Принцип относительности». СПб., 1914. Открытие этого принципа относится к 1904–1905 гг.] и теория М. Аксенова и Германа Минковского[13 - М. Аксенов первый создал теорию о природе времени как четвертой координате протяжения. Идеи Аксенова претерпели ту же участь, что и все другие гениальные открытия русской науки, – они были осмеяны и забыты. Так продолжалось до тех пор, пока Герман Минковский и Эйнштейн не провозгласили нового учения на съезде естествоиспытателей в Кёльне в 1908 году, и, таким образом, мысли нашего соотечественника получили блистательное подтверждение.] окончательно показали нелепость приписывания общепринятым на них~ воззрениям хотя бы доли реальности. Принцип относительности сделал невозможным сам подступ к учению о пространственности и протяжении во времени как о первичных категориях вселенной, а вместе с электромагнитной теорией света Максвелла он окончательно уничтожил гипотезу об эфире[14 - См. знаменитый опыт Майкельсона-Морли, показавший постоянство скорости света вне зависимости от прямолинейного движения Земли. Работы Лоренца, Эйнштейна, Минковского, Планка и др. окончательно ликвидировали гипотезу об эфире. На русском языке см.: Ла-Роза. «Эфир: история одной гипотезы», перев. Хвольсон под ред. О. Д. Хвольсона. СПб., 1914.]. Благодаря открытию радия, ознаменовавшему возможность дематериализации материи, материя в ее прежнем понимании утратила субстанциальность своего бытия и претворилась лишь в кристаллизованную энергию[15 - Из книг на русском языке о дематериализации материи см.: Густав Лебон, «Эволюция материи» и «Эволюция сил», перев. инж. Бычковского, СПб., 1911 (в 2-х вып.); проф. Жан Беккерель, «Эволюция материи и миров», перев. Г. А. Гуревича, М., 1913.]. Учение об энергии пытались одно время использовать в качестве обоснования материалистических воззрений, но закон энтропии, в связи с бесконечностью вселенной во времени, своей собственной силой логически делает невозможным само ее~ существование[16 - Закон Карно-Клаузиуса – основной принцип термодинамики – был им сформулирован (в 1865 г.) так: «Энергия вселенной постоянна; энтропия вселенной стремится к максимуму». Наука XIX века пришла к синтетическому выводу, согласно которому вся жизнь вселенной, все проявления ее энергии суть следствия разностей потенциалов. Закон энтропии выражается в том, что все формы энергии переходят в теплоту, которая в принципе уже не может быть целиком переведена обратно в механическую энергию. Теплота рассеивается в космическом пространстве, а потому космическая совокупность разностей энергетических потенциалов постоянно уменьшается. Материя есть гигантский, но все же конечный резервуар кристаллизованной внутриатомной энергии. Если мир существует вечно, то вся совокупность энергии неминуемо должна была бы уже рассеяться. Очевидно, что в мире, кроме начала, ведущего энтропию к максимуму и вызывающего «смерть теплоты» (Warmetod, по выражению Клаузиуса), должно быть другое Начало, ведущее энтропию к минимуму, т. е. вновь создающее разность потенциалов[1206 - Сформулированный здесь на основании элементарной логики вывод был через несколько десятилетий обоснован астрофизиком Николаем Козыревем, экспериментально подтвердившим выдвинутую им гипотезу об энергетической, а именно эктропийной сущности времени как фактора, в терминах космологии организущего всю сумму процессов любого рода в пределах физической вселенной. См. Аркан XIV.]. Что же это за Начало? – Наука XX века остановилась на этом вопросе – и здесь-то к ней на помощь теперь должно прийти герметическое учение об исходных причинах Бытия. Это Начало есть Дух, Истинная Субстанция, Бог. Энергия, теряемая разрушающимся миром, поглощается Космическим Логосом, и обратно: дифференциация Логоса в последовательном угасании его действия есть создание материальной вселенной. Оба эти процесса вечны и непрерывны, вызывая к бытию, обуславливая и взаимно утверждая друг друга. Доказательство этой доктрины и составляет цель настоящего труда. О значении энтропии в указанном смысле см.: Кларк Максвелл. «Theory of Heat»[1207 - «Теория тепла» (англ.).]. Р. 245; Стэнли Джевонс. «Основы науки». С. 692.]. Таким образом, у величественного здания материалистической науки XIX века, бывшего еще совсем недавно, казалось, почти законченным, теперь выбиты все основания[17 - А. Пуанкаре. «Новая механика и эволюция законов». Перев. Г. А. Гуревича. М., 1913.].

«В настоящее время мы вновь переживаем период ломки старого научного здания, но такой ломки, которой не знает история науки и которая по обширности и основательности далеко превосходит все прежние, все, которые были нами приведены в виде примеров. Эта ломка, этот неслыханный по своей грандиозности научный переворот замечателен прежде всего тем, что он почти одинаково затрагивает все отделы физики. Ни одна из частей великого научного здания, сооруженного работой нескольких столетий, не остается в прежнем своем виде; все они до основания разрушаются, вся физика заменяется новою. Но это еще не все. Разрушается не только наука, составляющая достояние сравнительно немногих, но в самом корне переиначиваются наиболее основные, элементарнейшие представления обыденной жизни, с которыми мы свыклись с малолетства, которые казались не подлежащими никакой критике, никакому сомнению. Разрушаются даже такие истины, которые никогда и никем не высказывались, не подчеркивались, поскольку они казались самоочевидными и поскольку ими бессознательно пользовались все и каждый, полагая их в основу всевозможных рассуждений»[18 - О. Д. Хвольсон. Op. cit. С. 6–7.].

Наступающая эпоха бесконечно разнится от минувшей; она есть время перелома, подведения итогов, поиска новых путей, выявления новых целей. Все виды мышления, все отрасли науки испытали полный внутренний переворот, они изменились настолько, что с прошлым их подчас связывает одно лишь название. Для тех, кого эти новые идеи никак не затрагивают, этот великий перелом всемирной истории проходит бесследно, но это не значит, что он иллюзорен, ибо перевороту в сущности соответствует и переворот в форме. Развитие средств сообщения, безудержная урбанизация, воцаряющаяся и все более наглядная общность форм жизни в различных государствах, уменьшение значения границ, попытки создания международного языка, интернациональность целого ряда организаций, обезличение властей, как центральных, так и местных, – все это является низшим, внешним отражением духовного стремления человечества к синтезу, к разрушению единичных форм. Великая война, заливающая мир океаном крови, сметающая народы и изменяющая всю жизнь на земле, есть лишь слабый отзвук той великой борьбы, которая происходит в сознании вселенского человечества, при столкновении двух великих, бесконечно по своей сути разнствующих эпох.

«По закону разделения исторического труда один и тот же культурный тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два исторических дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой исторической силе»[19 - Владимир Соловьёв. «Чтения о Богочеловечестве». – Соч. в 2-х тт. М., «Правда», 1989. т. I. С. 16.].

Наше время – это сближение того, что еще так недавно казалось совершенно противоположным, навеки разделенным непримиримостью противоречий. Наука и религия, столь долго имевшие лишь потенциальную связь через философию, теперь все больше сходятся между собой и с удивлением констатируют единство мировоззрений. Как в области позитивных исканий разум стал уходить вглубь, в искание синтеза, так и в религиозной сфере люди стали уходить в мистицизм, в сокровенную сущность религиозных учений. Конечный синтез не может не быть единым, а потому конечный мистицизм и конечный научный синтез оказываются неразрывно взаимосвязанными; оба они выливаются в абсолютное учение, которое при различном его преломлении разумом научным и разумом религиозным на самом деле едино.

«Тайны природы, – говорит Иерофант Фракии, – те же, что и тайны религии, и может существовать лишь единое учение, ибо существует лишь единый принцип тварных существ»~. Мы чувствуем импульсом нашего гения, что познание – удел человека, его призвание, но он должен также читать природу и отличительные свойства тварных существ по их оболочкам. Умение распознавать эти знаки составляет первую ступень науки; выявление их сходства с природой – вторая ее ступень; но прозревать саму суть существ сквозь оболочки – последняя ступень, доступная лишь немногим. Только тот, кто достиг ее, обретает могущество и в словах, и в делах…»[20 - «La Tr??cie, seul voie des sciences divines et humaines»[1208 - «Троичность, единый путь наук божественных и человеческих» (франц.).]. Р. 246.].

Раскол между религией и наукой, основание которому было положено гуманистами, достиг высшего своего расцвета в конце XIX века; именно в это время позитивизм и мистицизм стали противоположными полюсами человеческого мышления, не только объявившими войну друг другу, но и начавшими вовсе друг друга игнорировать, что и является, конечно, высочайшей степенью непримиримости.

Единство конечной истины не может не выливаться в итоговую единообразность ведущих к ней путей; при всей многоразличности отдельных форм вся их совокупность не может не быть проникнута внутренним единством, сказывающимся в стройности и гармоничности совокупной системы всех частных путей и подходов. Позитивизм и мистицизм в максимальных пределах своего развития приводят нас к познанию двух сторон человеческого духа, двух способов его самоутверждения. Как тот, так и другой – в своей истинной природе представляют собой осуществление основного стремления духа человеческого – познать себя – как в сущности, так и в закономерности своей дифференцированной природы. Будучи в этом аспекте сознания тождественными, в другом аспекте они противоположны.

Позитивизм есть стремление человеческого духа достичь полноты самосознания в синтезе дифференциальной природы, выявленном накоплением опыта в мире явлений. В силу этого внешняя форма позитивного познания всегда объективна, т. е., иначе говоря, данные, критерий и сама закономерность выводимых с его помощью умозаключений всегда проистекает из его ближайшего основания – истины внешней – мира явлений. В полную противоположность этому мистицизм есть стремление человеческого духа сознать себя в синтезе дифференциальной природы, выявленном путем внутреннего опыта, т. е. последовательным отождествлением отдельных аспектов своего Я с явлениями внешнего мира и утверждением последних как феноменов, проистекающих из ноуменального духа и посему имеющих лишь иллюзорное бытие по закону среды. В силу этого внешняя форма мистического познания всегда адекватна, т. е., иначе говоря, данные, критерий и сама закономерность заключений в нем~ всегда проистекает из его ближайшего основания – истины внутренней – из непосредственного самосознания духа. Оба вида самосознания взаимно дополняют и утверждают друг друга; в отдельности каждый из них имеет лишь относительную свободу, ибо сознание духа в своем развитии в двух взаимосвязанных соответствующих аспектах стремится быть параллельным и допускает лишь дифференциально малые колебания. Совершенный человек должен одинаково следовать по обоим путям, совмещая их в полной гармонии. Истинный Маг одинаково всеведущ как в области мистики, так и в области позитивных знаний, и именно совмещение этих двух течений человеческой мысли есть признак, определяющий само понятие о Маге[21 - Маг, греческое µ????, происходит от зендского «mog», «mogbed» или «mobed». «Mog» означает «священнослужитель» на языке, который заменил зендский в маздеизме в эпоху Сасанидов. На зендском языке «meh», «mah» значит «великий», «совершенный». Тот же корень мы видим в халдейском языке, где «man» значит «могучий», «всеведущий». См.: Fabre d’Olivet. «Histoire Philosophique du Genre Humaine»[1209 - «Философская история рода человеческого» (франц.).]. Paris, bibliotheque Chacornac, 1910. T. I. Pp. 307–308.]. Будучи в своей истинной природе неразрывными, позитивизм и мистицизм в лице своих представителей через обоюдное непонимание разошлись между собой. В сущности, это расхождение было только видимым, иллюзорным, ибо от человека не зависит сущность явлений, и он может изменять лишь их обозначения. Уйдя целиком во внешнюю форму этих основных течений человеческой мысли и не желая не только воспринимать, но и даже слышать учения из иного источника, представители позитивизма и мистицизма породили каждый в своей собственной среде разделение вполне подобное тому, которое утверждает позитивизм и мистицизм в области самого духа.

Виднейшие представители позитивной науки не могли не чувствовать мистического пути, но эти свои переживания они или вовсе скрывали, или оставляли в неразработанной форме; таковы, например, Ньютон, Паскаль, Кеплер, Декарт и многие другие. «Лишь малое знание удаляет от Бога, большое вновь приближает к Нему», – сказал первый из них, и этим запечатлел тот общеизвестный исторический факт, что все великие люди науки и истории были людьми верующими. Эти гиганты позитивной мысли представляют собой мистический полюс позитивизма.

Второстепенные работники в области позитивных наук сплошь да рядом запутывались в грандиозности и многообразии мира явлений и забывали среди этого многообразия даже о своем собственном ищущем духе. Если титаны науки, во всеоружии знания, стремились подняться к нему, то ее ремесленники порой начинали видеть небо там, где заканчивалась чувствительность их измерительных приборов. Они не поняли природу синтеза, воспринимаемого чрез беспрестанное увеличение глубины понятий и переход к высшему по аналогии, без нарушения природы категорий, они сочли за синтез суммарность, они определили его как агрегат единичных законов. Сюда относятся представители квазирационалистических школ материализма и атеизма, как, например, Бюхнер[22 - См.: Людвиг Бюхнер. «Сила и материя». Перев. Н. Полилова. СПб., 1907.], Геккель[23 - См.: Эрнст Геккель. «Борьба за свободу мысли». СПб., 1907.], Штраус[24 - Давид Фридрих Штраус. «Старая и новая вера». СПб., 1906.] и другие; в своей совокупности они и представляют позитивный полюс позитивизма.

Истинные носители знамени мистицизма, познававшие мир непосредственным духовным сознанием, истории неизвестны. Их величие и истинная жизнь раскрываются лишь из эзотерических преданий и символов, из того несказуемого обаяния, которое распространялось от этих адептов на все человечество – как в современную им эпоху, так и на пути последующих веков; таковы неведомые Мудрецы Гималаев и таинственные Иерофанты Египта. Мы не знаем их собственной жизни, их собственных стремлений и достижений, но по грандиозности их светоносного влияния на человечество мы можем мысленно представить себе всю необъятность их собственного величия. Они жили вне жизни и над жизнью, но ничто не проходило без их таинственного влияния, – влияния тех, кто вполне постиг великий дар незримого управления умственной жизнью человечества могуществом и ослепительным блеском возвещенных ими скрижалей Вековечной Правды. Эти истинные адепты мистицизма представляют его положительный полюс.

Подобно позитивизму, среди мистиков последних веков огромное большинство всецело погрузилось в мир явлений. Но, несмотря на то, что предмет обоих методов изучения один и тот же, позитивисты позитивизма и позитивисты мистицизма подходили к нему под разными углами зрения. ~Зная дух и всеобъемлемость его царствования~, мистики не смогли всецело увлечься формами и явлениями, но вместе с тем они подчас невольно забывали свою конечную цель, полностью уходя в разработку конкретных вопросов. Следуя путем дедукции, мистики переходили к изучению дифференциальной природы и при этом настолько ею увлекались, что их исследования теряли всякую связь с синтезом, так что со временем сами исследователи стали вполне подобны узким позитивистам. Сюда относится громадное большинство как средневековых, так и современных мистиков; в своей совокупности они и представляют собой отрицательный полюс мистицизма.

Резюмируя изложенное, мы видим, что представители эволюционирующей человеческой мысли разделились на четыре большие группы, образованные самостоятельной поляризацией как позитивизма, так и мистицизма. Низшей группой являются представители позитивного позитивизма, затем следует мистический позитивизм, потом позитивный мистицизм и, наконец, мистический мистицизм.

Представители позитивного позитивизма потерпели полное фиаско силою самого хода эволюции позитивной науки, как мы это показали в начале настоящего предисловия. Можно сказать, что эта группа принадлежит прошлому и в нынешние времена полностью исчезла, в чем сомневаться может лишь тот, до чьих ушей не дошли величайшие открытия человеческого гения за последнюю четверть века. Школа позитивного мистицизма открыто стала провозглашать то, что еще так недавно осмеивалось самовлюбленным невежеством. Соединив в себе весь опыт позитивных изысканий человечества, эта школа, вместе с тем, идет полным ходом к слиянию с адептами мистицизма. Целый ряд известных ученых был одной лишь логикой своих опытов приведен к удостоверению в реальности весьма и весьма многого из сферы мистики; таковы, например, Крукс, Рассел Уемес~ и Мариан в Англии, Карл Дюпрель и Цельнер в Германии, Эдланд и Турнебон в Швеции, Ломброзо и Киайя в Италии, Фламмарион, де Роша и Густав Лебон во Франции и многие другие. Если Крукс со своей Кэтти Кинг еще мог быть осмеян за то, что при свете позитивного знания открыто рискнул коснуться области Неведомого, то ныне такие блестящие представители науки, как Резерфорд, Вильям Рамзай~[25 - См. его исследования над эманацией радия и превращением меди в литий.] и Содди, открыто занимаются исследованием превращений химических элементов и самой дематериализации материи, т. е. исполнением заветной мечты алхимиков, окруженные в ученом мире почтительным молчанием нынешних представителей позитивизма.

«Следует подчеркнуть, что духовный мир культурного человека ныне отделяется от его научного кругозора; и как в былое время рамки религиозной догматики были слишком узки для вмещения человеческого знания, так ныне догматика научного материализма слишком тесна для вмещения всех чувств и потребностей человека. Следовательно, как религиозные данные претерпевали изменения и вытеснялись, чтобы дать место открытиям геологии или астрономии, так и ныне заключения материалистической науки претерпевают изменения и вытесняются, чтобы дать место таким чувствам и стремлениям, игнорировать которые уже попросту невозможно»[26 - C. Myers. Introduction to «Phantasms of the living»[1210 - «Иллюзии бытия» (англ.).]. Published by the London Society for Psychical Research.].

Если позитивный позитивизм уже окончательно выполнил свою задачу и потому ушел в царство теней, то мистический позитивизм еще сохраняет жизненность, заканчивая свою миссию, однако и его дни уже сочтены. Мистицизм средних и новых веков в Европе вылился в совершенно особую форму, присущую лишь ему одному и резко отличающую его от мистицизма древнего мира. Первое, что прежде всего бросается в глаза, – это отсутствие самодовлеющей философии. Если история древности есть история философских систем, то, наоборот, весь европейский мистицизм проникнут привязанностью к семитической космогонии, поистине достойной лучшей участи. Европейским мистицизмом не было создано ничего самобытного, как и того, что хоть сколько-нибудь относилось бы к миру причин~. Он не только забыл всю многокрасочность древних эзотерических учений, но даже потерял память о философско-религиозных системах Индии, дойдя до полного игнорирования всего, что не заключалось в гебраистском мистицизме[27 - См.: «Тайная доктрина». – «La Doctrine Secrete. Synth?se de la science, de la religion et de la philosophie» par H. P. Blavatsky. Paris, 1909. Traduction fran?aise, 5-e volume, section XX. «La goupta Vidya oriental et la Kabale»[1211 - «Восточная Гупта-видья и Каббала» (франц.).]. Pp. 179–181.]. Все усилия средневековых и новейших мистиков сводились к разработке конкретных вопросов, единичных теорий, но и эти изыскания они неведомо зачем покрывали столь густым покровом эзотеризма, что воистину можно сказать – легче самому воссоздать любую из мистических теорий, чем дешифровать многотомные и туманные фолианты новейших мистиков[28 - «Это все равно что вылавливать драгоценный жемчуг из соленой и мутной воды. Его, правда, находишь, но приходится выискивать этот жемчуг при слишком уж странных и докучных условиях». – В. Виндельбанд. «История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками». Перев. под ред. проф. А. И. Введенского. СПб., 1913. т. I. С. 93.].

При сравнении дошедших до нас письменных памятников древнего мистицизма, хотя бы индийских Пуран и Упанишад, с темными хитросплетениями Парацельса, Постеля, Эттейлы и других невольно бросается в глаза, что в то время как древность гласит как живой глагол, власть имеющий, так, наоборот, у новейших мистиков дух живый давно отлетел. Трепетно жаждавший конечной и абсолютной Истины, древний индус уходил в недра своего чистого духа, сокращал все свое существо в единый волевой синтез, забывал свою личность и на могучих крыльях гордого самосознания своего Я воспарял в безбрежный океан Единого Вселенского Духа, грезящего о Своей Майе, вечно изменчивой, вечно трепещущей совокупности бесконечных свойств, потенциальных форм – различных модусов Его Самосознания. Индус отвергал все, он искал одну лишь Реальность, он стремился к ней – и он ее находил! Древний индус, как и древний египтянин, своим духом плавал в вечности, он наслаждался счастьем предвосхищения конечного достоинства Божественного Совершенного Человека, себя во всем сознавшего, себя во всем утвердившего, от всего отрекшегося, погрузившегося в Ничто и ставшего Всем. Индусы и египтяне любили науку, но их знание было самой жизнью; отвергая форму в принципе, они умели реализовать свои воззрения и могучим духом своим свели ее в иллюзию совершенную. Их наука, их знание были оплотом свободы, они наполняли их дух великим простором, давали ключ к реальным законам, давали реальную власть.

«Даже самая возвышенная философия европейцев, идеализм разума[29 - Т. е. (в современной терминологии) «объективный».], выдвинутый греческими философами, кажется в сравнении с обильным светом и силой восточного идеализма какой-то маленькой Прометеевой искрой, слабой, дрожащей и всегда готовой погаснуть среди целого наводнения божественного сияния полуденного солнца»[30 - Шлегель.].

«Веданте принадлежит особое, единственное место между системами философии всего мира. Возвысив “Себя” человека, или истинную природу Ego, Веданта связывает его с Сущностью Божества, Которое безусловно Непорочно, Совершенно, Бессмертно, Неизменно и Одно. Ни один философ, ни даже Платон, Спиноза, Кант, Гегель или Шопенгауэр – не достигли такой высоты философской мысли. …Ни один из философов, не исключая Гераклита, Платона, Канта или Гегеля, не отважился воздвигнуть такой высокий монумент, на вершине которого уже не страшны ни бури, ни молнии. Камень следует там за камнем в строгой последовательности, после того как однажды был сделан первый шаг, после того как однажды ясно было усмотрено, что вначале мог быть только Один, подобно тому, как и в конце будет только Один, назовем ли мы Его Атманом или Брахманом[31 - Об оттенках различия между «Брахманом» и «Брахмой» («Брамой»?) см. прим. 1 к Аркану XXI.]»[32 - Макс Мюллер.].

«Нет ничего более возвышенного и благодетельного для человечества, чем изучение Упанишад. Они были утешением в моей жизни и будут утешением в моей смерти»[33 - Шопенгауэр.].

Египет и Индия – заветная цель исканий служителей Истины на пути стольких веков – вновь восстают пред нашими взорами и к нам приближаются. Наступает время нового великого перелома мировой истории, и кто знает – быть может, некоторые из нас и доживут до него. Новые мистические учения возродили всеобщий интерес к древности, и семя, посеянное Рамакришной и Еленой Петровной Блаватской, готовится в недалеком будущем дать свой плод. Близится час, когда древняя наука возродится под новым небом, – с новой, еще невиданной мощью.

«Придет время, когда потомки наши будут удивляться, что мы не знали того, что так ясно»[34 - Сенека.].

Через тьму веков, как в древней стране Кеми и долине Пенджаба, светит нам Памятник давно минувшего. И как гордая страна Ра и пирамид получила этот великий дар в наследство от выходцев с Посейдона – последнего остатка волшебной Атлантиды, как о том свидетельствует Платон, – так и мы, чрез сотни веков, приемлем этот дивный светоч мудрости из той же древней страны Златовратого Града. Жалкие потомки великой Атлантиды, вечно мятущиеся и ничего не могущие найти, гонимые отовсюду, всеми презираемые и всех заставляющие трепетать своею песней, тоскующие о покое, но не ведающие его в жизни своей, – цыгане, – сохранили в среде своей этот великий Памятник родины Элаквиота Муретара в виде колоды игральных карт, карт гадальных…

«Существует еще и другая книга, но, несмотря на то, что она в некотором отношении весьма популярна и ее можно найти повсюду, она остается самой таинственной и самой неведомой из всех, потому что она содержит в себе ключ ко всем другим; она обнародована, но остается народу неизвестной, никто не задумывается искать ее там, где она есть, и вместе с тем всякий тысячу раз потерял бы время, ища ее там, где ее нет, если бы заподозрил ее существование. Эта книга, более древняя, может быть, чем Книга Еноха, никогда не была переведена, она еще целиком написана первобытными знаками, подобно табличкам древних»[35 - Eliphas L?vi. «Dogme et Rituel de la Magie Noire»[1212 - «Учение и ритуал черной магии» (франц.).]. P. 68.].

Тысячелетия назад этот великий Памятник был запечатлен в символах, выгравированных на камне в нишах, разделенных колоннами, в галерее Арканов, где неофит проходил свое посвящение и которая, по преданию, и поныне существует в неприкосновенном виде посреди пути между Сфинксом и Великой пирамидой Гизе. Река времен, в своем течении, снесла высеченное из гранита и порфиров великолепие края фараонов. Все погибло, но знание его мудрецов пережило его, и вот теперь бессмертные символы восстают пред взором нашим в виде орудия забавы людской! Истинное величие не нуждается в мишурном блеске; порфиры превратились в пыль, – но вещие образы мудрости сохранились нерушимо, и даже в этом жалком виде своем они еще более велики – велики бесконечно!