Неизвестный алмаз. Обычная тайна волнового процесса

– А может, Вы хотите поиграть в шахматы? – предложил я.

Он задумался. Пошевелил бровями, словно соображал. Его взгляд не вызывал сомнений.

«Нет. В шахматы неинтересно. Я люблю бегать».

Внезапно мне в голову пришла идея.

– Тогда скажи «папа».

Пёс недоумённо уставился на меня. Начал что-то в уме прикидывать. Видно, предложение ему понравилось. Через какое-то время он тихо два раза промычал:

– У-у.

– Не «му-му, а «па-па». Пасть шире открывать надо.

Он опять задумался. Наконец, смешно вытянув свои губёшки, тихо и неторопливо произнёс:

– Гау-гау.

– Ну, уже лучше. Но над дикцией надо поработать. Давай ещё разок. Пасть открывай ещё шире и резче, чтоб звук «п» слышимый был. Не спеши. Ну…

Зашла жена.

– Вовка, оставь кобеля в покое. Сходи лучше в магазин за хлебом и купи что-нибудь к ужину.

Идя по улице, я размышлял. Ведь в древних сказаниях много примеров, когда тот или иной герой понимал язык зверей и птиц. Совершенно очевидно, что ни звери, ни птицы не способны в совершенстве владеть речевым аппаратом, подобным человеческому. Но также очевидно, что волновая энергия мыслительных процессов доступна для ощущений всему сущему. Может, в каком-то определённом частотном диапазоне. Между собой они же прекрасно общаются, обмениваются информацией. Так, видно, устроена Природа. Звери и птицы прекрасно понимают друг друга. Без особой речевой фонетики. Издаваемые ими звуки в основном эмоциональное проявление энергии. Страх, угроза, опасность. Или любовь…

Я вспомнил, когда у нас жила кошка и родила котят, то она весьма недобросовестно относилась к своим материнским обязанностям. Основную роль по воспитанию подрастающего поколения на себя взял Кабан. Эта гроза кошек на улице дома нежно и бережно возился с котятами. Умывал, облизывал, таскал по квартире, играл, воспитывал. Был им отцом. И когда котята подросли, то стали таскать мои тапки по комнате, старались поднять заднюю лапу в туалете и пытались тявкать на посторонних. Получили собачье воспитание, одним словом.

Придя домой, я положил принесённые продукты на стол. Жена мыла посуду. Подбежал Кабан. Его охотничий нюх учуял еду. Он усиленно завилял хвостом. Потом встал на задние лапы, сел на хвост и, вытянувшись столбиком, сложив передние лапы на груди, молча уставился на сосиски.

– А ну-ка, – я взял одну сосиску и показал её Кабану. – Скажи «папа».

– Па–па, – сразу сказал Кабан.

Жена выронила из рук вилку, которую мыла. Засмеялась.

– Да что же это такое! Что за семейка!! Собаки уже говорить начали!!! А ну, вышли все из кухни! Придурки!..

И мы пошли в лес.

Кабан бежал впереди меня по лесной тропинке. Мы обогнали какую-то женщину, возвращающуюся от местного родника с бадейкой воды.

– Ой, какая собачка! – воскликнула дама.

Кабан даже ухом не повёл и продолжал бежать дальше. Мы уже отошли от неё метров на десять.

– Собачка, собачка, – крикнула дама, – а ты меня любишь?

Кабан неожиданно встал как вкопанный. Оглянулся на даму, потом посмотрел на меня. Взгляд его вдруг стал хитрющий-хитрющий. Он неторопливо развернулся и лёгкой игривой походкой фланирующего деревенского фраера не спеша направился к даме. Я такой походки у него никогда не видел. В моей голове отчётливо зазвучала мелодия «Мурки». Господи! Что же сейчас будет?!

Дама, поставив банку с родниковой водой на землю, присела, ожидая подходящего Кабана. Пёс остановился перед ней на расстоянии чуть больше вытянутой руки, чтоб она не смогла до него дотронуться, сел и молча уставился ей в глаза.

– Собачка, собачка, – кокетливо произнесла женщина, сложив руки на коленях. – Хорошая собачка. А ты меня любишь?

Кабан, выдержав паузу, глядя ей в глаза, отчётливо произнёс:

– Па-па.

От этой неожиданности женщина плюхнулась на тропинку и пугливо стала озираться. Но вокруг никого не было. Я стоял довольно далеко, и заподозрить меня в чревовещательстве было невозможно. Покрутив головой, женщина уставилась на Кабана. Он, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Через какое-то мгновение женщина тихо спросила, почему-то перейдя на «Вы»:

– Извините, что Вы сказали?

Кабан, как профессиональный артист, выдержал паузу и опять чётко произнёс:

– Па-па.

Я отчётливо увидел, как на голове женщины стали подниматься волосы. Её глаза начали округляться до немыслимых размеров. Почти обречённо, тихим шёпотом она спросила:

– Разве собаки говорят?

Опять выдержав паузу, глядя ей в глаза своим хитрющим взглядом, Кабан с пафосом ответил:

– Угу.

Глаза женщины стали расширяться дальше, приобретая запредельные размеры, и неторопливо начали стекленеть.

– А разве такое бывает? – еле слышно прошептала она.

И ставя последнюю точку в разговоре, Кабан утверждающе промычал:

– Угу.

Повернулся и такой же уникальной вихляющей походкой подошёл ко мне.

– Разве так можно? – тихо, еле сдерживая смех, спросил я. – Ты же напугал женщину! Так нельзя делать!

Кабан скептически посмотрел мне в глаза. Этот взгляд говорил только об одном: «Собачка… Собачка… Какая я ей собачка?! Сам всегда говорил, что я – кобелина!»

И, фыркнув, побежал по дорожке дальше.

Я посмотрел на женщину. Вроде всё нормально. Просто небольшой шок. Пройдёт.

– Вы его извините, – крикнул я ей. – Он ещё маленький. Не научился хорошим манерам. Он исправится. Он так больше не будет!

Но женщина не слышала моих слов. Она, не отрываясь, своим остекленевшим взглядом провожала горделиво поднятую голову и хвост неторопливо убегающего Кабана.

Придя домой, пёс забрался на кровать и о чём-то задумался, не замечая ничего вокруг. Я рассказал своему семейству о случае в лесу. Все смеялись. Потом потихоньку заходили в комнату и смотрели на Кабана. Но он никого не замечал. Может быть, устал от прогулки. А может, осмысливал новое для него состояние. Новые ощущения, которые он открыл для себя. Прислушивался к тем необычным внутренним процессам, которые происходили в его скромной и застенчивой собачьей душе.