Хранить вечно

– Какие ворота? В Северной башне? Вон те?

– В Северной, да. Там.

– Ты не ошибаешься? – недобро прищурился декурион. – Ты это хорошо слышал?! Сам?! Своими ушами?

– Хорошо, да! – закивал Идигер. – Сха?ри! Вот эта ухо, да… Они эта… назади тар-аха?мт… назади дом говорить. А моя здесь, за угол, стоять, эис… эта… конь поить и всё-всё слышать, да! Схари слышать! Хорошо, да! Хула?н!

– Ну что ты будешь делать! – Саксум зло сплюнул себе под ноги. – Вот ведь паскудники! Шакалы трусливые! Обосрались уже! Штурмом, понимаешь, ещё и не пахнет, а они уже обосрались!.. Так ты говоришь: Улудж, Бадиш и Мунатас?.. Это что же получается? Это получается – две нумидийские алы из трёх. Так?.. Ах, как это некстати!.. Как, понимаешь, некстати!.. – задумавшись, декурион рвал и мял в ладонях пыльные полынные венчики. – Так, а ну, пошли! – принял он наконец решение и, крутанувшись на носках, быстро, не оглядываясь, зашагал вдоль дома…

Декурия готовилась к выходу. Солдаты, негромко переговариваясь, в последний раз проверяли снаряжение и оружие, затягивали на лошадях упряжь, справляли в кустах под крепостной стеной малую нужду.

– Кепа! – крикнул, проходя, помощнику Саксум. – Я – к приму. Никому никуда не расходиться! Ждать меня! Понял?!

– Понял, – отозвался Кепа, в глазах его мелькнуло беспокойство. – Что-нибудь случилось, декурион?

– Ничего не случилось! – отмахнулся Саксум. – Пока ничего.

Кепа встревоженным взглядом проводил эту странную пару: широко шагающего, со свирепым выражением на лице, декуриона и, с трудом поспевающего за ним, выглядящего изрядно перепуганным, Идигера, но больше ничего спрашивать не стал…

Прим Сертор Перперна сразу же уловил суть проблемы.

– Ты это сам слышал?! – тряхнул он за плечо нумидийца. – Сам?! Своими собственными ушами?!

Тот истово закивал.

– Моя слышать, да! Эулля! Вот эта ухо, да!

Прим – приземистый, квадратноплечий, с большой круглой головой, постриженной неряшливыми короткими ступеньками, – хлопнул себя ладонью по боку и грязно и витиевато выругался.

– Ну что ты скажешь! – обратился он уже к декуриону. – Две алы из трёх! Вот как тут воевать?!.. Союзнички хреновы! Так и норовят нож в спину воткнуть!.. Это ж они хотят нашей кровью свои грехи смыть! Перед Такфаринасом выслужиться… Нет, ну что за подлый народ эти мусуламии!..

Прим хотел ещё что-то сказать, но тут его неожиданно прервал Идигер:

– Келя! Мусаламия не подлый, нет! – он движением плеча сбросил с себя руку Сертора Перперны и гордо выпрямился. – Твоя, прим, икмо?н… эта… плохо говорить, да! Зачем эта говорить?! Имухар эта… разный, да! Я – имухар! Моя отец – имухар! Моя брат – имухар! Ак имухар ака?л ирха? энни?т!.. Есть хороший имухар, да! Храбрый! А есть другой! Инуба?! Рур дабе?г-ги! Эта… сын шакал, да! Совсем плохой! Икмон! Эулля! Нельзя эта говорить, прим!

Идигер наконец остановился, чтоб отдышаться. Саксум и Сертор Перперна с изумлением смотрели на разгорячённого нумидийца. Ноздри того раздувались, чёрные глаза грозно сверкали, узкое скуластое лицо полыхало раскалённой бронзой.

– Ого! – хмыкнул прим. – А он у тебя, оказывается, ещё та штучка! Ты смотри, как его разобрало!

– Он прав, – сказал декурион. – Он прав, прим. Они, и вправду, разные. Мы все разные. Нельзя всех мерить одной меркой… Он, между прочим, в своё время на Пагиде бился до последнего. Не струсил, не побежал, как многие, понимаешь, доблестные легионеры. Носители романского духа, понимаешь!.. А стоял и дрался!.. Он, кстати, тогда Кепе жизнь спас… Извини, – обратился он к Идигеру и неловко потрепал его по плечу. – Прим погорячился. Ты – молодец! Ты – хороший имухар!

– Ладно, – пробурчал тогда и Сертор Перперна. – Имухар так имухар… Ты это… не обижайся, парень… Это я так – сгоряча… – он потрепал Идигера по другому плечу, помолчал, а потом вновь повернулся к Саксуму. – Ну что, декурион, по-моему, в нашем маленьком городке запахло жареным. Тебе так не кажется?

– Кажется, – сказал Саксум. – Ещё как кажется! Что будем делать?

– Как что? – удивился прим. – Тут и думать нечего! Пошли к префекту!..

Они гуськом шли по узкой кривой немощёной улочке, и Саксума вновь поразило то, как преобразился за последние дни город. Жители Тубуска по-своему переживали осаду и готовились к предстоящему штурму. Все окна в домах на первом этаже были плотно закрыты деревянными ставнями, а в окнах верхних этажей – почти во всех – не горел свет. На протянутых через улицу многочисленных верёвках не сушилось, как раньше, разноцветное бельё. И сами улицы городка были в этот вечерний час непривычно пустынны и тихи. Большинство лавок и магазинчиков было закрыто. Не тянуло вдоль улиц вкусными запахами от многочисленных, стоящих прямо у стен домов, жаровен. Не спешили, перепрыгивая через помойные лужи, возвращающиеся домой, запоздалые прохожие. Вообще, в городе теперь было поразительно тихо. Нигде не звучала музыка. Не раздавалось разудалое пение, весёлые крики и звонкий женский смех из закусочных и попин. Не переговаривались над головой, высунувшись по пояс из окон, словоохотливые соседи. Лишь откуда-то издалека доносился торопливый стук молотка припозднившегося медника, спешащего, вероятно, закончить срочный заказ. Да звучал в быстро густеющих сумерках одинокий встревоженный женский голос: – Парке-ени-ий!.. Парке-ени-ий, домо-ой!..

На Главной площади тоже было почти пусто, лишь за столиком возле единственной открытой попины сидели за кувшином вина четверо молчаливых легионеров из первой кентурии, да у коновязи возле претория пожилой темнокожий раб вяло тёр скребком одинокую серую лошадь.

Часовой на входе в преторий при виде прима грохнул калигой в пол и вскинул подбородок.

– Эти – со мной, – бросил ему, проходя, Перперна.

Они миновали вестибюль, где на скамьях, стоявших вдоль стен, отдыхала дежурная смена и, войдя в само здание, пошли по анфиладе штабных комнат, уже почти пустых в это вечернее время.

На входе в покои префекта дорогу им заступил молодой рослый легионер:

– Не велено!

– Кем не велено? – удивился прим. – Ты что, солдат?!

– Не велено! – угрюмо повторил легионер и, набычившись, исподлобья уставился на визитёров.

– Ты слышал, декурион? – даже как-то растерявшись, оглянулся прим на Саксума. – Не велено!.. Эй, парень! – он поднял руку и костяшками пальцев постучал легионеру, который возвышался над ним почти на целую голову, в начищенный до зеркальности шлем. – Как может быть мне не велено?! Я – Сертор Перперна! Командир третьей турмы! Ты что, меня не узнаёшь?!

– Не велено! – в третий раз повторил часовой, отстраняя голову от пальцев прима. – Никому не велено! Приказ корникулария.

– Что?! – изумился прим. – Какого ещё корникулария?! Это с каких это таких пор корникуларий здесь командует?! Ты что, мальчик?! Да у меня к префекту дело срочное! Ты можешь это понять?!.. А ну, пусти!..

Он двинулся было квадратным своим плечом на часового, но в этот момент дверь приоткрылась и в коридор неслышно выскользнул Манк Ульпий. Полное лицо корникулария было бледным, вокруг глаз темнели широкие траурные круги.

– Тихо!.. – хриплым шёпотом сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь и опираясь на неё спиной. – Чего вы тут расшумелись?! Префекту плохо!

Прим замер.

– Ты что?.. Это… Как «плохо»? В каком смысле «плохо»?!

– В таком… – устало сказал Манк Ульпий. – Не знаешь, как людям бывает плохо? – он похлопал себя ладонью по груди – Сердце.

– Ох, ты ж!.. – расстроился Перперна и опять оглянулся на Саксума, на этот раз нерешительно. – Что ж делать-то?

– Ничего не делать, – сказал Манк Ульпий, он вялой ладонью потёр лицо – старый, предельно уставший, совершенно невыспавшийся человек. – Идите. Завтра придёте. С утра. Может, ему, если поспит, к утру полегчает.

– Да ты что! – вновь вскинулся прим. – Какое утро! Тут такие дела творятся, а ты – утро! Извини, корникуларий, но дело срочное! Сердце, не сердце – а что-то делать надо немедленно! – он вновь решительно двинулся вперёд.

– Подожди!.. – движением руки остановил его Манк Ульпий. – Хорошо… Но только ты один. Остальные пусть здесь ждут. Ты ведь можешь один?

– Могу-могу! – нетерпеливо отозвался Перперна, он оглянулся на своих спутников. – Здесь подождите пока. Если что – позову… – он нетерпеливо затеребил Манка Ульпия: – Пойдём, пойдём, корникуларий! Дело срочное! Сейчас сам всё узнаешь!

Они вдвоём с начальником канцелярии протиснулись в дверь, плотно прикрыв её за собой. Саксум отошёл к стоящему у окна столу и, присев на скамью с резными – в виде вставших на дыбы львов – ножками, уставился в вечереющее тёмно-синее небо. Идигер нерешительно двинулся к противоположной стене, где, помедлив, опустился на корточки и замер в своей обычной позе: нахохлившись и повесив кисти рук между коленями. Оставшись у дверей в одиночестве, упрямый часовой потоптался на месте, потом, покосившись на Саксума, сделал шаг назад и в сторону, прислонил к стене своё короткое копьё-пи?лум, после чего, опустив к ноге щит, и сам привалился плечом к дверному косяку.

Некоторое время ничего не происходило. Из-за тяжёлой, окованной медью, двери не доносилось ни единого звука.

Потом дверь, скрипнув, приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Перперны. Прим пошарил по комнате глазами и, отыскав Идигера, поманил его к себе. Нумидиец торопливо поднялся, боком протиснулся в комнату префекта, после чего дверь захлопнулась вновь.

Потом из-за двери выглянул корникуларий.