Серый пилигрим

– Да, дон. С вас тысячу триста лир плюс… пятьсот за кинжал и за те бляхи с камешками. Никому еще не удавалось уйти от старого Дабера, не заплатив.

В руках у Хорька будто бы сами собой появились оба арбалета. Да уж, когда на кону почти две тысячи лир, он способен на чудеса храбрости.

– Хм… – Незнакомец сделал многозначительную паузу, в течение которой Барт успел раза три покрыться холодным потом, а Дабер, наверное, все пять. – Действительно, я так удивился удачной находке, что совсем забыл об оплате…

Черный снова ненадолго умолк, будто задумавшись. Тишину нарушало только потрескивание фитиля в лампе да хриплое дыхание Дабера.

– Хорошо, что напомнил, старик. Но ты бы мог это сделать и повежливее… – наконец, подал голос жуткий гость. – А ты решил угрожать мне?

– Ну… Я… Конечно, это, наверное, лишнее. Я просто подумал, что…

– Да плевать мне, что ты подумал. И на тебя плевать. Ты мне уже больше не понадобишься. Так что…

Черный взмахнул рукой, и в тот же момент раздались тугие щелчки сработавших самострелов Дабера. Два тяжелых болта ухнули в стену в том месте, где только что стоял покупатель. Сам же Черный исчез, оставив вместо себя лишь легкие струйки темного дыма. Через несколько мгновений рассеялись и они.

В наступившей тишине было отчетливо слышно хриплое дыхание Хорька. Сам Барт даже дышать перестал.

Черный появился так же внезапно, как и исчез. Будто бесформенный сгусток тьмы возник у самого прилавка, сверкнув на мгновение длинным узким клинком. Дабер захрипел, повалившись грудью на прилавок. Барт дернулся от ужаса, и половица предательски скрипнула под ним. Он зажмурился. Услышал, или…?

Секунды поползли медленно, лениво, как густой мед из кувшина. Хорек продолжал жутко хрипеть, беспорядочно царапая ногтями прилавок. Зазвенели безделушки, опрокинутые на пол. Брякнулась набок лампа, разлитое масло тут же вспыхнуло, языки пламени озарили стены убогого жилища.

Барт по-прежнему не мог пошевелиться. Казалось, жуткий тип в черном так и стоит на пороге, только и ждет, когда он покажется из-под прилавка. Во всяком случае, удаляющихся шагов слышно не было. А должно бы – вон он как до этого грохотал своими сапожищами!

Старые сухие доски тем временем разгорались все сильнее, и комната быстро наполнилась едким белым дымом. Барт, зажав нижнюю часть лица платком, выглянул-таки из своего укрытия.

Черного и след простыл. Дабер лежит поперек прилавка и уже не дергается. Кровищи натекло – полкомнаты. Картина жутковатая, но Барт уже столько страху натерпелся за последние минуты, что не очень-то и впечатлился. К тому же сейчас не до эмоций. Огонь с прилавка перекинулся на пол и ближайшую стену, перегородив единственный путь наружу. Еще чуть-чуть – и Барту уже не выбраться.

Юноша бросился вглубь залы, ойкнул, наступив на злополучное кольцо с шипом. Подобрал вещицу, сунул в карман. Можно было пошарить по полу, поискать остальное. Там ведь, кажется, какие-то серебряные фигурки были. Но, в отличие от Дабера, жадность Барта находилась во вполне разумных пределах, так что он бросился к ближайшему окну, сквозь пыльные стекла которого пытались пробиться солнечные лучи.

Может, когда-то окна в лавке и открывались, но в последний раз это делалось явно еще до рождения Барта. Счастливчик безуспешно дергал за ручки до тех пор, пока не вырвал их напрочь из прогнившей рамы.

Дым уже заполнил всю комнату, от него слезились глаза и горела глотка. Барт присел на корточки, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но и там его уже не оказалось. Подхватив колченогую деревянную лавку, юноша со всего маху саданул ею в окно. Весело зазвенели осколки стекла, градом острых брызг обрушившись вниз. Еще удар – и лавка вместе с обломками рамы тоже вывалилась наружу. Вслед за ней показался взъерошенный и запыленный Барт. Прыгать пришлось в воду – дом был крайним, и окна выходили прямо в море. Доплыв до ближайшей причальной стенки, Барт вскарабкался по свисающему канату наверх, кое-как, не снимая, выжал полы сюртука и, хлюпая мокрыми башмаками, бросился прочь. Казалось, вот-вот – и за спиной раздадутся грохочущие шаги Черного.

Приостановился Барт только на торговой площади. Во-первых, запыхался, во-вторых – народ уже потихоньку начал появляться на улице, так что вид несущегося во весь опор мокрого взъерошенного парня, за которым разве что дымный шлейф не тянется, привлекал бы слишком много внимания. Юркнув в узкий проход между домами, юный Твинклдот кое-как причесался, выжал одежду, вылил воду из туфлей, и уже в таком относительно приличном виде направился к дядюшкиному дому.

По пути постоянно оглядывался, шел то медленно, то едва ли не вприпрыжку. Да и крюк такой дал, что дорога заняла в три раза больше времени, чем могла бы. Домой, конечно, заходил не через парадную дверь и не через лавку, а вскарабкавшись по водосточной трубе прямо к окну своей каморки. Он часто так делал – стена с этой стороны дома соседствовала с длинной глухой стеной склада, и в узком проходе между ними редко кто появлялся.

Впрочем, все эти предосторожности оказались излишними. Судя по всему, никто за ним не следил, так что можно было со спокойной душой спускаться в столовую. Наверняка уже опоздал к завтраку. Мэм будет ругаться, может, даже без сладкого оставит. Ладно, что уж теперь. Если уж день с самого утра не задался…

Стаскивая с себя мокрую одежду, Барт проверил карманы сюртука, достал кольцо с шипом, которое подобрал в лавке Хорька.

Тяжелое. Металл желтоватого оттенка, блестящий… Да это же чистейшее золото! Шип острый, изогнутый, как птичий коготь. По обеим сторонам от него – какие-то незнакомые угловатые руны. Бороздки забиты чем-то красным. Похоже, кровь – Дабер ведь порезался.

Барт тщательно протер кольцо краем рубашки и приблизил к глазам. Руны по-прежнему отливали красным. Мало того – они, кажется, слегка светились изнутри, как тлеющие угольки. Субстанция, которой они начертаны, будто бы разъела золото – где-то оставила глубокую борозду, где-то – наоборот, застыла на поверхности каплями кроваво-красного янтаря.

Игнис!

Первым порывом было тут же вышвырнуть эту проклятую штуку из окна. Но Барт вовремя опомнился – разбрасываться такими кусками золота было бы неразумно. К тому же он был не суеверен и знал, что красная порча не заразна.

Однако и радоваться было нечему. Оскверненные игнисом вещи по новым валорским законам подлежали немедленной сдаче в казну. Их собирали по всем городам и весям жрецы Араноса, и даже у сборщиков налогов была для этого отдельная инструкция. Что с ними потом делали – непонятно. Как и то, зачем они вообще понадобились Валору.

От этой штуки надо избавляться, иначе она сулит крупные неприятности. Но… столько золота… Барт крякнул от досады и засунул кольцо под матрас. Ладно, выбросить его всегда успеется.

Стянув мокрый сюртук и штаны, юноша развесил их на спинках стульев сушиться. Один за другим проверил карманы…

И вот тут-то не удержался и вскрикнул в голос.

Кошелька на месте не было!

2

Валемир, год 237-й от Разлома, осень

За завтраком Барт сидел мрачнее тучи, вяло ковыряя вилкой колбасу и отмахиваясь от расспросов. После нехотя поплелся в лавку. Бонацио уже давно там. Хотя, это даже к лучшему. Если бы он застал Барта за столом, то уж точно не отвязался бы, пока все не выпытал. Более занудного типа Счастливчик не встречал. Вылитый папаша, разве что мозгами природа не наградила.

Лавка занимает весь первый этаж особняка Твинклдотов и, в отличие от жилых помещений, имеет выход не в узкий проулок, а прямиком на торговую площадь. В общем, местечко что надо, и от недостатка посетителей «Твинклдот и сыновья» не страдают. Тем более что товары их – в основном бакалея да разная подержанные вещи – хоть и не приносят большой прибыли, но и на прилавках не залеживаются.

А в подвале дядюшка Донателло варит неплохое пиво. Правда, продает он его оптом в близлежащие таверны. Барт сколько раз уже намекал дяде, что, если бы они сами открыли кабак, то можно было бы вовсе забросить всю эту торговлю мылом да крупами и жить припеваючи. Но Индюк почему-то не хочет связываться с этим делом, полагая содержание питейного заведения занятием не вполне добропорядочным и благородным. Тьфу! А скупать у пропахших навозом фермеров из окрестных деревень всякие там бобы и кукурузу, а потом перепродавать ее с наваром в несколько лир с корзины, выходит, благороднее?!

– Барт, ты где шляешься все утро? – забубнил Бонацио, едва завидев его на пороге. – Я же не могу один со всем управляться. Хорошо, покупателей пока мало…

Покупателей, как можно было заметить, пока нет вообще. Бонацио же занят размещением ассортимента на прилавке. Как всегда по осени, Индюк закупил свежих овощей и фруктов, и толстяк размещает их в неглубоких ящиках, под наклоном установленных на прилавке. Работа как раз для него – аккуратно, разве что язык не высовывая от усердия, укладывает на полках морковку, луковицы, яблоки. Все, как полагается: самые чистенькие и красивые – снаружи, на виду, а те, что с червоточинкой или с ушибом на боку – в глубине. Придет какая-нибудь хозяйка за продуктами – сунешь ей два-три хороших для вида, а еще парочку поплоше. Так всё и сбагришь.

Впрочем, как раз этого-то бедняге Бонацио не дано. Поставь его к прилавку – будет подавать только то, что просят. Постоянные клиентки давно уже этого простофилю раскусили. Как завидят – тут же к нему и давай командовать. Этого мне, дескать, получше, да этого покрупнее, да чтоб без гнильцы, да самого спелого. А Бонацио знай себе хлопает своими белесыми, как у коровы, ресницами да смущенно кивает. Да уж, нет в младшем индюшонке торговой жилки…

– Тебя Матео искал. Говорит, ты ему обещал чего-то. Только что заходил. Ты его не видел?

– Нет, – отмахнулся Барт. – Надо будет – еще зайдет.

Он уселся на край прилавка и легонько, самыми кончиками пальцев, пробежался по струнам захваченной из комнаты лютни. Инструмент старый, капризный, так что настраивать его приходится каждый раз перед игрой. Впрочем, Барта это ничуть не огорчает. Музыку он всегда любил, и играл, по его мнению, достаточно сносно, хотя и был полнейшим самоучкой. Помнится, в детстве мечтал стать бардом и путешествовать через пустоши от города к городу, слагая баллады и выступая в уютных тавернах. А еще лучше – в залах каких-нибудь знатных господ.

Одна незадача – если кое-какие способности к музыке у Барта имеются, то вот таланта стихосложения, по злой иронии судьбы, не наблюдается вовсе. Во всяком случае, те две с половиной баллады, что он успел сочинить, дались ему с превеликим трудом. А должного впечатления на слушателей и – что самое обидное – на слушательниц не производят. Что же это за бард, если от его пения девицы не начинают вздыхать и смахивать слезы платочками, а глаза их не горят восхищением и обожанием? Ерунда, а не бард.

К тому же у барда должны быть длинные волнистые волосы – белокурые, золотистые или, на худой конец, черные как смоль. Еще не помешают выразительные голубые глаза, тонкие подкрученные усики и, самое главное – томный, чарующий голос. У Барта же волосы рыжеватые, жесткие, как леска, да еще торчат на затылке, как перья в головных уборах дикарей с Архипелага. Усы пока растут плохо, глаза и голос вполне обыкновенные… В общем, приходится юному Твинклдоту добиваться девичьего расположения другими, гораздо более сложными путями, нежели музыка.

Но сейчас, когда пальцы будто бы сами собой порхают над струнами, извлекая из инструмента медленную и до невозможности печальную мелодию, мысли Барта заняты вовсе не противоположным полом. Задуматься и без того есть над чем. Перед глазами до сих пор стоит жуткий незнакомец в черном, в ушах не стихает предсмертный хрип старого Дабера… О, Аранос-хранитель, может, все это ему приснилось?

Но нет, не приснилось. К превеликому сожалению. Как не приснилось и то, что кошелек со всеми его сбережениями и деньгами, оставленными дядей для закупки бобов, остался либо в лавке Хорька, либо лежит на дне морском или где-нибудь на улочках портового района В последнем случае, впрочем, долго он не залежится.

Дуду – так зовут фермера, у которого дядя Дон закупает бобы – обещал приготовить товар послезавтра. Так что с утра Барт, оставив лавку на попечения Бонацио, должен будет отправиться за город. Осталось неполных два дня, чтобы вернуть деньги. Но где их раздобыть?

Пока вариант только один – то самое порченое кольцо, что он забрал из лавки Дабера.

Игнис… Барт ничего толком не знал об игнисе, вживую-то видел всего пару раз. Это на западе, возле Рэдрана, его пруд пруди. Говорят, первые годы после образования Разлома красной порчи было так много, что она вилась в воздухе, время от времени выпадая кроваво-красными дождями. Игнис, как кислота, въедается во что угодно – в камень, в металл, в стекло, в дерево. Действует он при этом совершенно непредсказуемо. Иногда от него железо становится вязким и тягучим, как глина, или наоборот, хрупким, как утренний лед на лужах. Живых существ он чаще всего уродует, иногда до неузнаваемости.

Впрочем, это все старые предания. Воздействие игниса было сильно только первые десятилетия. Во времена Черной зимы он косил немногочисленных выживших наряду с холодом и голодом. Но, однажды слившись с каким-то предметом, он уже становился неопасен.

Но это кольцо… Это не просто вещь, оскверненная красной порчей. Руны на нём НАПИСАНЫ игнисом. Барт и представить себе не мог, что такое бывает.