Намтар

Аттайа, даже когда ему было очень тяжело, принципиально не покупал рабов. Три здоровых раба мужского пола обошлись бы ему в тридцать шекелей. Содержание трёх рабов в год вряд ли бы превысило десять шекелей. Выгодно, но дело в том, что рабы в основном попадались из числа военнопленных. За свою долгую службу и многочисленные сражения Аттайа и сам мог бы стать, подобно им, военнопленным и рабом. Слава его богу-покровителю Ишкуру, не допустившему этого! Он оберегал и всегда выручал Аттайю, в последний момент предоставляя ему шанс на спасение.

Птица растёт быстро. Аттайе повезло, а может, он просто всё сделал правильно и начал в благоприятное время, но утки не болели, а молодняк быстро набирал вес. Одна утка высиживала в течение месяца до полутора десятков утят. Уже через шесть месяцев поголовье птицы превысило две сотни. За счёт продажи первых излишков яиц и мяса утки в ближайшем городе Эль-Обейд, в доме у Аттайи появилась медь, а потом и серебро. Ещё через год Аттайа начал поставлять яйца и тушки утки в Ларсу – более крупный город. Недавно царские агенты специально приезжали из Ура и предложили ему снабжать дворец в столице. Они готовы регулярно платить оптовую цену. Аттайа пока ещё не принял решение, так как предлагаемая цена была чуть ниже обычной.

Теперь он подумывал о расширении дела и найме ещё одного иждивенца. Он хотел купить гусей, но пока всё ещё не сторговался по цене с купцом, который привёз первую птицу. Купец хотел за пару молодых гусей три шекеля. Учитывая, что одна взрослая коза или овца стоила два шекеля, выходило дорого. Аттайя настаивал на цене один гусь с плотным оперением за один шекель – но внутренне был готов согласиться на условия купца. Он не торопился. Прежде ему было нужно построить для гусей отдельный загон, а это снова затраты, впрочем, теперь он мог себе это позволить.

5

Медленно проходил разговор между двумя «черноголовыми». Их речь текла, подобно водам Идиглата (река Тигр) и Буранун (река Евфрат), разливающимся в долине во время весеннего половодья. Потягивая через соломинку сладкое пиво, они говорили о предстоящем празднике Нового года – до его начала оставалось пятнадцать дней. Аттайа интересовался, правдивы ли слухи о прирученных по поручению царя Шульги медведях. Он слыхал, медведи с некоторых пор охраняли «Высокие ворота», удивляя и пугая путников, входящих в город Ур. Энкид об этом ничего не знал.

Слегка опьянев, раскрасневшийся Аттайа, укоризненно качая головой, горестно возмущался, рассказывая Энкиду, как одни бедные люди, погрязшие в долгах, продавали за бесценок своих детей в рабство. В последний раз, когда он был в Эль-Обейде, сам слышал на торговой площади цену за одного ребёнка – пятая часть гура или чуть более одного шекеля. Аттайя поздно женился и боги не дали ему сына, поэтому он подумывал купить и усыновить ребёнка. Он бы вырастил его настоящим мужчиной и наследником, а тот бы оказал ему должные почести после его смерти. Правда, с Энкидом он этими мыслями не поделился.

Плавно собеседники перешли к главной теме, интересовавшей Аттайю – верховой езде. Энкид рассказал о горцах с северной границы царства, владеющих этим умением. Как человек военный, Аттайа быстро оценил преимущества верховой езды, но при этом понял, что сам он уже вряд ли решится оседлать коня из-за своего погрузневшего тела и мучивших его в последнее время болей в суставах.

– Если всегда таскать на себе такой груз, лошадь может и обессилеть, – он с усмешкой похлопал себя по животу.

Энкид выпил три чаши пива и легонько накрыл свою чашу ладонью, показав, что он больше пить не будет. Хозяин с пониманием отнёсся к желанию гостя, но себе продолжал подливать любимого напитка. Пьянея, Аттайа становился всё разговорчивей. С ностальгией по богатой на военные походы молодости он начал вспоминать времена правления царя Ур-Намму – отца нынешнего богоподобного царя Шульги. При Ур-Намму Аттайа совсем ещё молодым парнем начал свою службу в армии в качестве простого лучника.

Аттайя слегка выпучил глаза и заговорил быстрее.

– Большинство своих шрамов я получил в то время. Мы были молодыми и бесшабашными. Мы не боялись смерти. Все солдаты боготворили Великого Ур-Намму. Я тоже видел его несколько раз, правда, издалека. Погиб он доблестно, но глупо. Царь был оставлен на поле боя своей же свитой, подобно разбитому кувшину, – горестно подытожил ставший красным от тепла очага и выпитого пива Аттайа. Он поджал губы, помолчав.

– Сын великого Ур-Намму, богоподобный Шульги-Син, укрепил дело отца. В первые годы правления царь Шульги занимался мирными делами и укреплял свою власть внутри царства. При нём во всём Шумере и Аккаде наступили времена тучных коров и богатых урожаев. Для нас, военных, время было спокойное и сытное. Я даже успел жениться, и жена родила мне дочь, – при упоминании дочери в его повлажневших на мгновение глазах появилась несвойственная воину нежность. Аттайа опустил взгляд, смахнул со стола перед собой невидимые крошки, грузно поднялся, опираясь двумя руками, подошёл, слегка хромая, к очагу и сосредоточенно разровнял горящие угли.

Вернувшись за стол, он рассказал гостю, как при новом царе принял участие лишь в одном военном походе в соседнее государство Элам. Поход продлился для него полгода и закончился ранением в левое бедро. Прослужив верой и правдой более четверти века в армии, Аттайа был отправлен в почётную отставку. Все воины в царстве, особенно ветераны, были преданы царю Шульги-Син. Царь щедро одаривал воинов земельными наделами в различных уголках царства, получая от них взамен пожизненную лояльность. Не забыл царь Шульги и об Аттайе. Ветеран был очень благодарен царю за это. Теперь он регулярно возливал воду и приносил подношения и дары статуе божественного Шульги-Сина в храме в городе Эль-Обейд. Он считал Шульги-Сина таким же покровителем его семьи и клана, как и бога грозы и сильных ветров Ишкура.

6

Разгулявшаяся стихия успокоилась, тучи рассеялись. Хотя еще не стемнело, Энкид, разморённый трапезой, степенными разговорами и теплом очага, окончательно решил заночевать здесь, а утром отдохнувшим продолжить свой путь в столицу. Уже начало смеркаться, когда Энкид поднялся по внешней лестнице на второй этаж дома, чтобы осмотреть комнату, предложенную хозяином для ночлега. Узкая коморка с по-солдатски простой обстановкой и жёсткими циновками на полу. Ночёвка на заставе не была чем-то диковинным для Энкида. Его всё устроило.

На небе появилась вечерняя звезда[38 - Вечерняя и утренняя звезда – Венера.], когда Энкид вышел проверить коня. К тому времени Лулу накормили овсом и напоили чистой водой. Энкид поделился с прядущим ушами конём куском овсяной лепёшки. Погладив его по массивной шее и энергично расчесав пятернёй роскошную гриву, он пошёл проверить, пока ещё окончательно не стемнело, повозку под навесом и караул, приставленный Аттайей.

Немолодой солдат, охраняющий повозку, поприветствовал царского сановника, хлопнув коротким копьём по круглому щиту, закреплённому у него на левой руке. Приостановившись, Энкид рассмотрел его лицо с морщинами на лбу, белой, коротко подстриженной бородой, крупным мясистым носом, с большим шрамом над левой бровью, цепким взглядом и испорченными зубами. Стражник был сух, но жилист. Он поприветствовал Энкида на шумерском:

– Селим хемем!

Сановник благосклонно кивнул ветерану, отметив про себя, что солдат, хотя и был в войлочном подшлемнике, почти скрывавшим его курчавые белые волосы, тоже выглядел как «черноголовый». Особенно выдавал его крупный нос. К тому же, приветствие «Селим» использовали шумеры, а не аккадцы. Энкид обратился к нему на шумерском, попросив зажечь факел. Солдат его сразу понял, отставил щит и оружие в сторону, чтобы они были под рукой, достал из кисета кремень и начал выбивать искру, чтобы поджечь просмолённый фитиль и заранее подготовленную сухую солому, а от неё уже и факел.

Пока караульный занимался розжигом огня, Энкид спросил, где тот служил. Оказалось, стражник был соратником Аттайи, хотя и моложе его. Вместе с Аттайей они побывали в боевом походе в Элам. Его родным языком был шумерский. Стражник зажёг и передал просмолённый битумом факел столичному гостю. Энкид прошёл под навес и стал осматривать повозку, подсвечивая себе. В ней было два громоздких сундука из дерева, покрытых кошмой. Обычно солдаты использовали кошму во время боя как бурку для защиты от стрел. Углы сундуков для прочности были окованы бронзовыми пластинами. Оба сундука опечатаны личной печатью Энкида.

В сундуке поменьше находились вещи, необходимые в путешествии. На дне сундука в большом кожаном кисете лежал нетронутый запас денег – сорок пять шекелей, по числу его лет. Там же, в небольшом деревянном ларце стояли керамичные маленькие сосуды с благовониями, дорогими смолами, настоями, мазями из целебных трав на все случаи жизни – их подобрала Нинсикиль. Для омовений – глубокая медная чаша, в ней немного растёртой золы, мыльный корень и остро отточенная бронзовая бритва, которой он сам или брадобрей подравнивал бороду. Всё это было прикрыто аккуратно сложенной сменной одеждой: парадной белой туникой с красным узором в районе ворота и обычной туникой песочного цвета. Из амуниции имелись войлочный подшлемник, медный шлем и медная бляха для крепления бурки, их носили лишь избранные царские воины. Сандалии из жёлтой кожи, завёрнутые в запасную подкладку из войлока для седла, и две шерстяные набедренные повязки покрывали амуницию. Сразу под крышкой лежала подготовленная для записей глиняная таблица, завёрнутая в слегка влажную ткань. Под тканью в кожаном футляре он хранил два стило[39 - Стило – острый предмет для письма.] для письма на таблицах.

Энкид взял факел в левую руку, отбросил кошму, ослабил и развязал узел тонкого просмоленного тростника. Он подсветил себе факелом и проверил печать на сундуке поменьше. Она была целой, сундук не вскрывали. Энкид нарушил печать, поднял крышку и достал наощупь набедренную повязку из тонкой шерсти. Он сунул повязку себе под мышку и плотно прикрыл крышку. Опечатывать сундук не стал, так как это заняло бы некоторое время, тем более груз был под охраной опытного караульного.

Во втором сундуке, значительно большем по размеру, была собрана работа трёх последних месяцев – отчёт об инспекции строительства одного из многочисленных оросительных каналов, опоясывающих земли царства. Строительство велось в районе Ниппура – родного города Нинсикиль. Основную часть сундука занимали аккуратно разложенные в определённом порядке глиняные таблицы. Серебро и золото в виде полуколец и брусков разного веса, выданные царским казначеем перед путешествием, были потрачены Энкидом на нужды строительства. Их место заняли глиняные таблицы с отчётностью.

Энкид учёл всех работающих на строительстве: рабов, надсмотрщиков, охранников, иждивенцев, царских служащих. Все они получали питание и вознаграждение в зависимости от своего положения и статуса. Некоторые из таблиц были обожжены, другие, более хрупкие, пока ещё просто высушены на солнце. В отдельных таблицах, обожжённых в печах, были зафиксированны подробные расходы за три месяца. По прибытию во дворец Эхурсаг, резиденцию царя Шульги, Энкиду предстояло обобщить все записи и подготовить несколько итоговых таблиц. Всю работу надо завершить ещё в этом году, чтобы не переносить неоконченные дела в год новый.

На самом дне сундука, обёрнутые в белую ткань, лежали искусно выточенные из слоновой кости статуэтки двух богинь – Нишану (покровительница законов, справедливости, правды, милосердия) и Нибалу (покровительница письма и отчётности). Статуэтки ему подарили в знак признательности, незадолго до отъезда. Тонкая работа – очень красивые, очень дорогие и очень редкие. Энкид сначала отказывался от такого подарка, но потом согласился, увидев в этом знак: светлокожая Нинсикиль напомнила ему богиню Нишану, а вторая жена, смуглая Инша, напомнила богиню Нибалу.

Печать на большом сундуке также не была нарушена. Стражи, сопровождавшие его, несли службу как следует. Энкид вышел из-под навеса и вернул факел караульному. Опытный воин вытянулся перед ним, но без излишнего рвения. Энкид пожелал ему спокойной ночи и не торопясь направился в сторону дома.

7

Пока он медленно брёл через сад, наслаждаясь ароматом цветущих деревьев, его мысли перенеслись в Ур, и он представил себе завтрашний день. Первым делом он поедет в канцелярию дворца и сдаст сундук с отчётностью под охрану. Потом он отправит стражников с багажом и поклажей в дом к Инше. Отпустив стражников, сходит в бани, встретится с несколькими друзьями. От них узнает все новости во дворце. Он уладит все дела и к закату солнца, оставив Лулу в царских конюшнях, пешком пойдёт через финиковую рощу и дальше по городским улицам в дом на пристани, чтобы обнять любимую жену и сына. Он уже так соскучился. Энкид потрогал место за кожаным поясом, где у него был спрятан подарок для Инши – браслет из серебра в форме мудрой змеи. С мыслями о ней и сыне Энкид вернулся к дому. Он поднялся по внешней лестнице на второй этаж. Из комнаты раздавался раскатистый храп стражников. Энкид прислушался и не стал заходить. Ему расхотелось засыпать в одной комнате с ними. Он спустился вниз и вошёл в дом.

Захмелевший Аттайа сидел на стуле перед очагом, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Он дремал. Сон его был по-военному чутким. Услышав, как скрипнул камень при повороте двери, Аттайа встрепенулся и довольно резво, несмотря на грузность, поднялся и встал перед Энкидом, протирая глаза. Энкид спросил, может ли он заночевать на свежем воздухе на крыше дома. Хозяин несколько охрипшим со сна голосом, стараясь казаться совершенно трезвым, позвал дочь из женской половины. Ей он поручил вынести гостю на крышу циновку, покрывало и обязательно подушку, набитую пухом птицы.

Пока она готовила ложе для Энкида, Аттайа поблагодарил гостя за то, что он посетил его заставу.

– Многоуважаемый Энкид, для меня честь познакомиться с тобой.

Энкид слегка склонил голову и улыбался ему, благосклонно слушая.

– Своей манерой держаться, ловкостью, образованием и умом, – продолжал Аттайа, – ты очень похож только на одного высокого гостя, которого видели стены этой крепости. Я имею в виду почитаемого мной шагина[40 - Шагин – высший военный чин.], могучего воина Арадму – аккадца, командующего царской армией и флотом. Шагин Арадму, что помнит воинов по имени, – добавил он.

Аттайа осторожно без фамильярности положил руку на предплечье Энкида.

– Пусть боги направляют тебя по верному пути, мой высокопоставленный младший брат!

Энкиду было лестно слышать добрые слова сородича. После приятного вечера и сытного ужина на душе у него было хорошо и спокойно. Прикоснувшись к предплечью ветерана и слегка сжав его, Энкид искренне поблагодарил Аттайю за его гостеприимство.

– Оставайся долгие годы здоровым и полным сил, Аттайа.

Считая про себя ступеньки внешней узкой лестницы, ведущей на крышу дома, Энкид легко и пружинисто поднялся наверх. Тесных ступенек оказалось восемнадцать, по девять ступеней на каждый уровень. Чистая просмолённая поверхность крыши высохла после дождя и блестела в свете луны. Дочь Аттайи подготовила ложе для него. Она, сложив перед собой миниатюрные ладошки, гибко поклонилась ему, пожелала спокойной ночи и упорхнула в свою часть дома.

Энкид разулся, скинул одежды, оставив на себе только магический красный шнурок, опоясывающий талию. Он хорошенько вытряхнул тунику и стал устраиваться. Непривычно высокая и мягкая подушка показалась неудобной. Лёжа на спине – левая ладонь под головой, правая ладонь на животе – он придумал подложить слишком мягкую подушку под колени. Стало гораздо удобнее. Покрывалом он прикрылся до груди. Какое-то время Энкид наслаждался чистым после дождя и прозрачным, как слеза, небом. Над ним опрокинулась бездонная чёрная чаша, полная ярко мерцающих звёзд.

Любовался небом Энкид недолго: в какой-то момент глаза его сомкнулись, и он тут же провалился в крепкий и здоровый сон без сновидений. Большой круглый шар Луны, поднявшийся над небосклоном, освещал границы царства холодным и мерцающим светом.

III. Нинсикиль

Увернулся от дикого быка, натолкнулся на дикую корову.

    Шумерская пословица

1

Покинув двор суда, Нинсикиль в сопровождении слуги-раба быстрым шагом направилась в сторону центра столицы. Тесные улочки в этой части города едва могли пропустить одного вьючного осла, но не повозку богатой горожанки – её Нинсикиль была вынуждена оставить вместе с возницей на торговой площади. Весь путь до здания городского суда она проделала пешком. Петляющие улочки не шире одного ги[41 - Ги – мера длины в 3 м. «тростник».], иногда они сужались настолько, что встречные пешеходы едва могли разминуться. Её слуга периодически оглашал улицу криками: «Посторонись! Дорогу жене мины!»

На полпути Нинсикиль застал сильный ливень. Она боялась, что дождь намочит и испортит её роскошную красную тунику, а главное – дорогое, сделанное из тонкой козьей шерсти белое плащ-покрывало с бахромой. Она гордилась своим нарядом. Такое покрывало могла себе позволить только знатная и богатая женщина. Накидка закрывала её от плеч до земли. Но хлынул ливень, и Нинсикиль, судорожно приподняв подол дорогой туники и подхватив концы покрывала, поторопилась укрыться под тростниковым навесом какого-то хлева для овец, примыкающего к улице. Она всегда радовалась дождю, только не в этот раз.

Весенний ливень был обильным и скоротечным. Он смыл нечистоты, ручьями истекающие из дренажных керамических труб прямо на улицу. Немощёные дороги этой части Ура напоминали вонючую сточную канаву. Обычно отбросы и мусор высыхали и испарялись сами. Палящее солнце и птицы днём, а собаки по ночам чистили улицы. Редкой выделки кожаные сандалии и ступни ног Нинсикиль по щиколотку утонули в вонючей жиже. Подол её роскошной длинной туники и бахрома накидки замарались. Её одежда стала мокрой и неприятно тяжёлой.

Босой раб, одетый только в набедренную повязку, казалось, не замечал потоков грязи и трусил впереди неё, чапая по лужам с высоко поднятой над головой глиняной таблицей с её личной печатью. Нинсикиль, сохраняя, насколько возможно, достойный и гордый вид, сама шлёпала по грязным улочкам, закипая злостью и досадой. Казалось, боги грубо насмехались над её именем «Нинсикиль», которое переводилось буквально как «чистая госпожа». Она чувствовала сама, как от неё неприятно разило смесью городских нечистот. Успевшая намокнуть накидка неприятно давила на плечи.

Выйдя наконец на широкую улицу, мощённую глиняными, закалёнными в царских мастерских кирпичами, Нинсикиль обрадовалась, почувствовав под ногами ровную дорогу. Хозяева лавочек и мастерских приводили в порядок свои лотки и палатки. Добравшись до публичной площади, Нинсикиль не увидела свою повозку. Ливень разметал товары продавцов и залил грязью, смешанной с мусором, всё вокруг. Торговцы и ремесленники, пекари и продавцы пива выметали грязь жесткими вениками из терновника и чистили свои владения. Её слуга куда-то исчез. Она даже не успела по-настоящему прогневаться, когда уже через несколько минут раб вернулся, приведя с собой возницу и повозку.

Осыпая головы несчастных слуг проклятиями – больше для приличия, так как она сразу отметила, что повозка сохранилась сухой – Нинсикиль привычно расположилась на деревянной скамье из красного дерева позади возницы. Эта четырёхколёсная повозка из редкого в царстве дерева отличалась лёгкостью и богатой отделкой. Мастера-плотники из Ниппура работали над её изготовлением больше года. Повозку отделали вычурными медными и серебряными украшениями, и теперь она стоила целое состояние. Горячий вороной жеребец, сдерживаемый возницей, нетерпеливо перебирал копытами, готовый понести свою хозяйку в её дом на канале.