Одна нога здесь… Книга вторая

– Вот и отлично! – это уже усатый, – Мы остановимся в той, что поближе к каморе деда. Сейчас перекусим и пойдем устраиваться. И смотри: старику ни слова! А на стол давай всего и по две порчи на брата.

Заяц внутри себя, конечно, изумился. Пришли вроде как по душу этого старика, а теперь вот рядом с ним ночевать собираются! Но потом дотумкал: так это ж они нарочно, глаза ему отводят! Будто бы почивать пойдут, а сами посередь ночи своё темное дельце-то и провернут, как собирались. Что ж, коли самострелами и потайными люками он помешать им не в силах, пусть тогда все идет, как идет. После, он обязательно помолится за старика…

Заяц понимающе кивнул и поплелся уже было будить Докуку, но его вежливо придержали за рукав железной хваткой.

– Сколько?

– А? Чего сколько? – Заяц понимал сейчас только одно – новых постояльцев надо накормить, а ночью… Ночью будет резня, и поэтому вопрос этих рыжих верзил попросту не доходил до него. В голове крутилась только одна заезженная мысль: говорила мне мама!

– С нас сколько?

Спрашивали явно про стоимость ужина и ночлега. С трудом сосредоточившись, Заяц принялся соображать – сколько. С двоих – восемь гривен, и ещё две за душевный ущерб.

– Двенадцать гривен! – пискнул Заяц ни с того, ни с сего. И чуть не добавил: с каждого!

– Лихо! – усмехнулись здоровяки. Усатый, он наверное был заводилой, стал медленно засучивать рукава. Заяц понял, что за неумеренную жадность сейчас его будут наказывать, а может и вовсе убивать, и посему принялся горячо молиться, смежив очи: Маменька, присмотри для сынка своего уютный уголок в Ирии небесном; прощай этот свет, здравствуй кисельный берег молочной реки!

Звон полновесных гривенников отвлек его внимание от молитвы, и корчмарь раскрыл глаза. Перед самым Зайцевым носом располагалась ладонь, почти такая же широкая как его собственное лицо, а на ладони горкой возлежали золотые гривны. Светлорыжий, видимо, устал ждать, держа руку на весу, посему вопросил:

– Ну?

Корчмарь так споро смахнул гривны в кишень своего кожаного передника, словно их никогда и не было на стойке, заметив краешком глаза, что чеканка, такая же как и у гривен старика – зибуньская. Крайне любопытно! Таких случайностей не бывает. Значит, все ж таки из Зибуней народ… Ну-ну… Способность здраво рассуждать уже вернулась к нему, и теперь Заяц сожалел, что не запросил с этих дуболомов хоть чуток побольше. Обведя горенку широким жестом, он со всей доступной ему сейчас любезностью, предложил им располагаться где пожелают, пока разогревается ужин. Усатый шутливо ткнул своего напарника в бок пудовым кулачищем и сказал:

– Давай, Белята, выбирай, куда сядем?

Светлорыжий, оказавшийся Белятой, начал неспешно закатывать рукава, качнув подбородком в направлении подходящего места:

– Вон тот столик в углу должно быть скоро освободится, там и перекусим.

Четверо постояльцев поняв, что речь идет именно об их столе, единственном занятом во всей горенке, спешно поднялись и утопали наверх один за другим, бросая на здоровяков косые взгляды. Заяц, испуганно проследил за всей этой сценой, в который уж раз обругав племя рыжих. Проверив хлопком по карману передника, на месте ли гривенки, он поспешил исчезнуть за дверью, ведшую во внутренние покои. Докука, узнав, что нужно разогревать ещё на два рта, да притом всего что есть и в двойном количестве, сонно пробубнил:

– Что они там, с ума посходили, что ли?! На ночь наедаться!

В ночное время, когда Докука хотел спать больше всего на свете, в его устах это была на редкость длинное речение, причем гневное, отражающее всё внутреннее негодование Докуки, которого то и дело будили, чтобы приготовить еду для каких-то бездельников, не дающих отдыхать порядочным людям!..

Заяц оставил помощника наедине с его праведным гневом, вернувшись за стойку. Мрачно уставившись в спины дуболомов, что по-хозяйски развалились за глянувшимся им столом, он погрузился в свои невеселые размышления. Гривны, это конечно, хорошо, но ведь в его почтенном заведении СРАЗУ оказались и калеченый, и рыжие! Ужас-то какой! До кучи не хватало только белоглазого, упаси Велесе!

Не прошло и получаса, как отужинавшие здоровяки, шумно топая, поднялись по лестнице в свою камору, когда в корчму заглянул новый гость. Заяц был занят тем, что прислушивался, не донесутся ли со второго поверха звуки борьбы, посему его приход прозевал. Ночной гость словно возник из ниоткуда, пройдя аж до середины горенки, прежде чем корчмарь обратил внимание на его появление. Ни дверь, ни половица даже не скрипнула, – удивился Заяц. – Через стену что ль просочился? Шаг у незнакомца был мягкий, стелющийся. Кожа, – из-за того, что в потемках, что ли? – казалась серой, черные волосы гладко прилизаны, а сам он был на удивление щуплым. Даже сейчас, когда Заяц видел его прямо перед собой, звука шагов он все равно не слышал. Человек ни разу не шаркнул, словно плывя над полом. Глянув в его чуть навыкате глаза, корчмарь обомлел: а вот и белоглазый! Не упас Велес-батюшка! Не то чтобы у нового гостя были глаза молочного цвета – такие бывают у слепцов, а перед корчмарём стоял зрячий – но их серая блеклость, безжизненность во взоре, должно быть и была тем самым белоглазием, от которого предостерегала матушка. Все собрались под моей крышей! – беззвучно вскричал Заяц, – Все! И рыжие, и калека и эта рыба-человек!

Но, что было совсем нехорошо, так это то, что от белоглазого отчетливо тянуло опасностью. У Зайца на это дело имелся совершенно особый нюх, и ошибки тут быть не могло! Словно холодный сквознячок по нервам. Брр! В пору было посмеяться над своими страхами относительно тех рыжих дуболомов, бывшими безобидными овечками по сравнению с этим щупленьким на вид мужичком.

Опасный гость тем временем успел подойти к стойке и теперь внимательно изучал корчмаря блуждающим взглядом своих безжизненных блеклых глазенок. Чего он тянет, чего молчит, сволочь?! – внутренне трясся Заяц, но внешне никак этого не выказывал. Только сейчас он обратил внимание, что мужичок держит на виду только одну руку, правую, в то время как левая прячется за отворотом изрядно повытершейся душегрейки. Оружие прячет! – скумекал Заяц, – Развелось же лиходеев, ети их за ногу!

Словно переступив с ноги на ногу, он слегка переместился, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от ложной полочки. Одно движение, и неприятный человечек перестанет пугать его своим присутствием. Самострел, один из многих, был сейчас нацелен ему прямо в сердце. Мужичонка сморгнул, – словно серая пленка подернулась вверх-вниз, – и неуловимо быстро переместился несколько в бок, выйдя из прицела стрелы. Ну, чертяка! – ругнулся Заяц, и подшагнул обратно к стойке. Стоило сейчас надавить на рычажок и лететь тогда опасному гостю во сырой погреб. Мужичок мигом сошел с потайного люка. Вот ведь таракан, а! – возмутился корчмарь. В неверном свете лучин, лицо мужичка всё время словно перетекало. То вроде как виделся кто-то носатый, с трехдневной щетиной, то некто с хищным взором, кривой ухмылочкой, на вроде «а вот кого мы сейчас зарежем?», то приобретал он чуть ли не женские черты. Заяц всё никак не мог определить, какой из этих обликов настоящий. Ну, да и Велес с ним, с этим обликом, ведь скачет же, подлая душа, аки блоха на сковороде! Из подручных хитрых снастей, что могли бы сейчас Зайцу помочь, оставался только один – потолочная сеть. Мало кто из посетителей додумывался глянуть на потолок, ну а если бы и глянул, то увидел там всего лишь обычную рыбацкую снасть, натянутую меж балками. Ну, сеть и сеть, мало ли с какой такой блажи корчмарь решил украсить ею потолок своего заведения! Может, корчмарёв пра-пра-прадед уловил этой самой сетью русалку, и водяной Хозяин, чтобы выручить свою девку, отвалил рыболову полпуда лучшего жемчуга, на который тот и обустроил заведение… Однако стоило хозяину корчмы топнуть посильнее по одной из половиц, как сеть тотчас бы рухнула вниз, запутывая ворога с ног до головы. Впрочем, не только ворога, но и множество другого народу. Снасть перекрывала всю горницу от стены до стены, за исключением стойки, где, собственно, располагался сам хозяин.

И снова мужичок опередил его, хотя Заяц, честно говоря, уже занёс ногу, чтобы топнуть. Белоглазый в миг подскочил к стойке, очутившись нос к носу с корчмарем, и теперь сеть была ему не страшна. Внешности гость оказался крайне невыразительной, весь какой-то смазанный, неприметный, серый, хотя и темный волосом. Ну да теперь Зайцу и вовсе не до нее было, не до внешности этой, ибо корчмарь с превеликим удивлением обнаружил, что у него в горнице, оказывается, есть «слепое место», куда ни одна из его оборонных снастей не достает. Вот те на! И что же теперь будет? И вообще, может ему закричать? А? Дуболомы, может, на подмогу набегут? Или Докука, сонная тетеря, подскочит? Но, глянув на спрятанную за отворотом душегрейки руку, Заяц понял, что и дуболомы ему не помогут. Просто не успеют…

И тут ночной гость, впервые заговорил. В пустой горнице слова его прошелестели прошлогодними прелыми листьями:

– Место на ночь найдется? И поесть?

Снова в Зайце произошла внутренняя борьба. И чтобы ему отказать белоглазому, так нет же: жадность победила здравомыслие, и корчмарь с самым важным видом сообщил, что хотя почти весь двор занят, у него отыщется одна камора для гостя. Но дорогая, потому что последняя незанятая! Шесть гривен за ночь. А почему бы и не задрать цену, спрашивается? Пущай платит, коли так приперло! Пользу свою, знаете ли, никогда не стоит упускать: гривна, она счет любит. Причем крупный!

Гость глухо пробормотал, причем, словно не для ушей корчмаря, а так, размышляя вслух:

– Довольно будет и одной гривны, я так думаю…

И так на корчмаря посмотрел, что тот спешно закивал головой: да, да, одной более чем достаточно! Более чем! Ляд с ними с гривнами, только не надо вот так смотреть…

– Хорошо. А теперь перекусить бы. Всё равно чего…

Заяц всё прекрасно услышал, но те не менее не сдвинулся с места. Если гость знаком с дорожной жизнью, то должен сообразить, что означает это молчаливое топтание корчмаря на месте. И белоглазый сообразил: свободная рука его проскользнула по стойке бескрылой птицей так споро, что Заяц не успел даже испугаться. Как по волшебству, на стойке осталось лежать три гривны. Одна за ночлег, а ещё две, стало быть, за ужин. Гривны, что отчетливо бросалось в глаза, были все той же зибуньской чеканки. Ну и ну! Заяц себя дураком не считал, и сложить два и два, образно выражаясь, мог и даже очень. Четыре постояльца за один день, причем всех принесло из захолустных Зибуней. Гривны этого городка, бывало, проходили через его руки, и даже один раз ночевали у него трое зибуньских купцов. Но всего раз, и это за двадцать лет, которые он держит свой постоялый двор! А тут сразу четверо (ну, да, да, помню – двое вместе, двое – по отдельности), и у всех при себе монеты одного и того же города, до которого черт знает как далеко. Выходит, и этот белоглазый по душу одноногого старика явился. Дела!

– Сейчас распоряжусь, чтоб подогрели, – молвил Заяц, исчезая за дверцей. Дверцу, заметьте, учтиво притворил, да не до конца. Маленькую щель все ж таки оставил. Потопав по полу, словно он куда-то ушел, корчмарь, затаив дыхание, жадно прильнул к щели. Увиденное не особо его и удивило. Мужичок неслышной своей походной зашел за стойку, осмотрелся, пожевал свои тонкие губы, – мелкое личико его при этом стало задумчивым-презадумчивым, – а потом раз! и пригнулся аккурат над тем местом, где Заяц на пыльном слое записал бред, который провозгласил давеча тот старик. Что там было-то? – задумался Заяц, – Что-то про духов дубрав. Это точно. И ещё отмечено, что это запись со слов одноногого старика. Ага! Видать наш пройдоха уже разнюхал, что ему было надо. Прочитал. Ну, ну!

Старясь шагать как можно тише, корчмарь отправился на поиски Докуки, которому, – вот бедолага, – в который уж раз за вечер было нужно проснуться и сготовить поесть. Правда, теперь уже на одного, и всё равно чего. Докука пошёл готовить безропотно и не раскрывая глаз. Заяц в который раз подивился этакому чуду природы, а потом заторопился назад, хотя, честно говоря, пребывать один на один с таким постояльцем, да ещё по ночной поре было занятием не для робких.

Выходить в горницу не хотелось. Там как будто стало холоднее. Да и несколько лучин успели погаснуть, позволив темноте расширить свои владения. Мужичок снова стоял перед стойкой, словно никуда с места не отлучался. Все такой же спокойный, такой, словно скользкий, что ли? И опасный. По прежнему опасный. Хитрим, да? – хмыкнул про себя корчмарь, выходя вперед, – Самый умный, думаешь? Ну, ну, поглядим, кто тут у нас поумнее найдется!

Заяц имел в виду, разумеется, самого себя, хотя каким образом ему надлежит перехитрить мужичка, он ещё даже не задумывался. Притворив за спиной дверь, он прокашлялся и сообщил:

– Скоро всё будет готово. Садись, куда пожелаешь, ну, хоть вон за тот столик.

Мужичок изобразил на лице некое подобие улыбки, больше похожий на волчий оскал, и пошёл к столу. Но не к тому, который указал ему корчмарь, а туда, где уже успели посидеть сначала четверо постояльцев, несомненно, с темным прошлым, а потом ещё те два дуболома. И чем он их всех так манит, этот стол? – подивился Заяц. А впрочем, ему какое дело? Хочет сидеть там, пусть сидит. За ваши гривны – любые развлечения.

Корчмарь мельком глянул на боковину стойки, где было записано что-то из безумств одноногого деда, но не обнаружил там и следа. Мужичок, – вот ведь таракан и есть! кто ж его, мерзавца, просил, а?! – стер все до единой буковки. Тщательно так протер пыль, куда там Стеньке. А чего, времени-то было предостаточно, покамест он там Докуку тормошил. Ну, таракан зибуньский, ну, мы ещё посчитаемся! Погоди!

Пока новый постоялец жадно и не жуя глотал наскоро приготовленную Докукой снедь, хозяин корчмы прошелся по горенке, запалив побольше новых лучин. Мысли, одолевавшие его, никак не соответствовали веселому потрескиванию огоньков на кончиках щепаной липы. Мужичок даже во время еды не вынул руку из-за отворота душегрейки. О-хо-хо, маменька, что-то завтра будет!

ГЛАВА 2

По утрам в корчме обычно хозяйничал сонный Докука. Дурочка Стенька, самоходом дотопавшая до заведения, прибиралась по горнице, мела углы, замывала полы, столы и окна, потом немного помогала Докуке с готовкой и мыла скопившуюся грязную посуду. Заяц до десяти часов утра (ну, ладно, ладно! до одиннадцати…) преспокойно отсыпался, во всем положившись на верного помощника. К полудню за стойку вставал сам корчмарь, а Докука отвозил Стеньку обратно в её родные Опятичи, сельцо недалеко от их корчмы, где закупал необходимое продовольствие, иногда по списку, нацарапанному для него Зайцем на бересте. В целом сложившийся распорядок был незамысловат, и с хозяйством они с Докукой, закоренелые холостяки, вполне справлялись на пару. Помощник колдовал у печи, готовя еду для постояльцев и для тех, кто проездом останавливался у них, а когда Докука уезжал, Заяц лишь ставил наготовленную им впрок еду подогреваться в печь, где всегда теплился жар.

Новое утро вместо того, чтобы все расставить по своим местам, только окончательно запутало и то немного, что Заяц ещё понимал. Корчмарь встал в прескверном настроении духа. Спалось плохо, он то и дело просыпался в холодном поту, ибо мерещился ему дух убиенного одноногого старика, что тянул к Зайцу свои костлявые руки и взывал замогильным голосом: «За сколько продал меня, злодей?» Обидно было, право слово, ибо ведь ни гривенки не взял, вот ей-ей!

Сотворив поясной поклон перед чуром Велеса, что скромно притаился в красном углу, корчмарь поспешил во внутренний двор, привести себя в порядок. Два ушата холодной воды смыли привкус неприятного сна, но вчерашние неприятности никуда от этого не делись. Рыжие то ли собирались расправиться, то ли уже расправились с одноногим, а за ними всеми присматривал белоглазый. Худо-то как!

Воротившись в корчемную горницу, он сумрачно огляделся. В дальнем углу о чем-то своем как уже повелось точила лясы неразлучная четверка разбойников, за двумя другими столами скоренько работал ложками немногочисленный проезжий люд: за одним столом толстый купец с двумя то ли сыновьями, то ли помощниками, такими же толстомясыми, как и он, за вторым – седой мужичок с мальчонкой, на вид горшечники. У купца на столе в придачу ко всему прочему дымился жирный гусь, запеченный по особому докукиному способу (с кашей внутри, два часа на углях, поливать подливой из чеснока, пережаренного лука и мелко порезанных яиц), а вот у горшечников похлебкой с ломтями хлеба всё и ограничивалось. Докука коротко изложил обстановку, прикрывая рот во время зевания. Зевал он так заразно, что Заяц, лишь недавно вставший с постели, снова захотел свернуться калачиком под одеялом. Во время особо мощного зевка, который по всем законам природы должен был окончиться вывихом челюсти, Заяц услышал испугавшую его весть. Хотя, чего там, испугавшую?! Именно её он и ожидал услышать: старик до сих пор не выходил из своей каморы. Вот как, значит, – покивал он головой в такт своим мыслям, – Всё-таки добрались до одноногого.

– А рыжие? – спросил Заяц.

Рыжие, как оказалось, спускались перекусить ещё в самую рань, а потом снова ушли наверх, и с той поры то один, то другой через раз выглядывают в горницу, посмотрят по сторонам, и сразу назад. Заяц нахмурил брови: вот как? Это было странно. Более чем странно! Если они уже уладили свои дела со стариком, то чего же они до сих пор отсиживались здесь? Может тогда деда не они уговорили?

– А щуплый такой, который последним прибыл, он чего?

Докука почесал свой преизрядно выпирающий живот, приоткрыл один глаз, что означало немалую степень удивления, и поведал, опять же, на удивление многословно:

– Два раза появлялся. К завтраку подсел к постояльцам из первой каморы. О чем говорили – про то не знаю, но, судя по всему, те приняли его тепло. А потом ещё раз спускался, как раз не задолго до твоего прихода.