Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2

Тогда никого из наших рядом со мной не было и на меня только гений Микеланджело повлиять мог. А вот в двух других случаях рядом со мной Дима находился. Так не он ли на меня так воздействовал? Я о гипнозе только читал, ни разу на сеансах гипнотизёров не бывал и как выглядит человек под гипнозом, ни разу не видел. Хотя, судя по описанному в литературе, то, что со мной происходило, похоже на гипноз, и даже очень. Так, может, Дима обладает этой способностью – вводить в гипнотическое состояние людей, склонных к этому. Склонен ли я, не знаю. Никогда до того не пробовал. Но уж больно всё сходится. Я сам никакими подробностями о казни Иисуса не интересовался. Слышал, конечно, что его распяли, но как там дело происходило, не знал. А тут такая чёткая картинка, я ведь всё как будто своими собственными глазами видел и собственными ушами слышал. Дело дошло до того, что там на каком-то тарабарском наречии изъяснялись, а я всё понимал. Но ведь это противоречит абсолютно всему. Явно на меня Дима гипнотически воздействовал и мне всё, что ему надо было, внушил.

Я даже вздохнул с облегчением и снова к стакану потянулся. Водку пил, а сам думал: «Какой же я легковерный дурачок. Надо же как меня этот Дима облапошил». И всё в таком же духе. Потом вспомнил, что у меня в чемодане маленьком коробка с подарком Петра лежит – копией Пьеты, его женой сделанной. Я и сорвался в каюту.

Заглянул – профессора нет, только Вадим на полке как был в одежде, так и лежит. С себя одеяло на пол сбросил и спит. Ну, я его накрыл прежде всего, а затем в чемодан залез. Коробку открыл и на столик откидной скульптуру осторожно поставил, а рукой придерживаю, чтобы в случае чего её тут же в коробку назад засунуть. В случае чего – это я так закамуфлировал возможное начало эмоционального воздействия на меня со стороны скульптуры. Ведь первый раз это именно тогда произошло, когда я коробку открыл и Пьету оттуда достал.

Вот и в тот вечер я её на стол поставил, а рукой вцепился и никак пальцы разжать не мог. Пришлось даже другую руку для этого привлечь. Пальцы отцепил, а у меня сразу же голова кругом пошла. Ну, я испугался, Пьету вновь схватил и назад в коробку засунул. Посидел, отдышался чуток, решил потом, на трезвую голову ещё раз попробовать, коробку в чемодан убрал и в музсалон вернулся. Там всё по-прежнему было: девчонки втроём с Виктором сидели, за стаканы держались. Меня увидели – обрадовались, с полстакана плеснули и выпили дружно.

Ближе к полуночи к нам Надежда, большая которая, примкнула. У нас ещё немного на донышке оставалось, ну мы ей и налили, ведь она совсем трезвой была и её грусть-печаль съедала. Она одним глотком четверть стакана в себя опрокинула, и ничего в ней не изменилось. Мало, значит, мы ей налили, но больше у нас уже не было. Я смотрел на неё и думал. «Вот ведь как бывает. Хорошая она женщина, а всё одна». Мне её так жаль стало, что я чуть слезами весь не залился.

Вскоре музсалон опустел. Виктор как сидел в кресле, так там и заснул. Решили не беспокоить человека – пусть выспится. Наташка с Надеждой большой по каютам разбежались, а мы втроём с Надюшей и Людмилой долго ещё по палубе бродили. То на корме посидим, то на нос перейдём. В музсалон пойти и там уединиться у нас уже никаких физических сил не осталось. В общем, вечер оказался тот ещё.

Утром я проснулся снова задолго до подъёма. Виктор лежал напротив меня на своей полке. Вадим по-прежнему спал одетым, одеяло валялось на полу. Я снова его укрыл, умылся и вылез на палубу. Было пасмурно и достаточно прохладно, дул несильный, но настырный такой ветер. «Надо свитерок тонкий поддеть», – подумал я и тут же благополучно об этом забыл, добравшись до кормы и залюбовавшись открывшимся видом.

Мы стояли неподалёку от большого порта, стрелы высоченных кранов лихорадочно крутились из стороны в сторону. «Армения» застыла на рейде, ждали лоцмана. И вот тут мне повезло: я увидел, как это происходит, от начала до конца. Юркий катер, выкрашенный в яркий оранжевый цвет, хорошо заметный издали, с надписью большими буквами «Pilot», подлетел к нам с правого борта и замер в двух десятках метров от «Армении». С катера спустили маленький бот с рулевым. Лоцман, моложавый мужчина в форменной одежде, перешёл по трапу с катера на бот, тот направился в нашу сторону и через несколько минут пришвартовался к «Армении». Изнутри выдвинулся трап и лёг на борт бота. Тут же лоцман прошёл по нему к нам на нижнюю палубу. Я успел лишь рассмотреть, что у него была небольшая бородка, но больше ничего не заметил – очень уж быстро он внутри скрылся.

Мы зашли в бухту, но долго стояли почти в самой её середине – наверное, ждали, когда освободится для нас место. Уж завтрак начался, а мы всё стоим и стоим. А впереди нас ждала достаточно долгая поездка в Мийо и обратно. Наконец «Армения» снялась с якоря и медленно направилась в самый дальний конец порта.

Когда мы сходили на берег, нас предупреждали:

– Пожалуйста, осторожней, не поскользнитесь там. Постарайтесь идти по левой стороне – видите, там деревянные мостки положены.

В порту сильно пахло нефтепродуктами. До автобусов мы шли минут десять.

– Странно как-то нас поставили, – сказал Павел Васильевич из Минморфлота, – пассажирские суда не имеют права ставить на нефтеналивных терминалах, а нас поставили.

– Мы с вами проедем по знаменитой дороге, существующей не одну тысячу лет, – начала Надежда, наша группенфюрерша, когда все собрались в автобусе, – насладимся воздухом этого региона Франции, славящегося своими виноградниками, проездом посетим Арль, в котором творил великий Ван Гог, посмотрим, как выглядит один из самых южных регионов Франции. Затем познакомимся с историей сыроварения и побываем на дегустации знаменитых сыров, которыми славится юг страны.

Надежда была настолько убедительна, что я, уже перестав сомневаться в её рекомендациях и полагая, что она знает всё и про всех, ни на секунду не усомнился в её словах. А она продолжала:

– Сейчас мы с вами выедем из порта, и к нам сядет местный экскурсовод. Водитель – его Рено зовут, давайте его поприветствуем – предупредил, что господин Марсель – представляете, так зовут нашего гида, Марсель из Марселя, не правда ли, здорово получилось – будет нас ждать около въездных ворот. Господин Марсель свободно владеет английским, что, надо сказать, встречается достаточно редко, французы не любят ни немецкий, ни английский, считая французский язык одним из величайших языков мира. Да вон он, наверное, стоит.

Автобус остановился, и в салон поднялся немолодой уже человек в коротком, едва достигавшим колен двубортном, лёгком, слегка приталенном тёмно-сером пальто с накладными карманами. Весёлый шёлковый шарфик, весь в зеленовато-коричневых разводах, был обмотан вокруг его шеи. На голове была надета самая обычная тёмно-серая шляпа, которую гид тут же снял и положил на верхнюю полку.

– Здравствуйте, друзья, – довольно чисто проговорил Марсель, взяв микрофон в руки, и улыбнулся, – рад вас видеть.

Тут он даже засмеялся и, повернувшись к Надежде, начал что-то весьма энергично ей говорить, но уже без микрофона, поэтому на каком языке он с ней общался, мы не смогли понять.

– Неужто ещё один эмигрант? – пробормотал Дима так, чтобы вокруг никто не услышал, хотя вряд ли кто-то мог что-либо услышать в том шуме, который начался в автобусе после слов нового гида.

– Месье – хотя правильнее, наверное, сказать camarade Марсель – извиняется, что он так мало помнит русских слов. Всю войну он провёл в отрядах движения Сопротивления, здесь, на юге, они назывались Маки. У них в отряде была большая группа советских военнопленных, бежавших из фашистских концлагерей. Возглавлял эту группу лейтенант Миша. К сожалению, Марсель больше ничего об этом Мише, ни его фамилии, ни откуда он родом, не знает. Помнит только, что Миша очень любил петь и одна из его песен превратилась в гимн их отряда.

Надежда кивнула Марселю, тот взял в руки микрофон и тихонько запел:

– Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.

Он пел с большим чувством, хорошо зная, о чём поёт, на приличном русском языке, почти не коверкая слов. В автобусе стояла тишина, все будто застыли по приказу «замри». Первой опомнилась Надежда, она так же тихо и проникновенно поддержала Марселя, и уже зазвучал дуэт:

– Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.

Песню подхватывали всё новые и новые голоса, и вскоре пел весь автобус, даже я, без слуха и голоса, с увлечением распевал. Случайно посмотрел в зеркало, висевшее над водителем. Рено, как его нам представили, тоже не очень молодой человек, возможно успевший принять участие в той жесточайшей битве добра и зла, вряд ли понимавший слова песни, тоже подпевал. Видно было, как у него шевелились губы.

Песня затихла, и в автобусе вновь наступило молчание. Оно длилось недолго. Микрофон снова оказался в руках Марселя.

– Спасибо вам, – услышали мы и взорвались аплодисментами.

Это было нечто. Этот француз сумел вызвать столько чувств… У нас не находилось слов. Я оглянулся. Многие женщины, особенно в возрасте, вытирали выступившие слезы.

А Марсель передал микрофон Надежде и что-то тихонько ей говорил, размахивая руками и показывая куда-то немного в сторону. Она подняла палец вверх, призывая его немного подождать и дать ей возможность перевести то, что он ей столь эмоционально рассказывал.

– Марсель поделился со мной своими воспоминаниями, – голос её был печальным, – о том, как погиб Миша. Это случилось уже в самом конце июля 1944-го. Буквально несколько дней Миша не дожил до капитуляции фашистов во Франции. Тогда в погоню за партизанским отрядом, которому удалось освободить из германского концлагеря несколько сотен заключённых, были брошены хорошо обученные эсэсовцы. Колонна с бывшими заключёнными уже подходила к первой горной гряде, за которой начиналась территория, куда фашисты старались не лезть, она контролировалась макизарами, когда эсэсовцы, передвигавшиеся на мотоциклах, начали их догонять. Завязался жестокий бой. Марсель тоже был там. Перед партизанами стояла задача любым способом задержать фашистов, дать возможность измученным, обессиленным людям подняться на последний холм и скрыться за ним. Там они были бы почти в безопасности. К счастью, у фашистов не было с собой не только артиллерии, но даже и миномётов, которые они так любили применять в горных районах. Они могли лишь стрелять из автоматов и пулемётов, закреплённых на колясках мотоциклов. Макизары медленно отступали следом за колонной беженцев, сдерживая рвущихся вперёд немцев. Вот голова колонны скрылась за перевалом. Фашисты попытались взять партизан в клещи и отсечь от безоружной колонны, считая, наверное, что тем далеко не удастся уйти. Макизары держали круговую оборону и не уступали эсэсовцам. Колонна скрылась внизу, наступил черёд партизан подниматься в гору. Перебежками, по одному они буквально взлетали вверх, подхватывая по пути раненых товарищей. Но подняться вверх было не всё. Следовало ещё пересечь небольшую долину и оказаться в партизанском укрепрайоне. Там уже было почти безопасно. На перевале прикрывать отход остался Миша со своими русскими товарищами. С высокого наблюдательного пункта, который был расположен в нескольких километрах, уже почти в горах, партизаны в бинокль наблюдали за последним боем Миши и его друзей. Патроны у них заканчивались, поэтому автоматы они использовали как винтовки – стреляли одиночными выстрелами. Руководство партизанского отряда видело, как русские гибли один за другим. Остался только Миша. Но вот и он упал. Фашисты долго не решались пойти в атаку. За это время почти вся группа бывших заключённых втянулась в узкое ущелье и была уже в безопасности. Наконец фашисты решились и пошли. Никто не стрелял, все защитники погибли. Сколько немцев поднялось на перевал, никто не считал, но, когда их там скопилось много, прозвучал взрыв. По-видимому, Миша был ранен, патроны у него закончились, осталась одна граната… Тут Марсель замолчал, – добавила Надежда и тоже замолчала.

Молчали и все мы.

Уже потом Марсель рассказал, что на месте, где погибли Миша и его боевые друзья, стоит памятник, на котором написано по-русски одно лишь слово – «Спасибо» и почти постоянно лежат цветы.

– К сожалению, это далеко в стороне от нас, и мы не сможем побывать там, – завершил эту часть рассказа Марсель и тут же, без перерыва начал рассказывать нам о регионе, куда мы попали, и о том, какую роль он играет в жизни всей Франции.

Мы ехали мимо бесконечных полей, где из земли торчали какие-то корявые стволы с обрезанными ветками.

– Мы приближаемся, – послышался голос Надежды, – к достаточно крупному и одному из старейших городов в провинции Прованс – Альпы – Лазурный Берег, к Арлю.

Наш маршрут, как и маршруты остальных групп, построены таким образом, чтобы мы нигде не пересекались. Поэтому кто-то сейчас посетит Арль, кто-то, в том числе и мы, проследует дальше. Мы, все девять групп, рассеемся по этому региону, но все побываем в тех же самых местах, что и остальные. Поняли?

Мы мало что поняли, но усердно закивали головами, а Надежда продолжала:

– Наша группа едет без остановок к конечной точке маршрута – в пригород Мийо, где находится крупная сыроварня. Там нас ждёт дегустация самых известных сортов сыра, производимых на юге Франции. А вот возвращаясь оттуда, мы проедем и через Арль, и через другие небольшие города. Уяснили?

На этот раз мы кивали уже более осмысленно, теперь многое стало понятно.

В этот момент откуда-то сзади послышался вопрос, который меня тоже очень интересовал:

– Надежда, спроси у Марселя, а что это за разлапистые коряги из земли везде торчат?

Надежда наклонилась к Марселю и, по-видимому, задала ему этот вопрос. Тот сразу же оживился и начал говорить. Говорил достаточно долго, и всё это время Надежда его терпеливо слушала. Затем она поднесла микрофон ко рту и коротко пересказала:

– Сейчас мы проезжаем мимо знаменитых виноградников. Урожай давно снят, лоза сбросила листву, и её обрезали, чтобы она спокойно перенесла зимний период.

– Так это и есть знаменитые красные виноградники Арля? – невольно вырвалось у меня. – А я их, помня картину Ван Гога, совсем другими себе представлял.

Надежда обратилась к Марселю, тот выслушал её, внимательно посмотрел в мою сторону и произнёс буквально несколько фраз.

– Да, к сожалению, мы приехали сюда очень поздно, – перевела Надежда, – и не можем увидеть их во всей красе, как это удалось Винсенту Ван Гогу. Но он-то здесь пусть и недолго, но всё же жил, а мы галопом… – Она закончила и принялась слушать, о чём ей вновь начал рассказывать Марсель.