Сикстинская мадонна

– Почему же?

– Потому что вас я в этом южном городочке встретил.

Не за чаем время шло. А просто ворковали, ворковали двое. Не хотелось расходиться очень. Наконец-то расцвело, и утро растворило в свете мглу, а свежесть через форточку влилась в квартиру. Лена встала. Подошла к окошку и широкие раскрыла створки. Ароматная прохлада тут же опьянила чуть приятно, сладко. Леша сзади подошел. За плечи, чуть дрожащие, взял деву нежно и тихонько прошептал:

– Елена! Я люблю вас! И хочу, чтоб стали вы любимою моей женою!

– Я согласна! – еле слышный шепот, тишину дразня, вспорхнул, закончив путь свой в сладком поцелуе долгом.

Чуть развеялся туман чувств бурных, звон часов привлек к себе вниманье. Ехать в часть необходимо было лейтенанту, но тянул, желая отодвинуть расставанья горечь. Но томленье прервала Елена:

– Ни к чему тебе совсем взысканья.

Поцелуй непостижимо сладкий, быстротечный, мимолетный, легкий и наказ:

– Ты после службы сразу исключительно ко мне.

– Конечно. Как же быть еще иначе может?

– Это армия, а в ней, Алеша, удивляться ничему не стоит. Службу трудно наперед предвидеть, коль случится что, звони скорее. От дежурного по части можно.

– Хорошо. Но это вряд ли только мне понадобится, я как ветер прилечу к тебе на крыльях счастья!

Улыбнулась и вздохнула Лена:

– Не военный человек ты вовсе, исключительно сугубо штатский, службы в армии пока не понял.

И еще раз поцелуй горячий на губах затрепетал влюбленных.

ГЛАВА ПЯТАЯ. НОВЫЙ СТРАШНЫЙ УДАР СУДЬБЫ

В утро то летел на службу Леша, оседлавший птицу счастья будто. Аж светился, аж сиял и даже не заметил как и в часть добрался.

Не мешало б подкрепиться вовсе, но на завтрак не пошел: сыт счастьем был поистине студент недавний. Прозой жалкой ли еды желудок набивать, когда душа ликует. В общем, завтракать не стал влюбленный и на плац пошел с машины сразу, к эскадрильи построенья месту.

Люди кушали, и пусто было на плацу. Один Емелин глупо, будто пьяный по нему шатался, в сладких радужных купаясь грезах. Чудной ночки в воспаленных мыслях многократно проносились сцены. В невесомости парил волшебной над асфальтом потому влюбленный…

Только голос вдруг знакомый, грубый, грез блаженство оборвал бестактно:

– Что вы это, Алексей Петрович, строевою по утру решили заниматься, не ходя на завтрак? Неужели так довел серьезно институт ваш, букв из трех который с неприличным очень схожий словом?

Поглядел на шутника Алеша и соседа в нем узнал, Круглова. Улыбнулся:

– Про ХАИ вы это?

– Да

– Ну что же, тут согласен с вами. Уйма чертова с ума свихнулась безвозвратно в институте нашем. Но, однако же, спросить желаю, что такого вы узрели нынче в поведении моем чУдного? Разве глупо, человек коль в радость, размышляя про себя, гуляет, не желаючи мешать с едою, философию высоких мыслей?

Рот раскрыл Круглов и, мину скорчив, с удивлением большим подумал: «хлюпик этот, желторотый, скоро, как щенка меня заткнет за пояс!» Только в слух не произнес ни слова кочегар, а тут на плац, покушав, авиаторы пошли гурьбою.

Построение, затем доклады командиров, и начальник штаба два приказа огласил: один был о купании местах, где можно авиаторам дружить с водою, где нельзя ее касаться даже, и второй – о присвоенье званья командиру корабля Дубцову.

А потом в подразделеньях также доводить, кому в наряды, стали. Неожиданно услышал Леша вдруг фамилию свою.

– Я! – крикнул машинально.

– Вы в наряд идете, – разъяснил ему начальник штаба эскадрильи капитан Капустин, – заступаете помдежпокаром – помдежурного по караулам, – пошутил, а лейтенанту словно в темя молния попала точно.

Гром не так перепугал бы с неба. Двухгодичнику вдруг плохо стало. Эйфорию как рукой смахнуло, растворилась миражом в пустыне.

Первым долгом побежал Алеша отзвониться поскорей невесте. В штаб к дежурному вбежал и в трубку Балалайкина спросил квартиру.

– Да?

– Назначен я в наряд, Елена!

– Ничего. Я ж говорила, Леша, это армия, возможно все в ней… Но ко мне наряда после сразу. Вместе с папой дожидаться будем.

– До свидания, целую, Лена, – грустно трубку лейтенант повесил.

Было так заведено, что если назначался офицер в наряд, то до обеда только службу правил, ну и в полдень уходил на отдых, подготовиться к наряду чтобы. А в 16 предстояло прИбыть при оружии, уже по форме на развод и приступить к дежурству.

До 16-ти мгновенно время пролетело. Лейтенант Емелин в часть явился в хромочах блестящих, с портупеею, с ремнем широким, с кобурою совершенно новой, вот полученной на складе только.

В оружейной получил Алеша пистолет, и в кобуру засунул, тужась в новую его, тугую. И петельку застегнул как надо: не игрушечка ПМ, наверно, потерять охоты нет особой.

И развод затем, прошедший четко, без задоринки, сучка, отменно, по уставу, на зубок который, кстати, знал какой как раз Емелин. И наряда потянулось время монотонно так, предельно тяжко.

Тот наряд, в какой попал Емелин, был на редкость уникально глупым. В пресловутом комендантском взводе было воинов всего четыре, но на службе их никто не видел. Все припаханы начальством были. Потому-то, по солдат нехватке офицеры их тянули бремя. Так помдеж по караулам, то бишь, офицер, обязан был «рулетку», бестолковую вращать усердно, что по статусу солдату только подходило и никак не больше .

Поясню. Комендатура части находилась в городке военном, непосредственно на въезде самом. Этот въезд перекрывал шлагбаум, управлялся что бойцом, который из окна за ним смотрел и видел: пропускать кого, кого – не надо. Пропустить – боец лебедку крутит на подъем, то проезжайте значит. А проехал, закрывает следом, то есть эту же лебедку крутит, только в сторону уже другую. Вот она вам и «рулетка» эта, многоруганная матом сочным.

Не ушел и лейтенант Емелин от «рулетки». И в сердцах ругаясь, рукояткою трещал во гневе, то и дело поднимая дышло и смотря перед собой в окошко.

Вон проехал замполит мордатый. Вон начпрод. А вон совсем какой-то незнакомый офицер, но в форме. В форме можно запускать военных. А без формы убедиться надо: кто, зачем и почему в ДОС хочет. Не шпион ли ненароком вздумал осчастливить, не алкаш гражданский или просто гражданин ненужный – в том «рулетчик» разобраться должен обязательно, иначе может схлопотать от коменданта дыню, а куда – без лишних слов понятно.

Час, другой сидит помдеж, и крутит ненавистную лебедку тупо. Никогда не занимался делом глупым более студент доселе. Положение бесило это. Полосатый, чуть кривой шлагбаум от досады стал казаться членом, нет, его карикатурой мерзкой, исключительно противной, гнусной.

Идиотское совсем занятье аппетиту не дало проснуться. За дежурство не поел ни разу разволнованный жених – бедняга. Ужин, завтрак и обед Емелин пропустил, одной любовью сыт был, той, что в мыслях смаковал усердно. Не до пищи тут, к тому ж, не горе не поесть один денек несчастный.

Зубы сжав, в комок собрав силенки все душевные свои, Алеша, победил лихое время все же и, закончился наряд как только, к пистолетчику помчался пулей, сдать оружие скорее чтобы. Офицерам всем советским нашим, правда только особистов кроме, не положено носить с собою огнестрельное защиты средство, как не очень то надежным людям. Почему? Совсем другая тема, к ней вернемся непременно с вами, а пока же проследим за Лешей.

Наконец-то! Наконец-то, боже! Дверь заветная в оружья царство! Сердце парня застучало громче. Растворится вот она, и встретит оружейник эскадрильи третьей Зачепило, капитан, помеха, что от малости работы летной за оружием следить поставлен.

Только дверь затворена – ни с места. Снова скверно заругался Леша, как заправский авиатор старый:

– Где ж ты, сука, РПДэшник чертов!? – он трагически в сердцах воскликнул. – Где ж ты, мать твою, болван несчастный!? – проорал и хромачом помятым в оцинкованную дверь ударил.