Комбикорм для птицы счастья

Бережно уложив обновку в сумку, Женька вынула кошелёк – рассчитываться.

? Ну, ты, мать, даёшь! Ты чё с такими деньжищами по улицам ходишь? – Катерина углядела-таки в кошельке у Женьки пачечку пятидесятидолларовых купюр, перетянутых чёрной аптечной резинкой – презент екатеринбургского кавалера.

? Да, дома не хочу держать, вдруг мать найдёт или сожитель еёшный.

? Ну, гляди: хозяин – барин…

? Ой, Кать, я забегу в тубзик на дорожку?

? Ну, ты и спросила, подруга – иди, конечно…

* * *

Катерина проводила подругу до перекрёстка:

– Ну, ладно, я побежала, – она зябко ёжилась в коротком китайском пуховичке. – Ветер вон чё задувает: не иначе, снегу к утру натащит! Ты смотри – вон там, где фонарь светит – остановка автобуса. Прямо иди – не заблудишься, – и она резво припустила в сторону дома, шаркая по подмерзшей грязи высокими резиновыми галошами, надетыми на босу ногу.

Только теперь, оставшись на тёмной улице совершенно одна, Женька поняла, что боится, спиной ощущая чьё-то незримое присутствие: тягуче скрипела незапертая калитка, хлопал на ветру оторвавшийся лист железа, из-за повалившегося забора неслись визги и пьяные голоса.

Разгулявшийся к вечеру ветер свистел в ушах, рвал с головы вязаную шапчонку. Пригнувшись пониже, Женька одной рукой придерживала капюшон куртки, а другой – крепко прижимала к груди сумку. Вот дура – надо было хоть перчатки надеть: пальцы прямо скрючило от холода…

Женька шла, осторожно ступая между луж, чутко прислушиваясь и вздрагивая от каждого резкого звука, но за воем ветра, хлеставшего в лицо колючей ледяной пылью, не расслышала быстрых шагов за спиной…

Падая лицом в грязь, она ещё пыталась как-то извернуться, но после второго удара потеряла сознание…

Глава 5

– Девушка! Девушка! – кто-то настойчиво тряс её за плечо. – Вставай – замёрзнешь! – голос был с застарелой хрипотцой, но явно женский. – Вроде не пьяная…Сколько она здесь лежит?… Может, скорую?

– Какую, нахер, скорую?… – рявкнул мужчина. – Автомат – за два квартала. Эй, ты! Вот, зараза! Люська, ну-ка поверни её лицом к свету, да придержи голову.

К этому времени ветер уже стих, земля побелела от снега, и сквозь редкие облака проглядывала ущербная луна.

Мужик на костылях, одетый в засаленный бушлат и ватные штаны, сдвинул на затылок серую армейскую ушанку, достал из-за пазухи шкалик, бережно отковырял пробку и, взболтав содержимое, с видимым удовольствием втянул запах сивухи:

– Ну-ка давай, Люсьена, на щеки ей надави…во…отлично! – тяжело опираясь на костыль, он наклонился и влил в воронку открывшихся губ изрядную порцию самогона. – Ща как новенькая будет!

И точно. Женька закашлялась, заплевала, но открыла глаза и приподнялась, опершись на локоть. Потом встала на колени и начала шарить руками вокруг.

– Ищешь чего? – с участием заглядывая ей в лицо, спросила Люська и резко отпрянула, поймав полный ненависти взгляд:

– Сумка! – просипела Женька, теряя голос. – Где моя сумка?! – она рывком, не жалея колготок, подползла к бабе и, ухватив ту за подол пальто, начала дёргать так, что посыпались пуговицы: – Воровка! Отдай! Деньги! Мои! Убью-ю-ю-ю!

Пока оторопевшая спасительница испуганно отдирала от себя цепкие пальцы, её приятель неслабо ткнул Женьку костылём в спину:

– Вон твоя сумка – бери!

Женька, так и оставшаяся стоять на четвереньках, завертела головой по сторонам, а мужик, матерками подгоняя свою подругу, резво заковылял в ближайший проулок…

* * *

Ещё какое-то время обалдевшая от холода и спиртного Женька ползала по замёрзшей грязи, ощупывая каждую кочку, каждый выступ. Но действие алкоголя быстро закончилось, и её начала бить крупная дрожь. Мысль вернуться к Катьке почему-то даже не пришла в голову. Словно на автомате, Женька, грязная, растрёпанная, в рваных колготках и с расцарапанными в кровь коленками брела домой. Она уже не чувствовала холода и почти не видела дороги: ресницы смерзлись от слез.

Наконец, знакомое крыльцо. Окна светятся. Значит, не спят. Из последних сил Женька начала всем телом биться о дверь, как вдруг сообразила, что притащилась не к матери, у которой жила после развода с Пашкой, а в дом бывшего мужа.

* * *

– Женечка! Что с тобой? – Пашка подхватил её на руки. – Мама твоя прибегала – искала! – он занёс Женьку в дом и, уложив на диван, попытался раздеть, но бывшая жена захрипела и зашлась в истерике:

– Не трожь меня! Гад! Сволочь! Всё, всё из-за тебя! Ненавижу-у-у-у-у! – она захлебнулась в рыданиях.

– А ну, замолчь! – на пороге комнаты появился Пашкин отец – Платон Данилыч Ракитин. – Замолчь, говорю! А не то – собирайся и иди, откуда пришла. Мы люди хоть и простые, но с дерьмом себя мешать не позволим. Мать, ну-ка глянь, чего это с ней, да раздень, а то, ишь, увалилась на диван в сапожищах.

Пашкина мать, Елена Павловна, засучив рукава халата, ловко стянула с Женьки куртку, попутно пощупав ей лоб и шею:

– Э, девка, да ты горячущая, как самовар! Павка, кинь куртку в прихожку, да не на вешалку – на пол грязищу такую! – и снова кивнула бывшей невестке: – Давай ногу!

Ухватив сапог за пятку, слегка потянула – сапог сидел плотно, как влитой.

– Эт чё такое? Ноги у тебя от холода распухли, что ли? – бывшая свекровь рванула, что было сил – сапог соскочил. В ноге у Женьки затукало.

– Второй давай! – Елена Пална дёрнула от души и неожиданно в обнимку с сапогом отлетела на середину комнаты: ? Чтоб тебя! Бли-и-ин, локоть зашибла!

В сердцах плюнула в сторону бывшей невестки:

? У неё ещё и ноги разные! Павка, сбегай за сватьей – пусть вызывает скорую или милицию и забирает свою дефектную, куда хочет.

* * *

– Да, ночка удалась! – Платон Данилыч ладонями потёр лицо. – Ладно, хоть завтра суббота – отоспимся. Ну, что, мать, давай по рюмочке, а то не уснём! Пашка, тащи рюмашки из серванта. И графинчик прихвати с кедровой. А ты, мать, сальца организуй, грибочков, капустки с огурчиками. Чай, не алкаши – без закуски пить…

С удовольствием окинув взором стол, главным украшением которого был породистый хрустальный графинчик с такими же рюмками, при взгляде на который можно было понять, что когда-то семейство Ракитиных знавало и лучшие времена, Платон Данилыч разлил собственноручно изготовленный и настоянный на кедровых орешках самогон:

– Ну, что? За избавление от этой напасти! – одним глотком опрокинул рюмку в горло и закусил ароматным рыжичком, предварительно сдобрив его лучком и сметанкой. – Я вот только, сынок, одного не понял: в чём это ты перед женой своей бывшей виноват-то? Ну, что ненавидит она тебя – это понятно! Не о том она мечтала: ещё с зелёных соплей о царевиче-королевиче грезила! Но ведь не силой же она за тебя пошла! Или мы с матерью чего не знаем? – Платон Данилыч налил по второй и жестом предложил сыну выпить.

Пашка, в душе которого уже давно накипело и наболело, проглотил шестидесятиградусный самогон, как воду, и рассказал всё: как любил Женьку с самого детского сада, как верным пажом таскал за ней портфель в школе, как следом за любимой отправился в Пермь, как отвалил ведьме бешеные тысячи за приворотное зелье…

– Так я не понял, – отец сочно захрустел квашеной капустой, – ты ей, что ли, рассказал про этот приворот?

– Да что ты, пап, как можно?..

– Да, Пашка, – расчувствовался отец. – Вот я все эти годы думал, в кого ты у нас такой дурной?! А теперь точно вижу: в мамашку свою! Подумай сам: как Женька может ненавидеть тебя за то, чего не знает? – Ракитин-старший опрокинул ещё одну рюмочку. – Ну да разберёмся, и беду эту поправим, и мозги тебе на место поставим: как приворотила, так и отворотит! Клин клином вышибают – не нами придумано! Где, говоришь, живёт твоя ведьма?.. Послезавтра смотаемся в Пермь. А теперь – всем спать!

* * *

Ноябрь 2006 года, Пермь.

В воскресенье Платон Данилыч и Пашка стояли перед огороженной стоянкой для машин – с будочкой и шлагбаумом – всё, как положено! Только торчащие местами голые кусты акации подтверждали, что это – то самое место.