Рассказ Лега РМ

Ольга! Увидел, и сразу – бац! – влюбился!

Куда ж теперь деться?

И пусть даже ноги пойдут за вином в магазин,

С нею – оставлю своё сердце!

– Ну, как? – Евгений принял нормальный вид.

– Гениально, – еле вытянул из себя Александр. – А вот, кстати, о вине. Опять мы с собою ничего не взяли. Что скажет на это дядя Коля?

– Не беда. Знаешь, сколько у Ольги дедушкиной настойки осталось. Я такой коктейль замучу, – пообещал Евгений.

– Вот, только не это. Реакцию на твой коктейль мы все вчера видели. Может, как средство выведения противника из строя, он великолепен, но я-то, что тебе плохого сделал?

– Шампанское осталось! – вспомнил Евгений.

– Сам его пей, – недовольно поморщился Александр.

– Да тебе, с твоей Татьяной Гамаюновной, алкоголь, даже, в гомеопатических дозах противопоказан. Опять свару начнёте, – отреагировал Евгений на капризы друга.

– С чего это она вдруг моей стала? – вспыхнул Александр.

– Здрасьте-пожалуйста, а то мы вчера не видели, как она весь вечер на тебя глазела. Брось прикидываться! И тебя, я сразу раскусил. Это же твой метод: довести девушку до истерики, а потом утешать в интимной обстановке. И если бы вчера Ольга не успела спрятать Татьяну в комнате, я даже боюсь подумать, каким изощрённым способом ты бы её утешал.

– Не ерунди, Женёк! – попытался уйти от этой темы Александр. – Даже в мыслях рядом не лежало.

– Ага! Ты сам себе боишься признаться, – определил Евгений, – значит, скорее всего, ты действовал неосознанно, подсознательно. А это, я тебе скажу, ещё серьёзней. Что, как женщина она тебя не заинтересовала, хочешь сказать?

– Заинтересовала, – признался Александр, – но по-другому. Скорее, как другая форма жизни, что ли.

– Это как это? – опешил Евгений.

Судя по тому, как Александр взглянул на Евгения перед ответом, эта тема была важной для него. А значит, в своих размышлениях, Александр уже успел подготовить какие-то выводы.

– Эта Татьяна – редкий типаж, в наши дни. Напоминает барышню-революционерку начала ХХ-го века. Такие живут не для себя, а для какой-то великой, как им кажется, цели. И в будущее царство света верят искренне, без оглядки, и пойдут на всё, во имя своей веры – и на подвиг, и на преступление. – Александр посмотрел на Евгения, и печально спросил, – а мы? Женёк! Да мы с тобой о добре и зле понимаем больше, чем вся их шайка-лейка, а что мы с тобой сделали во имя наших убеждений?

Александр в этот момент подумал о тёте Любе. Она была живым воплощением несгибаемой революционерки. Она, сколько он помнил, и при коммунистах, и при демократах, повторяла одно и то же – власть должна быть народной! Чтобы она не узнавала из газет, журналов, из телепередач, её взгляды, не сдвинулись ни на миллиметр в сторону. И Александр, на которого и газеты, и журналы, и телепередачи, очень влияли, всегда злился на тётку, именно, за эту её непреклонность. Таких, как она, пресса единодушно именовала «ортодоксальными сталинистами». И иногда, Александр с такими оценками соглашался. Хотя осознание этого факта тяготило его. Но, удивительней, для Александра, было то, что все прогнозы о предстоящих событиях в дальнейшей жизни страны, какие высказывала тётка, сбывались полностью. Когда, возмущённый очередным сбывшимся прогнозом, по поводу очередной реформы, Александр спросил её, как ей это удаётся, тётя Люба, посмеиваясь, призналась, что узнаёт обо всём от являющегося ей во снах Иосифа Виссарионовича. Потом, вдоволь насмеявшись над раздражительностью Александра, она сообщила ему немудрёный секрет. Если в центр мировоззрения ставятся деньги, развитие общества идти по-другому не может. Но это приманка для дураков. Деньги сами по себе править не могут. Миром управляют идеи. А главная идея, тех, кто владеет деньгами – сохранить власть для себя, и рабство, в разнообразных формах, для всех остальных. И всё это давно уже описано в мировой литературе. Александр согласился с этим, когда вернувшись домой, прочитал наугад один из рассказов Марка Твена, о нравах, царивших в капиталистической Америке, который не раз уже читал до этого. Рассказ, действительно, мог быть написан сегодня. К тому же, Александр лишний раз убедился в правоте тёткиных слов, что «знать» и «понимать» это разные вещи. И сейчас, Александру вдруг ужасно захотелось, чтобы тётя Люба смогла встретится с Татьяной и поговорить с ней на вчерашнею тему. Ему было бы очень интересно присутствовать при этом разговоре.

Александр взглянул на Евгения. Тот был очевидно озадачен словами Александра и обдумывал свой ответ.

– Знаешь, Саня, – неуверенно начал он, – на первый взгляд, ты прав, конечно. Ни партии, ни секты какой завалящей, мы с тобой не создали, и, надеюсь, уже не создадим. С плакатами вокруг Кремля не бегали, открытые письма с призывами чего-нибудь остановить, тоже, вроде не писали. Про голодовку я даже не заикаюсь потому, что не выдержу и суток. Но я думаю так. Вот помогаем мы друг другу, родным нашим, знакомым, пускай в мелочах, пускай в ерунде – это уже не мало. Даже просто – любим их, – так этим мы уже гораздо большее дело делаем, чем она, со своими вселенскими лозунгами о веке златом. Ведь у них задача – не любить, а – возглавить. Хотя, я не думаю, что сама Татьяна об этом задумывалась. И знаешь что? Вот будет у неё кого любить, о ком заботиться, вся эта дурь из неё выветриться.

– Ты думаешь? – со скрытой надеждой спросил Александр.

– Зуб даю на отсечение, – подтвердил Евгений.

Друзья переглянулись и прибавили шаг. Александр заметно повеселел. И мысли его, хоть и стали путаными, но все они были светлыми, как начавшийся день. Напомню вам, что в столь раннюю пору, в субботний день, да ещё по дороге в гости, в хорошем настроении, запечатлеть Александра, до этого дня было невозможно.

Кто рано встаёт

Субботний день начался для тёти Ани так же, как начинался каждый день, в течение не одного десятка лет. В шесть часов она проснулась, сразу поднялась и прошла к единственной в комнате иконе. Это была Владимирская икона Божией Матери. Икона была самодельная. Лет около тридцати тому назад тётя Аня увидела цветную фотографию иконы в журнале, который читал Дмитрий Алексеевич. Журнал этот подарил Дмитрию Алексеевичу один дипломат. Журнал рассказывал иностранцам о жизни в Советском Союзе, и печатался заграницей, поэтому качество бумаги и самой фотографии было высоким. По просьбе супруги, дядя Коля закатал изображение иконы лаком и сделал деревянный резной оклад. И вот к этой иконе, каждое утро подходила после сна тётя Аня. Молитвы её были короткими и общими. Ни о чём конкретном она никогда не просила. Нельзя было назвать тётю Аню религиозной, вера её была не показной. А современных попов она недолюбливала. Ей было с кем сравнить.

В православную веру её привела тётя Катя, жена Михаила Ивановича. В послевоенном Владимире не было постоянно открытых церквей, поэтому собирались у кого-нибудь на дому. Общину, в какой состояли Тётя Катя и Анна, возглавлял отец Илларион, успевший повоевать, неунывающий дядька. Обычно по вечерам, он читал своей пастве Евангелие, и когда возникали вопросы, охотно объяснял значения прочитанного, переплетая слова из Писаний с народными поговорками и пословицами. И неизменно, после каждого разговора, он повторял, что: «Вера без дела мертва». И все прихожане разбредались по адресам назначенным отцом Илларионом, для помощи вдовам, инвалидам и детям погибших отцов. Илларион частенько подтрунивал над чрезмерными серьёзностью и усердием юной Анны, что очень обижало и её, и тётю Катю. Но однажды, после вечерней проповеди, Илларион оставил их для разговора. Он начал с того, что попросил у них прощения за вольные и невольные обиды, чем привёл тётю Катю и Анну в недоумение. Он рассказал им о своей, полной испытаний и искушений, жизни, о своих метаниях в поисках истины. И как из всего бывшего с ним, ему открылось только одно – все мы дети Божьи. Именно так: во-первых – все мы (без исключения), во-вторых – дети (по разуму и желаниям), в-третьих – Божии, а не сами по себе. За чаем, как бы между прочим, Илларион открыл тёте Кате и Анне, что пройдёт некоторое время и его изгонят из города. А рассказал он всё это потому, что знает, что они единственные, кто от него не отречётся. Поверить в это, на тот момент, было трудно, но, примерно, через полгода отца Иллариона арестовали и сослали в Норильск. Когда началась реабилитация, тётя Катя попросила Дмитрия Алексеевича узнать о судьбе Иллариона. Через своего подопечного полковника Госбезопасности, Дмитрий Алексеевич ознакомился с его делом. Дело на Иллариона было заведено по доносу из епархии. Писал его молодой человек, недавно окончивший семинарию, и занимающийся сбором разрозненных религиозных общин под крыло епархии. Он несколько раз присутствовал на проповедях в общине Иллариона. Став однажды свидетелем рассуждений Иллариона об общепринятом выражении «раб Божий», молодой священник спорить с ним в открытую не решился, но в своём отчёте определил Иллариона, как ересиарха. По словам Иллариона выходило, что Иисус освобождал людей от греха не для того, чтобы сделать божьими рабами. Бог отец наш, а не хозяин. Рабы нужны дьяволу. Более того, кто из людей хочет возвыситься над братьями своими, тот поступает не по-божески. Так думал и говорил Илларион. И осудили его, при этом, за антисоветскую агитацию. Вот и пойми их.

В 1955году, благодаря настойчивым действиям тёти Кати и Дмитрия Алексеевича, Илларион вернулся во Владимир. Указом Президиума Верховного Совета, он был реабилитирован, и ему были возвращены его боевые награды. Из лагеря возвратился высохший беззубый старик, хотя ему, в ту пору, было чуть больше пятидесяти. Благодаря заботам тёти Кати и Анны, поправив своё здоровье, насколько это было возможно, и уже, как свободный человек, он опять укатил в Норильск. Там, по его словам, он был нужен. До самой его кончины в середине девяностых, тётя Аня переписывалась с ним. Тётя Аня любила перечитывать его весёлые, а порой, и хулиганистые рассказы о его житье.

Утро тёти Ани продолжилось на кухне за будничными делами. Она поставила тесто для хлеба и для традиционного субботнего пирога. Сегодня она собиралась испечь большой пирог со щавелем. У тёти Ани имелся особый секрет его приготовления. Дело в том, что для начинки она сначала пассировала щавель с добавлением… Извините, я вдруг подумал, что раскрыв секрет начинки, без ведома тёти Ани, я превышу свои полномочия. Когда-нибудь, возможно, она сама проговориться, и вы всё узнаете. Между прочим, она сама не сразу всему научилась. Искусству выпечки её обучила тётя Катя, которая в голодные послевоенные времена могла сотворить настоящее чудо, даже, из низкосортной муки. И спустя некоторое время, тётя Катя признала, что её ученица, превзошла свою учительницу.

Обсудив сама с собой, что бы можно приготовить к обеду, тётя Аня, подготовила все необходимые продукты. Все, что было нужно, имелось в наличии, а значит, можно было не будить дядю Колю, для отправки его в магазин. А будить пришлось бы вот из-за чего. Тётя Аня сама по магазинам никогда не ходила. Она писала список и вручала его супругу. А у дяди Коли поход в магазин, даже, ближайший, не был минутным делом. Дядя Коля знал всех продавцов из магазинов, входящих в радиус одного километра, вокруг его дома. Поэтому просто взять товар и отдать деньги, дядя Коля не мог. Продавщицы всех возрастов и разнообразных политических и религиозных убеждений охотно общались с дядей Колей по любым вопросам. Дядя Коля умел, и говорить, и слушать. А слушать и говорить иногда выходило долго. Настолько долго, что тёте Ане нередко приходилось переносить обед на время ужина. Но, надо признать, что возвращался дядя Коля домой всегда с продукцией высшего качества и соответствующего количества.

В начале восьмого, тётя Аня вышла из дома, для утреннего осмотра сада и огорода. Она обратила внимание, что окна кабинета Дмитрия Алексеевича открыты. Подойдя ближе, тётя Аня услышала позвякивание чайных ложек и разговор Ольги и Татьяны. «Ранние пташки! – подумала тётя Аня, – уже завтракают! Кто рано встаёт – тому бог даёт». Вернее, это я вам так пересказываю её слова. А на самом деле: первую часть фразы тётя Аня подумала на немецком, а вторую часть – русскую поговорку – на русском. С немецким я плохо справляюсь, в его воспроизведении, но за точность перевода, я ручаюсь. В моём восприятии, звучание немецкого языка, напоминает работу какого-нибудь многопрофильного станка или, даже, целого фабричного цеха. Всё механически чётко, отлажено, последовательно. А встречающиеся в речи эмоциональные выражения, похожи на звуки, издаваемые техникой при скачках напряжения. Тётя Аня иногда переходила на немецкий спонтанно, в неожиданных ситуациях. Но в определённых случаях, у неё было в традиции – говорить на родном языке. Со своей собакой, например. Когда ещё был жив Фест, немецкая овчарка, тоже знавшая два языка, общались они, между собой, только на немецком. Или вот, в саду, куда она сейчас отправилась, со своими любимыми деревьями и кустами тётя Аня говорила по-немецки. И даже овощам и зелени на грядках старалась сказать хотя бы пару слов. А ведь если разобраться, чего с ними разговаривать? С овощами-то. Они же здесь – так, на одно лето.

Тётя Аня набрала в огороде зелени и вернулась в дом. Тесто ещё не подошло. Тётя Аня проследовала в зал в надежде обнаружить в комнате, пребывающую в идеальном порядке, какой-нибудь повод для уборки. Такие поводы, обыкновенно, ей безотказно предоставлял дядя Коля, но вчера у него на это не было времени. Тётя Аня прошлась по периметру комнаты, держа наизготовку салфетку для вытирания пыли. Она сняла со стены большую фотографию в рамке. Это была свадебная фотография 52-го года – Анна и Николай Тихоновы и Дмитрий и Мария Амосовы. Последовавшие за свадьбами полтора года, были самыми счастливыми в жизни сестёр.

К своей женитьбе Анна отнеслась, не сказать, что безразлично, но как-то сдержано. Как к радостному, но всё же заранее известному событию. О Марии такого сказать было нельзя. Она и до свадьбы витала в романтических сферах и, чтобы её совсем не оторвало от бренной земли, тётя Катя и Анна старались загрузить её повседневными заботами. А после свадьбы, даже родная сестра перестала её узнавать. Взглянув на лицо Марии, можно было понять, что она счастлива. И счастлива как-то, монументально-возвышено, что ли. Каждый, глядя на неё, начинал верить, что счастье возможно. Даже старшая медсестра госпиталя, которая открыто ненавидела сестёр Фогель, с момента, как «эти немочки» появились в госпитале, сделалась для Марии первой заступницей и покровительницей. И надо сказать, весь госпиталь любовался супружеской четой Амосовых, их отношениями. Их любовь, на первый взгляд, выглядела немного странной. Не такой страстной и не такой эффектной, как это описано многими мастерами слова. Это была безмолвная любовь. Разговаривали супруги друг с другом в присутствии посторонних людей крайне редко. И то, это были односложные фразы, касающиеся рабочего процесса. Но стоило им появиться вместе в расположении госпиталя, все начинали восхищённо подсматривать за каждым шагом, каждым прикосновением и каждым вздохом влюблённых. Причем, этим занятием были увлечены не только представительницы женской части госпиталя, но и выздоравливающие бойцы, всех возрастов и, даже, прошедшие огонь и воду в сердечных делах, записные волокиты.

Свободное от службы в госпитале время, супружеские пары Амосовых и Тихоновых проводили вместе. Чаще всего собирались в доме гостеприимной тёти Кати за круглым столом под лампой с абажуром. Темы для застольных бесед обычно подкидывал Николай, привыкший спорить со всеми, и по любому поводу.

В июле, когда сёстры ходили с уже округлившимися животами, пришла телеграмма из Перми о смерти Пауля Фогеля. Это известие сделалось ужаснее тем, что Мария и Анна ждали отца этим летом. Он уже сдавал свои дела в Пермском крае, и торопился к переезду во Владимир, в ожидании появления внуков. Получив трагическое известие, сёстры напряжённо, в тревоге друг за друга, попытались собраться в дорогу. Опасаясь за их здоровье, Дмитрий Алексеевич и Михаил Иванович, посовещавшись, уговорили их отложить поездку в Пермь и отправили сестёр под наблюдение врачей в роддом. Проститься с Паулем Фогелем поехали Дмитрий Алексеевич и Николай. Вернулись они через десять дней в совершенно другой мир. Всё изменилось, и уже ничто не могло стать прежним.

Всегда непросто рассказывать о беде человеческой. Никогда другой человек не почувствует такой же боли. Он может понять, что вам больно, может чувствовать похожую боль, но никогда – такую же. Боль – и физическая, и душевная – очень индивидуальная вещь. Кого-то боль ломает, кого-то делает сильнее. Кто-то научился её не замечать и живёт с ней целую жизнь. А некоторые способны какое-нибудь незначительное и пустяшное недоразумение, приключившееся с ним, возвести в ранг вселенской беды. И вот уже расточает этот мученик проклятия Богам, упрекая их в несправедливости и ложных надеждах. Ищет виноватых в своём окружении, порой приписывая ближним своим дьявольскую изощрённость. И никогда не поймёт такой страдалец, что достаточно подойти к зеркалу, чтобы увидеть виновника своих несчастий. Занятно, что человек все свои победы и удачи безоговорочно приписывает одному себе, а вот признать авторство ошибок и неудач никто не спешит. Наверное, для того и был придуман и наделён сверхъестественной силой дьявол, чтобы человек мог оправдывать собственные нелицеприятные поступки. Но, я уверен, что среди читателей этих записок, мы не встретим таких перевёртышей. Неужели я не прав?

Вообще, если честно, я сейчас просто тяну время. Дело в том, что я испытываю затруднения в своём дальнейшем повествовании. Как и каким языком, мне следует описывать последующие события и переживания героев, чтобы это было понятно вам, я не знаю. Происходит это оттого, что у нас с вами, скорее всего, разные понимания жизни и смерти человека. И не сказать, чтобы я знал больше вашего. Я пересмотрел тут некоторые произведения мировой литературы, и уверяю вас, что мне нечего добавить на эту тему к тому, что уже известно. И всё же, несмотря на все знания, реакция человека на смерть другого человека всегда непонятна. Здесь встаёт вопрос выбора личной веры, а касаться такого хрупкого предмета, я не считаю возможным, несмотря на то обстоятельство, что я практически не имею веса в человеческом обществе, или вернее будет сказать – невесом. Я думаю, что читатель уже догадывается, что смерть отца не единственная смерть, о которой я должен рассказать в этой главе.

Вернувшихся домой, Дмитрия Алексеевича и Николая, встретило два страшных известия. От кровопотери, после того, как родила девочку, умерла Мария. В ту же ночь, когда Анна узнала о смерти сестры, она родила мёртвого ребёнка. Тогда этого никто не знал, но всё это не было случайностью или роком. Операции делала врач, узнавшая, что сёстры являются немками, и такой результат её участия был её личной местью. Особенное удовольствие доставило врачихе, сделать Анну неспособной впредь стать матерью. Врачиха была садисткой, и сёстры стали её первыми жертвами. Её по-тихому осудили через пару лет, когда очередной жертвой её безумия стала племянница второго секретаря обкома.

Расскажу, как изменилась жизнь после череды бедствий, постигших моих героев. Дочку Дмитрия Алексеевича назвали Елизаветой. Так хотела её назвать сама Мария. Все заботы о маленькой взяла на себя тётя Катя. Она подыскала кормилицу для девочки. Это была тридцатилетняя баба, которая начала неплохо зарабатывать этим, ещё с голодных военных времён. Она непостижимым образом сочетала в своём характере наглость и доброту.

На первых порах, единственным помощником тёти Кати стал Николай. Поручить ему серьёзных занятий с младенцем тётя Катя не рискнула бы, но как посыльный и снабженец, он был на высоте. Когда из больницы вернулась Анна, и смогла начать выполнять посильную работу, в только начавшейся жизни маленькой Елизаветы, в придачу к тёте Кате, появилась ещё одна заботливая нянька. Ещё раньше, в разговорах с сестрой, Анна представляла, как будет воспитывать своих детей – в строгости и послушании. Но с маленькой Лизой, по словам самой Анны, она забывала, что она немка. В минуты, когда Николай заставал свою Анну ласкающую малышку, он восхищался, какой красивой может быть его жена.

Дмитрий Алексеевич долго не находил в себе сил подойти к дочери. И получилось так, что это сама Лиза подошла первой, когда научилась ходить. Было ей уже год, с небольшим. Только тогда взял Дмитрий Алексеевич её на руки в первый раз. А до этого дня, он избегал даже находиться с малышкой в одной комнате. Но никто не решался говорить с ним на эту тему, и потом, в какой-то мере, это устраивало всех. И тётю Катю, и Анну, и Николая. Потеряв свою Марию, Дмитрий Алексеевич, на некоторое время, потерял и себя. Он винил себя, что оставил Марию одну. Работал он механически, все его служебные дела распределили между собой его коллеги. Дома, благодаря трудам тёти Кати и Анны, у него не было никаких обязанностей. Все понимали, что на свою печаль, он имел все основания. Был период, когда Дмитрий Алексеевич настойчиво хлопотал о командировке его в Корею. Но эти его попытки попасть в зону боевых действий, справедливо пресёк знакомый полковник Государственной Безопасности. Из разговоров с Дмитрием Алексеевичем, он понял, что в данный период, Дмитрий Алексеевич, если и не впрямую ищет смерти, то уж точно нисколько не ценит свою жизнь. А с таким настроем воевать нельзя.

Знаменитая улыбка вернулась на лицо Дмитрия Алексеевича только, когда он начал заниматься с Лизой. Общение с дочерью оживило Дмитрия Алексеевича. Тётя Катя, Анна и Николай, поначалу такое положение радостно приветствовали, но потом поняли, что общаться отец с дочерью будет за счёт того времени, когда с Лизой могли бы нянчиться они сами. Есть такая русская поговорка: «У семи нянек – дитя без глазу». Я не знаю, какие няньки в этой поговорке имелись в виду, может, какие-то конкретные, но маленькая Лиза, при наличии нянек в меньшем количестве, не оставалась наедине с собой ни минуты. И девочка, ещё не умеющая толком понимать человеческий язык, уже понимала, что пришла она в этот мир не просто так, а чтобы приносить людям радость и минуты счастья, одним своим присутствием. «Эхиа уду!»– так это открытие прозвучало на её языке того времени. Один старый Михаил Иванович, в отчаянии призывал ближних одуматься и не делать из маленькой девочки кумира. Он обличительно предвещал им, что их безумная привязанность к Лизе, сделает из неё законченную эгоистку и недостойную гражданку грядущего Коммунистического общества. И вы знаете, он был услышан всеми, и каждый с ним согласился. По своему, конечно. Если, например, он говорил об этом жене, тётя Катя энергично ему поддакивала: «Прав ты, Миша, не понимают они ничего. Испортят мне ребёнка. Им бы собой время заняться, пока молодые, а воспитывать надо человеку с опытом. Я согласна». Примерно, то же самое, в различных вариациях, говорили другие воспитатели, оставляя за собой главенствующее право на воспитание Елизаветы. И теперь, в присутствии Михаила Ивановича, все стали остерегаться излишнего общения с девочкой, показывая ему, что они не из тех, из кого младенец может вить верёвки. Правда, когда однажды Михаил Иванович, на короткие пять минут был оставлен с ребёнком наедине, суровое сердце старика дрогнуло, и он совершил оплошность. Он был обнаружен всеми четырьмя няньками, с ребёнком на руках, и с умильными гримасами на солидном, до этого момента, старческом лице. Все в этот момент подумали одно и то же. Уж не расчищал ли Михаил Иванович, своими разговорами о воспитании, место для себя.

Человек рождается в этом мире с определённым набором качеств, данных ему Богом и родителями. По-другому можно сказать – заложены природой. И, хотите – верьте, хотите – нет, но в этом стартовом комплекте никому не выдаётся ни одной, что называют люди, отрицательной черты характера. И вы, наверное, очень удивитесь, когда узнаете из каких чистых и невинных свойств души человеческой, вдруг образуются такие химеры, как злоба, лень, лживость, зависть. Да вы и сами можете, взяв наугад, любой человеческий изъян, распутать его до первоначального невинного источника. Займитесь как-нибудь, рекомендую. Разумеется, это не простой подбор противоположностей: злой – добрый, смелый – трусливый. Нет. Всё не так прямолинейно. И потом, вы сами поймёте, что ни один человек не рождён мерзавцем и чудовищем – он таковым становиться. Под влиянием других человеков и по своей воле. Так что никогда не слушайте тех, кто говорит вам, что человек рождён подлецом и ничтожеством. Иначе, всю вашу жизнь вас будут окружать подлецы и ничтожества. Вы сами таким станете. А слушайте тех, кто призывает вас вспомнить, что человек – дитя Бога. Я, кстати, всегда это утверждал, и не устану это повторять.

Хорошо, когда в самом начале вашего жизненного пути, рядом с вами будут добрые наставники. Вам просто повезло. А если нет? Если маленькому человеку постоянно твердить, что мир прогнил и наполнен враждой и ложью – ребёнок никогда не полюбит этот мир. Причём, обычно говорят такие вещи люди самые близкие, и с самыми благими намерениями «научить жизни». Произрастает это из убеждения, что лживые, бесчестные и бессовестные люди устроены в этом мире лучше. А встречаются и такие воспитатели, что желают самоутвердиться за счёт маленького человека. Сами, такие воспитатели, не достигли в жизни ничего, чем можно было бы поделиться с другими, но они непременно требуют достижений от своего чада. И бесятся, когда не получают повода потешить своё самолюбие. Если внушать ребёнку каждый день, что он недоумок, бездельник и прохвост – кем он станет? Крупным чиновником, а то и депутатом, скажете вы? Что ж, возможно вы и правы. Но задумайтесь, сделает ли это обстоятельство мир лучше. И почему, интересно, человек так уверен, что ему не придётся вернуться в этот мир, им же изгаженный, ещё раз? А может, и не раз? Вот, то-то и оно.

Елизавете Амосовой, конечно, повезло в плане учителей. Она быстро усвоила, что её непосредственная обязанность, в этой жизни, это внушать любовь и любить всех любящих её. Она беспрекословно следовала этому своему предназначению с момента своего рождения. Для каждого, она старалась выкроить время. Она безропотно путешествовала с тётей Катей по её городским знакомым, с целью наглядно подтвердить высказывание тёти Кати о ней, что она «чудесный ребёнок». С тётей Аней, Лиза постигала секреты ведения домашнего хозяйства, садоводства, и учила немецкий язык. С отцом она читала книги, играла в бадминтон, ходила в театр и кино и путешествовала по стране. С дядей Колей, она ходила на рыбалку, в лес и училась водить машину. А с Михаилом Ивановичем вела долгие беседы о последних новинках в области медицины и разбирала с ним педагогические просчёты своего воспитания, совершаемые, время от времени, тётей Катей, тётей Аней и дядей Колей. Отца, как коллегу, Михаил Иванович, никогда не обсуждал. Теперь добавьте к этой деятельности занятия в школе и в танцевальном кружке, нескончаемые к ним визиты подруг и друзей, и вы поймёте, что на себя у Лизы почти не оставалось времени.

Когда Елизавете было шестнадцать, ушли из жизни, сначала тётя Катя, а через полгода Михаил Иванович. Выполняя данное Михаилу Ивановичу обещание, после школы Елизавета отправилась учиться в Москву в Медицинский. Все выходные и каникулы Лиза проводила дома. До четвёртого курса. На четвёртом курсе у неё появился жених. После учёбы и распределения они планировали пожениться. Кончилось это тем, что через три года Елизавета вернулась в отцовский дом с полугодовалой Ольгой. Первое время она ещё надеялась, что её размолвка с мужем забудется, но муж восстанавливать отношения и не думал. Ольга так и не увидела никогда своего отца. Елизавета устроилась работать в городскую поликлинику. А дома, помимо воспитания дочери, к ней вернулись её детские обязанности: помогать тёте Ане по дому и огороду, ходить с отцом в театр и кино, с дядей Колей – ходить на рыбалку и в лес, и водить автомобиль.

Она долго не могла найти человека, который смог бы стать её спутником жизни. Хотя, этими поисками, для неё, были озадачены все её подруги детства, хорошие знакомые и коллеги по работе. Даже дядя Коля предлагал ей две кандидатуры. Но всё разрешилось само собой. Однажды, Елизавета была командирована в Москву для ознакомления с новейшими медицинским оборудованием и лекарствами одной немецкой фирмы. Командировали её по двум причинам. Во-первых, она была красивой, во-вторых, она знала немецкий. В Москве на неё обратил внимание немецкий инженер, представитель рекламируемой фирмы. За те два дня, что Елизавета была в Москве, немец подойти к ней не решился. Зато, когда на третий день он не увидел её среди посетителей выставки, он проявил всю свою находчивость и настойчивость, для розыска Елизаветы. Вечером, того же дня, он подкатил на московском такси к дому Амосовых. Рассказ немца о его внезапно вспыхнувшей любви слушали всей семьёй за столом. Тётя Аня подсказывала Дмитрию Алексеевичу, если он не понимал каких-то немецких выражений, а четырнадцатилетняя Ольга переводила дяде Коле полностью весь разговор за столом. Договорились, что всем нужно, как следует подумать над предложением немца руки и сердца Елизавете. Немец вернулся в Германию. Начались письма, звонки. Самой Елизавете немец понравился уже тем, что был влюблён в неё, но неопределённость с возможной совместной жизнью, заставляла Елизавету тянуть с ответом. Забыл сказать, звали немца Александром. Они встречались с Елизаветой в Москве, когда он прилетал, при первой возможности. Эти недолгие встречи помогли Александру добиться ответного признания. Стали думать о свадьбе. Дмитрий Алексеевич радостно воспринял такое решение дочери. Ольга радовалась за мать. Дядя Коля тоже не был против: «У меня у самого жена немка. Ничего – можно привыкнуть». Одна тётя Аня была не совсем довольна таким выбором племянницы: «Что у нас в России своих немцев не хватает». Она боялась, что Елизавета с Ольгой переберутся теперь в Германию. Но Ольга уезжать в Германию не собиралась, и Елизавета согласилась, что так будет правильно. Через год Елизавета переехала к мужу. Ещё через год у них с Александром родился сын. Назвали Иван. Как только Ивану исполнилось три года, Елизавета с мужем и сыном, стали, минимум дважды в год, наведываться во Владимир. Это были дни всеобщего счастья. Только тётя Аня иногда ворчливо замечала Елизавете, что маленький Иван не всегда правильно говорит по-русски. Да дядя Коля однажды умудрился, зная всего пару слов по-немецки, втихаря от всех, утащить на рыбалку, знающего всего пару слов по-русски, Александра. Вернулись они ближе к ночи пьяные. Александр шёпотом признался жене в страшном. Он рассказал, что они с дядей Колей совершили преступление – ловили рыбу без лицензии. На что Елизавета ответила ему, что им остаётся только молиться, чтобы об этом не стало известно в КГБ, и отправила мужа спать. Когда Елизавета рассказывала о своём разговоре с мужем тёте Ане, дядя Коля находился неподалёку, и, по обыкновению, подслушивал. Он посчитал такую шутку над своим немецким другом несправедливой и поспешил скорее всё ему объяснить. Дядя Коля растолкал уже заснувшего Александра и начал, как мог, втолковывать ему, что в России можно ловить рыбу без лицензии, и что КГБ уже нет, и что если бы оно и было, то заниматься такой ерундой они не стали бы. Но поскольку успокаивал он немца очень эмоционально, отчаянно восполняя незнание немецкого языка, замысловатыми жестами, Александр испугался ещё больше. К тому же, из всего дяди Колиного объяснения, немец разобрал только повторенное несколько раз слово «КГБ». Наутро, ему всё объяснили конечно, но после этого случая, немец стал побаиваться общения с дядей Колей в отсутствии жены. А дядя Коля больше его, и не приглашал. Он ждал, когда подрастёт Иван…

Тётя Аня очнулась от воспоминаний и повесила фотографию на своё место. Она собралась уже пройти на кухню, как вдруг на глаза ей попалась книга на серванте. Об этой книге говорили вчера за столом. Дядя Коля обещал занести её Олюшке. Надо будет ему напомнить. Тётя Аня взяла «Розу мира» с собой на кухню. На кухне она обмяла подошедшее тесто и поставила его на второй подъём. Время ещё было, и она решила заглянуть в книгу, с целью отыскать в ней фрагменты, о каких говорила вчера Татьяна. Но для начала, Тётя Аня сварила себе ароматный кофе. Она налила кофе в чашку и уселась за стол. Тетя Аня начала листать книгу и наткнулась на вложенный между страниц пожелтевший листок бумаги. Листок был почти книжного формата, сложенный вчетверо. Тётя Аня раскрыла его. На листке был круг, составленный из букв латинского и русского алфавита, а сам круг был занят крестом, также состоящим из различных букв и цифр. Всё было написано блёклым карандашом, к тому же, очень мелко. Ни одного слова, которое бы можно было прочитать, буквы не составляли. Тётя Аня решила, что это один из многих листков, на котором Дмитрий Алексеевич писал, обучая Ивана. Можно было его выкинуть. Тётя Аня оставляла на память, только то, что было сделано аккуратно и красиво. А не эту абракадабру.

Дверь на кухню открыл проснувшийся дядя Коля. Тётя Аня захлопнула книжку, вместе с листком, и положила её на стол. Дядя Коля улыбнулся.