Удача

– Не я это придумала. Но теперь ты понимаешь? Я их не рожала. Моё тело нетронуто. Ему, – она говорила о боге войны, – это ненужно. Он хотел наказать меня так, чтобы я согласилась принадлежать ему. В его планы не входит делить меня с кем-то.

Вотан обвёл распахнутыми влажными глазами колонны и пейзаж за окном. Он шёл за женщиной, которая принадлежала ему, но, оказалось, её никогда не существовало.

Богиня не обращала на него внимания, будто он был одной из колонн.

– Ты нас не любила? – смог сказать Вотан.

– Любила, – её лицо ни на йоту не изменило выражения. – Я имела неосторожность сказать ему – она говорила о боге войны – что не люблю его. Он постарался доказать мне насколько разрушительна и непостоянна сила любви, я убедилась на себе, что тот, кто любит, чувствует не одну лишь любовь, но и боль, страх, стыд, унижение. Счастье, построенное на любви, так шатко. Он доказывал мне, что ненужно любви, чтобы быть вместе.

– А ты?

Она наконец посмотрела на Вотана.

– А я… как и раньше не хочу быть с ним.

Богиня отвернулась к преувеличенно лазурному, нереальному тёплому морю. Её взгляд тянуло туда, в просторы никогда не бушевавшего штормами моря, как магнитом. Она была желанна, но сама не желала ничего кроме покоя, сравнимого с покоем созданного ради её развлечения моря. Даже это море было каким-то невзрослым, не мужчиной, это было море-дитя, ласковое, послушное, стремящееся порадовать любующуюся им красивую женщину.

Где за этим вечнокрасивым лицом пряталась любимая Вотана, которая была несколько наивна, не всё понимала, которую Вотану с его опытом нетрудно было смутить, которая плакала, когда её вынудили стать неверной, которая поразила Вотана, ответив на его желание, вдруг открывшаяся, вдруг полюбившая его своим нежным сердцем? Где была любимая, которая без требований, увещеваний и обманов с его стороны, привела в мир двоих из трёх их сыновей, просто потому что захотела сыновей от него?

Где, если уж на то пошло, родная Фенрира? Принявшая его, несмотря на владевший ей ужас, ежедневный ужас близости с ним? И ведь она искренне полюбила его, она сделала его меньшим зверем и большим человеком…

Вотан не относился к людям, боящимся жизни. Он неодобрительно обвёл взглядом колонны и море у подножья холма. Что за море без штормов? Даже в грязной луже случаются волнения. Вотан был чужим и грязным здесь. Он прислонялся спиной к белоснежной колонне, но она не изменяла своей девственной белизны. Жизнь застыла здесь, причина не вела к следствию, да и причин никаких не было.

«Это наш мир выдумка злого бога, наказание для желанной богини?» – с досадой думал Вотан. «Наш выдуманный мир куда более живой, чем этот, подлинный. Как знать, может это он наказание для тех, кто не выносит унылого вечного покоя».

– Фенрир убил себя, – без жалости сказал Вотан. Если в ней есть что-то от его любимой, он увидит это, а если нет, то и нечего больше смотреть на красивое равнодушное лицо.

Вечно юная богиня разомкнула губы:

– Он – она говорила о боге войны – глупый юнец. Он не должен был создавать для моего наказания людей, которые способны испытывать собственную боль.

Её ресницы двигались быстрее, чем прежде. Прогоняла слёзы? Вотан смотрел на неё во все глаза. Где ты, любимая, покажись.

– То, – заговорил он словно в сомнениях, – что мы выдуманы, не помешает мне сберечь жизни сыновей и волчат?

Ресницы трепетали, как крошечные крылья колибри, в окружающем покое не было ничего более стремительного, с чем можно было сравнить их мельтешение.

– Не делай этого со мной, – с трудом сказала она, опустив лицо и выставив перед собой руку, словно ей стало тяжело сидеть. Это была не просьба, а приказ. Прежде она была куда мягче. – Ты не имеешь права. Не смей делать этого со мной.

Раньше она бы не догадалась, что он специально тревожит её.

Она выдохнула с тихим свистом и продолжила прерывисто говорить низким хрипловатым голосом:

– … дёргают из стороны в сторону, требуют постоянно, не затыкаясь ни на секунду, всего хотят достичь без усилий, не ударив палец о палец, клянут и оскорбляют, стоит на секунду отвернуться, просто взглянуть на другого, не понимают, что удача не может принадлежать одному, жадничают, упиваются своим эгоизмом… не понимают, что взамен своему везению, нужно давать лишь немного покоя, благословенного покоя…

Она простонала незнакомым голосом и завалилась вперёд, грудью на холодный пол, и замерла там.

– Я не хочу принадлежать этому юнцу, Вотан, – плачущим голосом проговорила она с пола. – Он даже не понимает, что удача появилась раньше войны. Я не хочу нянчиться с ним, не хочу благоволить его ремеслу… на войне за подол удачи цепляется смерть… я не хочу таскать её за собой… опять…

Вотан посмотрел на безмятежное море. Возможно однажды, отвечая её желаниям, оно разродится богом, дарующим покой. У него будут глаза цвета лазури. Он поднимется по холму к той, что ждала его вечность. Она будет знать, что он пришёл не за наживой, как другие, не ради лёгкой жизни, потому что покой самодостаточен. Он отдаст ей себя. Её по-прежнему будут дёргать, это неизбежно, но она не будет страдать, как прежде…

– …как этот сопляк посмел наказывать меня?

– Правильно, – поддержал Вотан. – Отвернись от него навечно.

Она приподнялась с пола.

– И в войне больше никому не будет везти?

– А пускай и не начинают, – уверенно кивнул Вотан.

Она задумалась.

– Они не сразу поймут…

– Лучше поздно, чем никогда, – заметил Вотан.

Лучше поздно, чем никогда. Море неторопливо накатывало на берег. Слишком мягкое, слишком красивое, чтобы принадлежать жизни. Жизнь, она не такая. Жизнь беспокойная. Моря должны быть беспокойными, им как зеркалам положено достоверно отражать жизнь. Красивое тёплое море у подножия высокого зелёного холма отражало безмятежное голубое небо.