Река жизни

– Завтра днём надо успеть дочитать, а вечером с Фомичом в ночь, пасти лошадей, – сказала сестра, вставая со скрипучего дивана.

– Куда? – спросил я растерянно.

– Спать на сеновал, а ты спи здесь!

– Можно с тобой? – промолвил я неуверенно.

– Ещё чего не хватало, чтобы мамка видела. Она и так на нас с тобой косо смотрит, следит в оба глаза. Ещё вздумает завтра с нами в ночь податься. От неё всё можно ожидать.

В эту ночь я не мог долго заснуть. Мои мысли были связаны с жизнью пегого мерина, я представлял, каким он был в молодости и каким стал на старость лет. Мне стало его жалко.

В памяти всплыли забеги лошадей на Краснодарском ипподроме, где в главной ложе всегда сидел отец. Он был любитель скачек, знал толк в лошадях. Как говорила часто моя мать, у него было три слабости: женщины, выпивка, лошади.

Я в лошадях плохо разбирался, даже можно сказать, их боялся, на ипподром ходил за компанию с друзьями, чтобы только повидать отца.

Наблюдая за отцом, невольно следил за бегом лошадей, когда они выходили на финишную прямую перед трибунами, их лёгкий полёт над землёй меня завораживал. Теперь, после прочтения этой повести я понял, почему такие быстроходные редкие махи ног при беге называются: «холсты мерить».

Засыпая под впечатлением повести, уже представлял завтрашний день: около реки большой луг, окружённый лесом, я и Маринка плывём по нему на лошадях, иногда с головой ныряем в сочные и пахучие травы.

Я знал, что лошадь может развивать большую скорость до 60 километров в час. Но при этом не понимал, почему при такой скорости, даже на длинных дистанциях, лошадь относительно мало затрачивает энергии? Как такое возможно? И только будучи студентом сельхозинститута, узнаю, что секрет кроется в строении ног, которые обеспечивают одновременно и быстроту, и силу. А сейчас не подозревая, что ждёт меня впереди, засыпал под первые крики петухов.

В таком возрасте утром сон сладкий и глубокий.

Просыпаюсь от того, что солнце через окно так прижгло лицо, что я невольно открыл глаза, глянул на часы и обомлел, вскакиваю с постели. Было около десяти часов, кругом тишина лишь только часы-ходики на стене отсчитывали неумолимо свой бег. Быстро оделся и на хозяйственный двор. Маринка, завидев меня, лишь улыбнулась, подняв голову от свиной кормушки, куда сыпала кукурузную дерть. Сразу вспомнил сладкий вкус кукурузной мамалыги, которую я часто употреблял вместо хлеба в послевоенные годы. Не чувствуя веса своего тела, бросился помогать Маринке, не понимая ещё, что все хозяйственные дела уже давно сделаны добротно и своевременно.

Я только сейчас осознал: не покорми животных вовремя, они подымут такой хай, что любой сон разгонят в миг.

У меня мелькнула мысль, сестра бережёт мой сон, считает меня маленьким и ещё не окрепшим пацаном. Это меня задело не на шутку за живое! Появилась мысль доказать, что я уже взрослый и за свои поступки готов отвечать.

Отведённые два часа занятий по математике быстро пролетели, впервые сестра меня похвалила за освоение нового задания. Я ждал с нетерпением, когда продолжим читать повесть Толстого. Зная авантюрный характер сестры, я уже предвосхищал какой-то сюрприз. Когда мы дочитали повесть, Маринка достаёт с книжной полки рассказы Куприна, находит рассказ «Изумруд», и даёт мне его читать. Уже в начале рассказа читаю и не верю своим глазам: «посвящаю памяти несравненного пегого рысака «Холстомера». Читая с жадностью рассказ, я снова окунулся в жизнь ипподрома, осознал нелёгкую жизнь Изумруда. Конец рассказа меня потряс до такой степени, что даже на глазах выступили слёзы. Маринка, увидев слёзы, промолвила:

– Я не думала, что ты такой сентиментальный! А вообще если в глазах не было слёз, то и в душе никогда не будет радуги.

Обняв меня, стала читать отрывок из рассказа, как бы успокаивая меня: «это была настоящая американская выездка, в которой всё сводится к тому, чтобы облегчить лошади дыхание и уменьшить сопротивление воздуха до последней степени, где устранены все ненужные для бега движения, непроизводительно расходующие силу, и где внешняя красота форм приносится в жертву лёгкости, сухости, долгому дыханию и энергии бега, превращая лошадь в живую безукоризненную машину».

Запах тела сестры, пропитанный разнотравьем, успокаивающе на меня подействовал, и мы пошли заниматься хозяйскими делами, я поить птицу и животных, а Маринка поехала на велосипеде доить корову.

В работе и заботе незаметно и подошёл долгожданный вечер, а с ним незабываемые впечатления на всю жизнь.

Как только солнце начало клониться к вечеру, от реки потянуло притягательной свежестью.

Раньше обычного на подводе вместе с конюхом Фомичом, прикатила тётушка, чтобы нас проводить в ночную – приготовить котомку еды и молока крынку. Оказывается, её заботы были лишние, как и лишние хлопоты Маринки.

Старший сын Фомича уже наловил целое ведро форели, нас собирается потчевать наваристой ухой. Табун колхозных лошадей уже переправили за реку на сочные травы, в которых я мог скрыться с головой.

А пока мы шумно садимся в подводу, к восторгу Маринки, тётушка выкатывает велосипед и мчится встречать корову с пастбища. Мы усаживаемся на пахучую траву, сзади подводы – на уровни моей груди натянута цепь, которая соединяет борта. Мы смеёмся, не обращаем никакого внимания, что вся пыль из-под колёс летит на нас. Маринка говорит, ничего страшного, искупаемся на реке, там я знаю заводь, где вода тёплая и не глубоко.

И здесь я вспоминаю, что плавки с собой не захватил, а Маринка успокаивающим голосом и говорит: они не нужны, будем купаться голяком! Последние её слова я воспринял как своё долгожданное желание: загадай своё желание от сердца, и ты услышишь ответ от сердца!

Возле реки конюх распряг лошадей и стал переводить их за реку, на другой берег. Мы с Маринкой по знакомому висячему мосту перебрались к тому месту, где уже спокойно пасся табун лошадей.

Невдалеке, на берегу реки, незнакомый мужчина разжигал костёр. Направляясь к этому месту, по пути стряхивая с себя пыль, заметили, как он, завидев нас, бросился навстречу, ещё издалека приветствуя нас, радостно размахивая руками.

– Фёдор, – представился он. – Влад, – ответил я, стесняясь своего городского и редкого имени.

Маринка поприветствовав на ходу сына Фомича, не останавливаясь направилась к костру. На правах хозяйки стала сразу нами командовать, требуя, чтобы мы на ночь заготовили побольше дров, принесли воды. Сама начала готовить рыбу для ухи. И только убедившись, что работа выполнена, попросила Фёдора подвести лошадь по кличке Ветер. Стоило Фёдору окликнуть лошадь, как она, заржав, быстро подлетела к нам.

Маринка, поправив уздечку и седло, дала из рук какое-то лакомство, быстро и легко вскочила на лошадь верхом. Не успел я опомнится, как она понеслась по-над речкой.

– Вот озорная девчонка, – услышал я рядом голос Фомича, – такие нигде не пропадут. Втроём мы стали наблюдать, как она лихо управляла лошадью, грациозно восседая в седле. Фомич, то и дело восхищаясь её смелостью, приговаривая:

– Лошадь её слушается, знаешь почему? – Она чувствует наездника, его смелость и силу! Лошадь – умное животное!

И, обращаясь ко мне, говорит: «если ты будешь говорить с лошадью, она будет говорить с тобой, Вы узнаете быстрее друг друга. Если ты не будешь говорить с ней, то ты не узнаешь её, а того, чего ты не знаешь, ты будешь бояться!»

Насколько оказался прав конюх, я узнал через несколько минут, когда Маринка передала уздечку в руки конюха:

– Ну, джигит, покажи теперь ты, на что способен!

Я от страха сразу же забыл всё, о чём говорил мне Фомич. Молча подошёл сбоку, подпрыгнул, чтобы лечь на седло, но попытка оказалась неудачной, и я свалился назад под общий хохот.

И только с помощью сестры и Фёдора я влез на седло, естественно, мои ноги до стремян не доставали, я ногами обхватил живот лошади и лёг на её холку.

Но седло мешало крепко прижаться к телу умного животного.

И в тот момент, когда Фомич пытался передать мне в руки уздечку, лошадь стала подпрыгивать, стараясь сбросить меня из седла, как нерадивого наездника. Я крепче ухватился за холку коня и стал с испуга шептать ласковые слова. Лошадь перестала брыкаться, ухом повела и медленно пошла рядом с Фомичом. Я ухватился двумя руками за седло, покачиваясь телом в такт шагам лошади. Какое-то время рядом с нами шёл конюх, и только убедившись, что лошадь спокойно приняла наездника, передал уздечку мне. Гордость распирала мою грудь. Я преодолел страх, но самое главное, в глазах сестры продемонстрировал свою смелость и решительность. Сколько я сделал ходок вдоль реки, не помню, но мысленно стал постигать смысл существования конного человека в недалёком прошлом. Кубанский казак без коня ничего не значил. На коне, и только на коне смотрелся казак воином, способным защитить Кубань, а с ней и всю Русь от набегов чужестранцев. Мне казалось, что лошадь подо мной чувствует человека, умеющего ценить её красоту. Ну и что под Маринкой лошадь летела, как пуля, не стуча копытами, зато подо мной отстукивала биение моего сердца. Не скрою, мне передалось от лошади её достоинство, с которым она слушалась меня.

Ах, юность, юность, как хочется быть любимым и любить без памяти. От этих мыслей я долго не замечал усталости, напряжения всех мышц тела и ног. Когда возле костра я слез неуклюже с лошади, на первых порах шага не мог сделать, ноги занемели и не слушались меня.

5. Ночь в горах

Как только солнце скрылось за горами, начало быстро вечереть. Фомич, отправив сына домой, стал готовить приправу для долгожданной ухи. Мы, же предупредив Фомича, пошли купаться, захватив с собой полотенце.

Мы идём не спеша, по-над речкой на высоком её берегу, рядом внизу под ногами шумит река и совсем рядом беспечно шелестит трава, сочная и высокая. Я не смело посматриваю на сестру, как бы предвкушая увидеть её голой и такой желанной. Я боюсь её привлекательности, стараясь не спугнуть её желаний искупаться голой – молчу, как воды в рот набрал. В её глазах, в которые я заглядываю изредка, встречаю тоже волнение и переживания. Я постоянно опускаю глаза для приличия, упиваюсь тишиной и пением кузнечиков. Мы уже не слышим, как потрескивает костёр, как лошади жуют траву, тихим шагом ступаем на висячий мост, который как старый друг принимает нас в свои объятия и помогает спокойно перебраться на пологий берег реки. Ступая осторожно по гальке направляемся в сторону станицы, где река свой бег замедляет и вода теплей.

Я не заметил, как быстро стемнело, только на высоком берегу, как маяк горел наш костёр, а вдали на небе загорелась яркая Венера. Маринка взяла меня за руку и повела к высоким липам, которые я ещё приметил днём.

– Будем раздеваться по очереди, неожиданно услышал такой милый и долгожданный голос сестры. – Ты только отвернись! Когда я войду в воду, я тебе крикну: «Можно!» Купаться будем раздельно, недолго, а то Фомич будет волноваться.

Мы разжали руки, я отвернулся и стал чутко прислушиваться к разным шорохам, хотел уловить главный момент: снятие халата и удаляющийся шорох гальки, но из-за шума воды ничего не расслышал, лишь только:

– Уже можешь раздеваться!

Голос сестры, заглушаемый шумом воды, я всё-таки расслышал, но где-то вдали. Я повернулся к реке, ища глазами сестру, вижу, она стоит по грудь в воде и машет мне рукой. Волосы её развиваются от чуткого ветра, который стелился по-над водой с чёрных гор. Мне стало не по себе, я даже испугался, представляя водяного и русалок в реке.

Слышу голос сестры:

– Чего тянешь, отойди несколько метров в сторону, чтобы тебя не было видно, и раздевайся, да поживей! Вода не очень тёплая, долго не выдержим!