Легионер. Книга четвертая

А как? Он невесело усмехнулся: очень коротко! В его «Статейном списке», увидеть который Ландсбергу довелось много позже, кем-то из тюремного начальства красным карандашом было помечено: использовать осужденного на самых тяжелых физических работах – в шахтах и каменоломнях…

Кто сделал эту категорическую приписку, появившуюся в его деле после пребывания в Псковской пересылке? Подпись должностного лица была нечеткой, в ней можно было распознать слово «полковник» и первые буквы фамилии – «Су…» – и только! Опять таинственный полковник!

По двенадцать – четырнадцать часов в тесных сырых лазах угольных шахт близ поста Дуэ, кайло в руках и черепок со свиным салом, дающий в страшной норе чуточку живительного света. Набитый нарубленным углем ящик забойщики выволакивали наружу, передвигаясь на коленях или вовсе ползком, сбивая в кровь колени и локти. А снаружи их ждала ругань надсмотрщика, тычки и пинки.

«Еле шевелишься, дохлятина! Ишь, рыло благородное! Не дашь до конца урока еще десять ящиков – останешься в забое на ночь, сволочь!» И оставляли не выполнивших «урок» в шахте на ночь, без черпака пайковой жидкой баланды с парой мелких черных картофелин и разваренными рыбьими костями на дне котелка, без фунта черного сырого хлеба. И силы таяли в страшном подземелье гораздо быстрее, чем наверху… И проклятый угольный ящик становился совсем тяжелым и неподъемным.

Тюкая кайлом по угольному пласту, каторжник, помимо воли, часто засыпал, впадал в забытье. И уже сам оставался в угольной норе, не желая выползать под тычки и ругань даже ради жидкой похлебки… Он уже не рубил уголь, а просто лежал, бездумно моргая на чадящий огонек коптилки, пока не умирал. Надсмотрщик, обратив внимание, что из угольной «норы» нет поступления угольных ящиков, со страшной руганью посылал в тесный лаз других «шахтеров». Те находили мертвое тело, привязывали к ногам веревку и выволакивали его наружу, проклиная товарища за лишнюю «ходку» на кровоточащих локтях и коленях…

Нет, решил Ландсберг, откладывая в сторону очередной лист. Нет, пока он не готов к таким воспоминаниям. Пока это слишком близко. Нужно время, нужно подольше пожить среди нормальных людей – на солнце, слушая птиц и детские голоса. Начну с чего-нибудь не столь мрачного – ну хоть бы и с недавнего плена в Японии. Там было, по крайней мере, не страшно!

Ретроспектива-1

…Это была третья война Ландсберга. И впервые он готовился принять в ней участие не то чтобы против своего желания – безо всякого энтузиазма. Без пьянящего душевного порыва, бросившего его в первый свой Туркестанский поход под началом генерала Кауфмана. Без честолюбивых планов своего участия во Второй Турецкой кампании.

«Может, все это только потому, что я стал стар? Тяжел на подъем? Потому, что у меня есть семья и в душе мало что осталось из того, что толкает людей на защиту своей земли, своего Отечества, – думал он. – Действительно: ради чего мне защищать Сахалин?»

На самом деле он не рвался в бой просто потому, что подготовка к стоящей на пороге войне с Японией была самой бестолковой военной кампанией на его памяти. С самым бездарным военачальником из всех, что когда-либо встречался на пути Ландсберга.

Кауфман, легендарный Белый генерал Скобелев, граф Тотлебен – судьбе было угодно, чтобы жизнь Ландсберга в разное время пересекалась с судьбами этих замечательных полководцев. Губернатор и начальник местных войск острова Сахалин генерал-лейтенант Ляпунов, назначенный высочайшим указом императора Николая II, был кем угодно, – но не боевым генералом в полном понимании этого слова. Его военный, с позволения сказать, опыт исчерпывался короткой службой в пехоте и артиллерии еще в качестве… младшего офицера. Высокие чины и ордена Ляпунов получил позже, и, увы, не за воинское искусство, а за усердное и рьяное выполнение указаний и пожеланий высокого начальства на тыловой и административной стезе.

Да бог с ним, с отсутствием у Ляпунова военного опыта и стратегического мышления, размышлял Ландсберг. Но как, как мог «проворонить» войну глава сопредельной с Японией территории? Войну со страной, в которой все последние годы совершенно не маскировались замыслы о захвате северных земель? Ведь вопрос о необходимости присоединении Сахалина к владениям Японии не сходил со страниц газет несколько лет. О близкой войне с Россией говорили практически все местные рыбопромышленники. Не скрывали своих замыслов об экспансии и японские владельцы сахалинских промыслов на юге острова – а их насчитывалась без малого сотня!

Недальновидность и политическая близорукость на грани великодержавного шовинизма простительна – вернее сказать, более объяснима – для столичных кабинетных чиновников. Для них Сахалин – не более чем забытый богом клочок земли где-то на окраине империи. Как говорится, когда-то застолбили остров – и благополучно о нем забыли.

Ландсберг не сомневался: в Санкт-Петербурге поползновения Японии не воспринимали всерьез до последнего. И это понятно и объяснимо, если оценивать необъятные просторы России в сравнении с «клочками» скалистых Японских островов где-то в самой уголке карты Евразии, чуть не под рамкой. Понятна и объяснима такая наивность у детей – но как ее объяснить у генералов и министров великой России?

Почему высшие чины Российской империи, включая военного министра, столь упорно не желали замечать реальные признаки беды, концентрировавшейся у восточных окраин?

Ландсберг не считал себя политиком. Но будучи коммерсантом, считал обязательным для себя держать руку на пульсе событий. В свое время для себя он отметил, что подготовка Японии к войне форсировалась с приходом к власти лидера японских «ястребов» Ямагаты[1 - Ямагато Аритомо – японский политический и государственный деятель. Впервые став премьер-министром Японии, он с 1890 года настаивал на увеличении обороноспособности Японии. Во время Русско-японской войны 1904–1905 годов находился на посту главы Генерального штаба армии. За вклад в формирование вооружённых сил Японии получил прозвище отца японской армии.]. Уже через пять лет его усилиями численность армии выросла втрое, а тоннаж ее военного флота увеличился вчетверо!

На осторожные подсказки своего окружения об опасном соседстве Ляпунов реагировал весьма легкомысленно. Он цитировал пренебрежительные и полные скептицизма высказывания военного министра, генерал-адъютанта Куропаткина, посетившего остров в 1903 году: тот назвал опасения по поводу возможного нападения на Сахалин полным бредом. Свято верил Ляпунов и в «неприступность» Сахалина для вражеского вторжения – имея в виду как погодно-климатические условия, так и рельеф скалистых, по большей части, побережий острова и отсутствие на Сахалине сколько-нибудь развитой сети дорог для продвижения войск.

Любил Михаил Николаевич Ляпунов и демонстрировать оппонентам японский орден Священного сокровища I степени, полученный им в том же году.

– Голубчик, ну кто же будет награждать одной из высших государственных наград будущего врага? Полноте вам, не берите в голову…

Что же касается Ямагато, то генерал-губернатор Ляпунов, побывавший в Японии по случаю награждения его высокой наградой, запомнил только, что тот был представлен ему как посланец Японии на коронации императора России Николая II и великий знаток японской поэзии и декоративного садоводства. О садах в поместьях и на виллах Ямагато Аритомо в Киото и Токио генерал-губернатор был очень высокого мнения…

* * *

Нельзя сказать, что Россия вообще никак не реагировала на явные военные приготовления Японии. Ландсберг хорошо помнил, как на острове работала полномочная комиссия, верстающая планы обороны Сахалина в случае возможной агрессии с юга. Но та же комиссия во главе с Приамурским генерал-губернатором Линевичем отвергла подготовленные и предложенные военным министром Куропаткиным два варианта подготовки обороны острова – как «необоснованно» дорогие. Значит, комиссия тоже не верила?

Необоснованно дорогие, не удержавшись, вслух фыркнул Ландсберг. Не более пятисот тысяч рублей на всё про всё – и дорого? При том, что полномасштабной подготовленную Куропаткиным программу назвать было никак нельзя. Она предполагала усиление Корсаковского и Александровского постов двумя батальонами пехоты, двумя артиллерийскими батареями, дополненными «вышедшими из нормальной табели» – считай, списанными! – крепостными орудиями для защиты рейдов. Программа не предусматривала даже строительства бетонных оборонных сооружений – предполагалось ограничиться деревянными блиндажами и пороховыми погребами…

Но даже эта, весьма усеченная программа подготовки защиты острова, не была к началу войны выполнена. На Сахалине «проснулись» только тогда, когда японский флот уже топил российские боевые корабли под Порт-Артуром. И только тогда, когда «жареный петух клюнул», начали спешно лепить на западном побережье полевые укрепления…

Заметим: земляные полевые укрепления! Как будто на вооружении противника были пушки времен царя гороха!

Лепить или ЛЯПУНОВить?

А готовность местного гарнизона? Как известно, необходимыми условиями успешных боевых действий командиров и нижних чинов являются слаженность действий и понимание стоящих задач. Оборонять остров в случае войны должны были подготовленные и знакомые с местностью солдаты и офицеры. Но и этого не получилось, размышлял Ландсберг. Еще в начале 1904 года по плану мобилизации командованием было сделано представление о формировании из местных воинских команд батальонов – однако к концу года в такой батальон была трансформирована одна лишь Александровская воинская команда. Дуйский батальон, дай бог памяти, был сформирован всего за несколько дней до высадки японского десанта.

Примерно так же получилось и с формированием двух батальонов из воинской команды, прибывшей на остров из Николаевска поздней весной того же 1904 года…

А что за вид был у того поступившего с материка пополнения! Нижние чины в рванине, без форменной обуви, едва не в лаптях. Защитники не были знакомы с элементарной воинской подготовкой. Все как один в возрасте, с животами и одышкой…

А артиллерийское прикрытие? Восемь клиновых орудий двадцатилетней давности, без поворотного механизма и сошников, с изношенными стволами. Стрельба из таких, с позволения сказать, пушек реально угрожала жизни орудийной прислуге – к тому же прибыли эти орудия всего за несколько дней до высадки японского десанта. Лошади для их передислокации закуплены не были – опять-таки по причинам экономии. В итоге перетаскивать этих тяжеленых монстров солдатам приходилось вручную, что лишало отряды мобильности. И чтобы не лишиться этой самой мобильности окончательно, на второй же день обороны защитники острова сбросили орудия в глубокие овраги…

К началу объявленной на Сахалине в 1904 году мобилизации Ландсберг в списках гражданской администрации давно уже не числился. На Сахалине его знали как агента Приморской пароходной компании, островного представителя КВЖД и торгового дома «Кунст и Албертс» из Владивостока.

Не дождавшись приглашения, он записался в добровольцы. На фоне разговоров о нехватке командного состава и офицеров для Сахалинского гарнизона, с учетом своего военного образования и боевого опыта двух кампаний, Карл Ландсберг был неприятно поражен тем обстоятельством, что его сначала упорно «не замечали», а позднее, вынужденно заметив, начали «задвигать».

Да, конечно, он бывший каторжник – но наказание-то им отбыто! К тому же, каторжное прошлое не мешало и гражданской, и тюремной администрации острова в полную меру использовать его инженерные знания военного сапера для строительства зданий, дорог, мостов и причальных сооружений едва ли не с первого дня прибытия на остров. А тут – Отечество в опасности, а главным его сахалинским охранителям бывший гвардейский офицер с его боевым опытом, выходит, не требуется? Проглотив обиду, Карл продолжил настойчиво предлагать себя в качестве военспеца.

А вольное сахалинское население тем временем деятельно готовилось к эвакуации с острова. Те, кто не успел покинуть остров с первым после начала войны с Японией весенним сплавом 1904 года, намеревались непременно уехать летом или осенью. Тогда же Ландсберг намеревался отправить в Европейскую Россию через Де-Кастри и Владивосток и свою семью – супругу Ольгу Владимировну и сына Георгия.

– Но ты же сам говорил, Карл, что в случае начала военных действий Японии в Татарском проливе Де-Кастри тоже подвергнется нападению! – осторожничала Дитятева.

– По моим предположениям, скорее всего, да. Но ты же не будешь сидеть в Де-Кастри и ждать нападения японцев! – уговаривал Карл. – Наймешь лошадей, и почтовым трактом двинешься во Владивосток. И не спорь, майн либе! – Ландсберг шутливо постучал вилкой по тарелке. – Не спорь! Я понимаю, что такое путешествие будет долгим и не столь комфортным, как на пароходе – но нынче нужно быть реалистом. Проливы у Японских островов заполнены минами, торговый путь нынче проходит много восточнее Японских островов. К тому же, Россия находится с Японией в состоянии войны. И хотя с начала боевых действий и до сих пор японский флот не подвергал атакам русские торговые корабли, – кто знает, как сложится ситуация летом и осенью?

Ландсберг помолчал, поиграл вилкой и вдруг добавил:

– К тому же, майн либе, очень даже вероятно, что с тобой и Георгием поеду и я!

– Это было бы просто замечательно, Карл! Тогда – хоть на верблюдах! – Ольга Владимировна даже захлопала от радости в ладоши.

Однако, поглядев на помрачневшее лицо мужа, снова нахмурилась:

– Но тебе же дали под начало Первую саперную дружину! Что-то изменилось, Карл? Ты говорил, что в случае начала военных действий на Сахалине будешь принимать участие в его обороне. Нет-нет, я просто мечтаю уехать отсюда вместе с тобой… Но ты расстроен… Что-то случилось?

* * *

Карл рассказал все. О том, что командирами созданных добровольных дружин ставят даже офицеров тюремного ведомства, не имеющих никакого опыта военных действий и начальной военной подготовки. А он командует Первой Саперной дружиной как гражданское лицо. Он статский начальник дружины, без присвоения воинского звания!

Рассказал Ландсберг и о своем визите к правителю канцелярии военного губернатора, подпоручику запаса Марченко – до самого Ляпунова его не допустили, объясняя сие чрезвычайной занятостью последнего.

– Я, собственно, не понимаю мотивов вашего визита, господин Ландсберг, – прервал посетителя подпоручик. – Вам оказано доверие, под ваше начало отданы две сотни дружинников. Чего еще вам угодно?

– Господин правитель канцелярии, вы же военный человек. И не можете не понимать моей озабоченности. Принципы формирования дружин на Сахалине таковы, что в них записались вчерашние каторжники, ставшие вольными поселенцами. Поддержание в таком военном формировании дисциплины и требуемого боевого духа представляют для командиров немалые сложности! Ну подумайте сами, господин подпоручик, как командир может обеспечить безусловное выполнение своего приказа, ежели крайним наказанием для дружинника является его отчисление из дружины!? А ежели во главе дружины поставлен статский – то рядовой чин, извините, пять раз подумает, прежде чем исполнить его распоряжение! Даже сейчас, когда моя дружина роет окопы и чинит дороги, а над головами не свистят пули и снаряды, дружинники шушукаются, задают мне неприятные вопросы, дерзят и пускаются в рассуждения относительно отдаваемых мной приказов. Иной раз и оспорить приказы пытаются! А что же будет, когда японцы высадят на Сахалин десант и мне придется вести их в атаку?

– Милостивый государь! – Марченко поднялся, вынуждая тем самым подняться и посетителя. – Милостивый государь, господин пароходный агент! Кто, собственно, дал вам право критически обсуждать высочайше утвержденные правила формирования дружин? И что это, па-азвольте спросить, за паникерские пр-р-редположения насчет высадки японского десанта? В директиве его высокопревосходительства, господина военного губернатора Сахалина Николая Михайловича Ляпунова ясно сказано о невозможности штурмовой атаки противника на неприступные сахалинские берега… Ландсберг, что вам, собственно угодно? Я, извините, занят!

– Я покорнейше ходатайствую о присвоении мне воинского чина подпоручика, что соответствует моему прежнему чину во время прохождения службы в лейб-гвардии Саперном батальоне. Хотя бы на военное время! Хочу вторично обратить ваше внимание, господин правитель канцелярии, что данное ходатайство проистекает не из личных мотивов, но прежде всего из интересов дела!

– Оставьте ваше ходатайство у порученца в приемной! – пренебрежительно махнул рукой Марченко. – Ответ, впрочем, могу сообщить уже сейчас – он будет отрицательный! Вы, очевидно, очень быстро забыли, господин пар-р-роходный агент, о своем каторжном прошлом. Как и о том, что прежнего чина, дворянства и прав состояния вы лишены по приговору суда! Который никто пока не отменял, милостивый государь! Представление о присвоении воинского чина лицам, назначенным командирами дружин, безусловно, является прерогативой военного губернатора острова. Однако по отношению к вам, милостивый государь, это представляется совершенно невозможным! Ступайте, Ландсберг, ройте свои окопы! И накрепко запомните, что они никому не пригодятся – это не более чем разумная мера предосторожности!

– Дай-то бог, господин правитель канцелярии! – Ландсберг коротко поклонился, четко повернулся и направился к дверям, однако напоследок не удержался от резкости. – Что же касаемо убежденности его высокопревосходительства в невозможности боевых действий противника на Сахалине и его директивы на сей счет… Это что, согласовано и с японской стороной?