Провинциальные тетради. Том 1

Все это так невесомо и сонно,
Словно прохожий спешил не туда,
Словно застыла в квадратах оконных
Невесть откуда вода.

Все это было нелепо, но звонко,
Словно страницы листаем не те,
Словно качались на ниточках тонких
Звезды в ночной темноте.

Все нам казалось небрежным и странным,
Словно крапленая карта в руке,
Словно прощальная нота спонтанно
Повисла на волоске.

Все это стало не больше, чем краски,
Словно художник напутал цвета,
Словно нашли театральные маски
Самозабвенность холста.

    1991

На переезде

У дома обходчика снежная пыль
Становится серой и мутной,
Вздыхает подъехавший автомобиль
И фыркает ежеминутно.

И вот наконец, от ворчанья устав,
Он тушит свои галогены
И ждет, когда прогромыхает состав,
Что движим кругами вселенной…

    1991

Среди дождя

Нет ничего, что может возвратиться
По водостокам,
Хоть память и стирает лица
Не так жестоко.

Но в голове – навязчивая проза:
Абзац к абзацу.
Докучливый кондуктор с паровоза
Велит расстаться.

И, обтирая мокрые ботинки,
Вздыхаю сонно.
Суть акварельные картинки
В окне вагонном.

И как известны прежние мотивы
Прощальных строчек —
Так правит дождь неторопливо
Мой мелкий почерк.

    1991

НИ О ЧЕМ (1991)

…И я снова тревожу тебя своим письмом.

Но почтальоны, словно сговорившись, не приносят ответа – в почтовом ящике пусто, и я начинаю думать о его бесполезности.

Буду читать газеты…

Собственно, я никогда не знал, зачем пишу тебе и о чем пишу. И, слава богу, пока не прыгают буквы и не дрожат руки; а все с того, что я спокоен, размерен, и мне ни до чего нет дела, кроме этого письма, которое я вряд ли отправлю, ибо нет ни конвертов, ни денег.

Что ж, будем читать друг друга без писем…

В городе моем все стало незнакомым и серым, словно я никогда не жил здесь и теперь боюсь заблудиться среди одинаковых пятиэтажек, сонно вздыхающих зашторенными окнами.

Вот – весна…

И где уж до веселого щебетания птиц, до звона ручейков, до приветливых прохожих – или я перестал радоваться жизни, или она, напротив, перестала быть прекрасной. Что-то надломилось, как кусок хлеба, – и вот уже падают крошки на стол.

Это я во всем виноват, что позволяю себе подобные мысли.

Да, самое прекрасное – вне меня: нужно лишь увидеть это: и серебряные лужи в свете фонарей, и косой забор автобазы, и нудное мигание светофора, и вырытую яму у дороги… И еще много-много интересного. Мне жаль тех, кто говорит об убожестве мира; о том, что здесь жить невмоготу и писать здесь не о чем.

Они хотят быть большими, как вселенная; а я хочу быть маленьким, но теплым… Зачем мне холод и невесомость?

Я хочу вмещаться в кровать, как в гроб, и смотреть в телевизор, как на восход солнца.

И писать тебе о том, что нелепое одиночество, которое сейчас подкатило ко мне, как троллейбус к остановке, – и из него высыпались воспоминания-пассажиры и заспешили в разные стороны; и скоро, совсем скоро, я потеряю их из виду, потеряю навсегда, как мелочь из дырявого кармана…

И они будут жить где-то сами по себе.

Вот и приходят стихи, неприкаянные и прозрачные, безупречные и стеклянные. И ты уже не выдуваешь разноцветную форму, а лишь ходишь с тростью по мусорным улочкам и собираешь пустые бутылки.

Это я не о тебе…

Моя фантазия постепенно атрофируется, ее сменяет рассудительность и созерцание. И это хорошо.

Мне нет дела до того, что творится во вселенной – ее слишком много и она везде одинакова; мне нет дела до того, что у каждого человека есть некая аура – это ничего не меняет; что мне с этого знания – ни жарко, ни холодно.

В мире много подобного хлама.