Провинциальные тетради. Том 1

И путать имена и числа;

Дышать тобой и быть с тобой,
Идущей рядом по аллее…
О чем же я еще жалею,
Вдыхая царственный покой?..

    февраль, 1991

Воспоминание

Все было ослепительно и ярко —
Какой зима представиться смогла!
От воска неуклюжего огарка
До четких линий Детского Села.

Все было бесконечно и морозно
В соборности подстриженных кустов.
И созерцанье было несерьезно
Коптящих небо вычурных мостов.

Все было не оправданно, но верно, —
Кого осудит зеркало палат?..
Лишь скрип шагов остался равномерный,
Орел, и крест, и Царскосельский Сад…

    февраль, 1991

«Хочу, чтоб снова падал снег…»

Хочу, чтоб снова падал снег
На эти сонные аллеи,
И в черных сюртуках лакеи
Не открывали б новый век,

Как дверцы царских экипажей,
Среди зимы, среди огней,
Где вход парадный напомажен
Дыханьем графским, где князей

Приветствует зеркальный зал
Свечей смущенным трепетаньем,
И наполняет мир дыханьем.
Какой сегодня чудный бал!

И невесомое блаженство
Спешит к застывшему пруду
И ищет впопыхах звезду,
Слепую страсть и совершенство.

Но вот уж блик луны померк
И стало душно, тесно в залах,
Окошки вьюга открывала,
И зажигался фейерверк.

К утру затихло все. И вот
Десятилетья спутав кряду,
Спросонья дворник снег метет,
Стесняясь пушкинского взгляда…

    1991

ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН (1991)

…Целый день мы суетились на Невском – всюду витрины, двери, озабоченные лица; серый снег на тротуаре и с неба; шипение автобусов и гарь; все невесомо, и все в тени от вавилонской башни.

Наконец, выбрались на свободу – проходными дворами к пустоте старых улиц; долго курили на скамейке в чудном и молчаливом саду. Натка изредка поглядывала на часы, боясь опоздать в театр; но здесь совсем недалеко – два-три квартала. Она впервые в Петербурге…

Я мну пальцами в кармане билеты, и что-то говорю о поэзии; весь город – поэзия; вековая строгость и грандиозность старых стен.

Уже вечер. И все становится неестественным и воровским; и в черных подворотнях уже чудятся острые ножи. Мы прибавляем шагу; Натка держит меня под руку – ей все же несколько не по себе в этой навалившейся пустоте, и она хочет быстрее попасть в теплое фойе, сдать в гардероб свое коричневое пальто и пройти в зал.

Я снова закуриваю – привычка: идти по улице и курить…

Улица пустынна и мертвенно бледна; но вот впереди, из арки, вышел щупленький старикашка и, словно споткнувшись, покачнулся и вдруг повалился на стену…

Вот, ему уже хорошо и на сегодня предостаточно; он сполз на тротуар и затих. Затем, словно услышав наши шаги, завозился, пытаясь подняться; мы прошли мимо…

Но вдруг Натка остановилась – ей показалось, что старик вовсе не пьян.

На нем серое залатанное пальто, широкие брюки и почти развалившиеся ботинки; и смотрел он в асфальт. Я толкнул его в плечо и проговорил нечто типа: «не спи, отец, замерзнешь». Пальцы его судорожно стали искать, за что бы зацепиться; он что-то мычал и пробовал оторвать от земли голову.

Решив, что его нужно усадить, я схватил старика за плечи и приподнял; дужка его очков слетела с уха. Он смотрел на меня обезумевшими, ничего не понимающими глазами и что-то пытался сказать перекошенным ртом…

«Ната, вызывай скорую…»

И где искать на пустой безжизненной улице телефонную будку?

Натка метнулась в одну сторону, потом в другую, решив бежать к перекрестку. Я поволок старика к парадному крыльцу какой-то конторы, чтобы усадить его на ступеньки. Правая рука его висела плетью; он пытался ее найти, но безуспешно.

И вдруг я почувствовал, что его разрубили пополам…

Сидеть он не мог; сполз по ступенькам и чуть было не ударился затылком о бетон. И я, глупый, стал поправлять ему съехавшие очки. Старик все что-то пытался произнести; и я знал, что он говорит о боли. Наконец в его глазах блеснули слезы. Мир плачет…

Хоть бы кто-нибудь показался на улице! Все покинули этот город.

Прибежала Натка. Говорит, что вызвала, и те скоро обещали приехать… как обычно. Она присела рядом со мной, обхватила меня дрожащими руками. «Что с ним?» – «Не знаю; похоже, инсульт… паралич…»

Она вдруг взорвалась: «Делай же что-нибудь!»