Провинциальные тетради. Том 1

Каждые сутки напролет – станции, полустанки, разъезды; пассажиры, билеты, просьбы, чай, мусор, качение, белье, скрежет реборд; жаркий полдень и холодная полночь, смех, суета, безвкусный обед, паровозная гарь, копоть, зола из титана, – и все это: лето, лето, лето…

* * *

Железнодорожное лето дает о себе знать – я становлюсь нервным и нетерпимым к людям, словно Тимон-человеконенавистник.

* * *

Рейсы на Север удивительны! Особенно, от Тюмени и дальше, через Тобольск. Тобольск – очень уютный, старый и печально известный город. Ссыльный. На обратном пути из Сургута мы бываем там в обед: весь перрон усыпан старушками с кошелками – предлагают вареную картошку, малосольные огурцы, кислые северные яблоки, теплые ватрушки и пирожки, и еще много чего… Все утопает в зелени, и кажется, что это вовсе не Север…

А дальше, ближе к тундре, места все пустыннее и глуше; вдоль дороги – мелкая сосновая поросль. Море свободы… Пыть-Ях вообще обошли за полчаса: несколько пятиэтажек, песок, и вокруг – пустота. Все открыто ветрам и заносам. По другую сторону вокзала – домики-вагончики из листового железа и фанерных щитов. Не богато… А еще дальше – Обь…

* * *

В поезде ничего не могу писать. Все слова вымерли, как ихтиозавры. Глупость, конечно.

* * *

Тем страшнее жить, чем чаще ты становишься ненужным, вроде аппендикса, или таким же неудобным. Тогда тебя вырезают.

* * *

«Сон кузнечика» – чистый и летний, паутинка, остановленное время, такое же как в «Письмах».

* * *

«Коробок спичек», на который я так возлагал свои надежды, рассыпался, сгорел – остался лишь неприятный дым того, что было когда-то написано. «Какие наполеоновские планы и какое ничтожное их воплощение!» Все. Это – пустое… И признаваться себе в том, что я действительно люблю это – не любить ничего, врать себе, тешить больное самолюбие.

* * *

Да, проще всего: «Я так вижу мир, и не мешайте мне его видеть именно таким!»

* * *

Часто ловлю себя на мысли о том, какие у меня замечательные бывают мысли…

* * *

В автокатастрофе погиб Виктор Цой…

* * *

Я думаю, зачем люди ведут дневник? Неужели им мало обычной жизни, чтобы еще создавать аналогичную на бумаге? Наверное, дневники – одна из глупостей человечества. И «Дневник писателя» – глупость, и «Уединенное» – такая же глупость… Не глупа, пожалуй, наука – она заумна. Вот, между глупостью и заумью и живет-хлеб-жует человек.

* * *

С каждым днем жить становится все веселее: мы вообще несказанные юмористы. Все смеются над нами, а нам еще веселее оттого становится. В каждом живет Жванецкий, Задорнов, Арканов, Иванов. И все это по соседству с Лениным и Сталиным. И вправду, чудесная компания!

* * *

Почему страшно жить в России? Белый кит заплыл в ее территориальные воды…

* * *

Свободен ли ветер? – нет, ибо ему приходится огибать идущих навстречу…

* * *

Бунин не принял революции и сгнил в эмиграции, и Толстой не понял революции, и Достоевский, и Куприн, и Ходасевич, и Короленко, и Розанов, и Соколов-Микитов, и Мережковский с женой своей Гиппиус, и Бердяев, и Франк… Все не поняли. Послушать советских ученых – все дураки…

* * *

Мы сидели с Кошелевым у меня; была еще какая-то дама из Оренбурга – его знакомая. Пили водку, вино. И говорили о моем «Коробке спичек».

«Понимаешь, я просто знаю тебя, и знаю, что просто так ты ничего писать не станешь, а потому ищу скрытый внутренний смысл. Читатель этого делать не станет, к тому же, ты сам не даешь никаких указателей на эти смыслы… Помнишь, я про них говорил на лекции?»

Конечно, помню – айсберг. Я еще предложил модель Франкла…

«Ты не обижайся, но у тебя получился обыкновенный соцреалистический рассказ. Этакая иллюстрация к учебнику по психиатрии, причем, весьма не точная».

Да, может быть – «нечто из жизни пироманов».

Кошелев привел пример из Хемингуэя. «Старик и море». А потом мы заговорили о Гаршине.

«Да я с первых же строк понял, кто стоит за этим рассказом. Но все дело в том, что в „Красном цветке“ Гаршин выполнил свою задачу – вырисовал мировое зло; а ты – нет…»

«Брось перо, возьми лопату»…

Так тоже иногда бывает.

* * *

Любая свобода тем и хороша, что ты никому не нужен и тебе не нужен никто.

* * *

По-моему, мы сейчас люди без национальности. Странные люди – без гордости, без родины, без жалости. Можно было бы упрекнуть Господа за то, что он позволил издеваться над целой страной, позволил выжать из русских все русское и сделал их некими тварями, кишащими в полуотапливаемых домах, на улицах, на площадях; злое быдловатое стадо, вечно нуждающееся в пастухе и плети; ленивое состояние души и разума, словно перестала существовать необходимость чувствовать и думать. И всегда, всегда такое глупое предчувствие, совсем не похожее на страх, а именно на предчувствие, на ощущение ужаса, «который всегда с тобой», а потому почти не замечаемый и лишь изредка прорывающийся наружу мерзкими мыслями.

Вы думаете, Россия больна? – ничуть. Она здоровее буйвола. Просто мы, временно населяющие ее, – хроники, эпилептики, параноики, шизофреники, дистрофики и олигофрены – ничем ей не обязаны. У нас нет никаких обязательств. И до тех пор, пока нам будет все равно, мы будем жить в нигде…

* * *

Мы не сказочники, мы – материалисты.

* * *

Человек, стоящий в углу, не может быть полезен.

* * *