Провинциальные тетради. Том 1

Остальное – в бреду, в сумасшествии, в липком тумане,
Все похоже на сон; нет, скорее похоже на кражу.
Вор оставил лишь стены, на стенах – вчерашнюю сажу
И заварку давнишнюю в грязном граненом стакане.

Долго эхо хранит несмыкаемость призрачных линий.
Предрассветной порой горизонт все яснее и уже.
Но хранит ли Господь ни к кому не приставшие души
И куда он ведет по заоблачной лестнице синей?

Я не знаю. Курю и смотрю, как промокшие тени
Осторожно крадутся; и вот они ближе и ближе…
Только тени – другого не слышу, увы, и не вижу,
Весь в молчании – руки бесстрастно держу на коленях.

И не вспомнит никто о заблудшем подвыпившем сыне, —
Мол, он сам виноват, сам не знает, что хочет, невежа!
А куда мне бежать? Осень встретит – в объятьях ли? – где же!
Плоть подобна слезе: не растает она, а застынет.

    Красноуфимск – Бисертский завод, 1990

«Всю ночь хлестал холодный ливень…»

Всю ночь хлестал холодный ливень,
Скользил по шпалам.
Сметает желтый пепел жнивень —
Пора настала.

В окне вагонном стынет версень
Тяжелой каплей.
И брошен в лужу медный перстень —
Конец спектакля.

В купе картавит липко осень —
Вина актерам!
И, расплескав на листья, просит
Еще кагора.

Гарсон-сквозняк поставил назем
Поднос с посудой.
Вновь будет плакать старый ясень
Кляня простуду.

Без мысли чахнет разум-трутень,
Но как и прежде,
Вперяет взор в грядущий студень,
Ища надежду.

    Екатеринбург, 1990

ИЗ ДНЕВНИКА (1988—1990)

* * *

На поэзии всегда лежит печать утопии – она желает видеть мир лучшим, чем он есть на самом деле; она придумывает этот мир, подчас даже не напрягаясь. Но все же: лучше быть утопистом-литератором, чем утопистом-политиком.

* * *

Я еще долго буду абстрактным человеком; мои мысли еще долго будут не здесь, а там. И это, должно быть, хорошо…

* * *

Приятно, когда твои стихи кому-нибудь нравятся. Я уже всех замучил своей поэтической тетрадкой. Вот, даже песню написал: «Лето проходит…» А впрочем, я не пишу о своей жизни. Мне нет резона показывать всем ее незначительность и глупость. Вообще-то, и мысли тоже не следовало бы записывать. Да, я – тип с несложившимся мировоззрением.

* * *

Ко всеобщей радости, империя, «о необходимости которой так долго говорили», треснула и разошлась по швам, и в небо взметнулся черный флаг анархии и беспорядка. Пожалуй, скоро поэты начнут менять свои стихи на ножи… Нет, не знаю, что творится с этой страной. Она наливается кровавым соком, гниет, словно сорвавшееся с ветки яблоко, спелое, но треснувшее, ударившись о холодную землю. Я чувствую запах спирта, и даже его приторный вкус во рту. Но я – никто, простая песчинка на размокшей проселочной дороге; слышу, как из-за горизонта катится полуразвалившийся тарантас и через несколько глотков свежего воздуха он втрамбует меня еще глубже в колею, еще сильнее… Однако, я бы не хотел начинать ни с бессмысленного пессимизма, ни с глупого оптимизма, ни с никчемного спокойствия и ничем не оправданного равновесия. Я начинаю путь, как мне начинается…

* * *

Литература – то прибежище, где будет все, но ничего нельзя будет потрогать руками.

* * *

Кому они нужны – пропитые одинокие поэты, задавленные нищетой и горечью, не нашедшие приюта в ответной любви, мечущиеся от стены к стене в пустой и грязно комнате с облезлым столом и продавленной кроватью? Наверное, никому… Кроме Бога. Непризнанные, но непокоренные…

* * *

Все мои литературные изыскания нельзя назвать «великой целью» и тем более назвать их гениальными, ибо гением человек может быть только после своей смерти… а я живу покамест.

* * *

Черный коридор, в конце которого горит яркий свет… говорят, что так уходит в небо душа… Не знаю, не проверял.

* * *

В душе полный кавардак, словно в ней черти устроили повальный обыск и все перевернули вверх дном – мне страшно думать об этом человеке, но не думать не могу, – мне кажется. Что надо мной сверкнула яркая молния. И даже закрыв глаза, я ясно вижу ее ломаные очертания и чувствую ее ослепительность и… мгновенность.

* * *

Что ж, если есть мост, то по нему нужно идти. Даже если он ведет в никуда, то я мечтаю хоть раз увидеть ничто.

* * *

Человек воистину нелеп тогда, когда боится признаться в своей нелепости. Мудрец – это дурак, осознавший, что он – дурак.

* * *