Хам и хамелеоны

– Лопухов его звать! – отрекомендовал Николая Палтиныч. – А поллитровку… Я тебе, гад, такую поллитровку поставлю – мало не покажется! И на таком деле руки погреть рады. Стыд-то поимей!

– Во народ пошел! Чуть что, сразу гад… – без обиды проворчал дровосек.

– А насчет возраста вы почему интересуетесь? – спросил Николай через силу.

– Да колец-то на дубу поваленном – столько же. Я ж говорю: в тридцать седьмом сажали их. Тоже, получается, тридцать седьмого года рождения. Для тебя он здесь и стоял, дуб этот… Не суеверный я, но когда совпадения такие… Тьфу ты, леший!

Николай уставился на работягу в некотором замешательстве. Палтиныч покачал головой и осуждающе прицокнул языком…

Павел Константинович не стал предупреждать братьев, что любит работать один, да и вставал он обычно на рассвете. Поэтому наутро, когда братья пришли к нему во двор помогать, крест он уже почти закончил. Осталось подогнать пазы и скрепить соединения шипами.

Даже в горизонтальном положении, еще не поднятый с козлов, крест выглядел неимоверно тяжелым. С размахом поперечной балки в полтора метра и около трех метров высотой, вместе с той частью подножия, которая должна была уйти в землю, эта внушительного вида конструкция лежала на козлах при входе в сад, поближе к двери в мастерскую. Крест напоминал распятье в натуральную величину. Смотреть на него было жутковато. Как Павлу Константиновичу удалось ворочать этакую махину в одиночку? При помощи рычагов, лебедок?

– Закрепить осталось… перекладину, – поздоровавшись с братьями, пояснил Палтиныч, весь белый от древесной пыли.

Николай прикоснулся к гладкой поверхности бруса и спросил:

– Гвоздями?

– Вставками дубовыми. Скажешь тоже – гвоздями! Ведь разлезется, зимы не выстоит… Я отца-то вашего просил шипы раздобыть. Не передал, что ли?

Иван распотрошил собранную отцом сумку. Кроме увесистого свертка с бутербродами и термоса с чаем, заботливо положенных Дарьей Ивановной, в ее недрах обнаружились несколько рулончиков наждачной бумаги и кулек, в котором лежали мелкие, округлой формы штырьки толщиною с карандаш, выточенные по просьбе Лопухова-старшего в воинской части.

Павел Константинович взял кулек и поплелся в свой сарайчик. Запустил столярный станок, и в открытую дверь братья наблюдали, как Палтиныч умело и неторопливо выравнивает доски для крышицы, не переставая ворчать, что дерево досталось им никудышное и инструменты у него, дескать, тупые, хотя резали они дубовую твердь, как нож – масло…

Николай должен был вернуться в Москву еще сегодня утром. Компаньон Гусев теребил звонками каждые полчаса, дозваниваться умудрялся по всем телефонам одновременно. Дела в Москве горели и, как назло, связанные с последней поездкой Николая в Лос-Анджелес. Однако он почему-то не посчитал нужным сообщить компаньонам о причине своего внезапного отъезда – наверное, просто не хотел, чтобы ему досаждали звонками на мобильный телефон, пока он топчется у могилы.

Возвращение нельзя было откладывать. Не только потому, что дела в Москве пришлось пустить на самотек, но и из-за дочери. Мать ее, и та узнала об отъезде Февронии в Тулу по телефону, когда они уже сидели в поезде. О преподавателях академии и говорить нечего. Понадобятся как всегда фальшивые справки, а ими предстояло обзавестись. Николай объяснил брату: еще день отлынивания от занятий – и в академии будут неприятности. Вернуться в Петербург Феврония должна была не позднее чем завтра-послезавтра.

Николай звал Ивана ехать в Москву вместе, как будто не понимая, что не время сейчас оставлять отца одного. Старший брат предлагал остановиться у него на Солянке и даже предлагал денежное содержание – «подъемные».

Иван медлил с ответом. Не только из-за отца. Он вообще не знал, что делать. Пожить некоторое время в Туле? Остаться до сорока дней? Или уехать, как предлагал брат, чтобы к этой дате вернуться с каким-нибудь свежим решением в голове? А потом? Начинать жизнь в Москве? Вернуться в Лондон? Мир казался ему нереальным, словно вывернутым наизнанку…

Зазывая брата к себе, Николай самодовольно улыбался. Но улыбка эта была лишь прикрытием: умолчал старший брат и о своих домашних неурядицах, и о том, что на Солянке у него живет сейчас другой гость…

В Москву Иван приехал неделей позже, чем обещал. Дверь открыла немолодая женщина в белом переднике. До Ивана не сразу дошло, что перед ним домработница. Он уточнил номер квартиры. Ошибки не было. Он вкатил чемодан в переднюю.

В просторном коридоре показался женский силуэт в чем-то длинном и светлом. Нину, жену брата, Иван в первый миг попросту не узнал.

– Здравствуй-здравствуй! А мы уже посылать за тобой хотели… – приветливо проговорила Нина, подходя ближе. – Никак поезд опоздал?

– Пробка. Почти у самого дома… Невероятно! Если бы встретил тебя на улице, прошел бы мимо не поздоровавшись, – простодушно признался Иван.

С любопытством окинув гостя внимательным взглядом зеленых глаз, невестка подставила Ивану щеку. Он вежливо прикоснулся губами к прохладной розовой коже. От Нининых волос исходил едва уловимый аромат незнакомых духов.

– Господи, какой же ты стал взрослый, Ваня! – вздохнула Нина. – И как возмужал в заграницах… – Отстранившись от него, она тихо сказала: – Пожалуйста, прими мои соболезнования…

В глубине квартиры возник Николай с неизменной сигарой в руке. Без лишних слов он сгреб брата в свои медвежьи объятия. Здесь, на своей территории, он чувствовал себя уверенно и свободно – тульские скованность, недовольство и брюзгливость исчезли, сменившись барским благодушием.

– Ну, Ваня, держись! Это ж надо такому случиться! Думал, никогда не увижу младшего брата у себя дома… – Николай широко улыбался. – Ты проходи… Мы ждем тебя целый час…

Иван объяснил причину задержки: буквально у него на глазах случилась авария, недалеко от Солянки, возле Астаховского моста, на повороте к набережной на полном ходу перевернулся черный «мерседес», по инерции автомобиль проволокло вверх колесами, был сбит прохожий, и таксисту потом долго пришлось лавировать в мгновенно образовавшейся толчее бешено сигналивших машин.

– Да здесь каждый день кто-нибудь бьется, место такое… бойкое! – хохотнул Николай и ободряюще хлопнул брата по плечу. – Привыкай!

Оставив вещи Ивана в коридоре, братья в сопровождении Нины вошли в просторную гостиную. Комнату заливал яркий свет от высокой люстры. На массивном кожаном диване цвета топленого молока сидел с журналом в руках незнакомец в белой рубашке и галстуке. Он с живостью поднялся.

Николай представил брату своего гостя, американца венгерского происхождения Ласло Грабе. Вместе с ним Николай вернулся из Америки. Лет тридцати пяти, темноволосый, загорелый и чисто выбритый, американец, улыбаясь, протянул Ивану руку:

– How do you do! Nice to meet you![1 - Очень приятно, рад познакомиться! (англ.)]

Николай скороговоркой объяснил, что Грабе по-русски не говорит вообще.

– Ни бум-бум… – с ухмылкой добавил он.

Словно подтверждая это мнение, американец непонимающе покачал головой и улыбнулся еще шире.

– Мы тут с Ласло не дождались тебя… – повинился Николай. – Так что, признавайся, что пить будешь… Виски? Коньяку рюмашку? А может, водки сразу? – Николай подошел к стоявшему перед диваном стеклянному столику, в два этажа уставленному выпивкой…

Ивану с дороги хотелось пить, и он попросил воды. Домработница чуть ли не бегом принесла ему бутылку «эвьяна», наполнила большой стакан. Опустошив его, Иван спросил, где может вымыть руки.

– За мной! – весело скомандовал брат. – А может, тебе сразу комнату твою показать?.. Переоденешься…

– How long since your last visit to Moscow?[2 - Давно ли вы не были в Москве? (англ.)] – вежливо поинтересовался американец, когда Иван вернулся ко всем в гостиную.

Поймав себя на мысли, что английский язык в Москве звучит как-то слишком правильно, как у дикторов радио, Иван ответил, что дома в России он давно не был, Лондон всех приковывал к себе какими-то невидимыми цепями, и зачем-то добавил, что приезжал в Москву гораздо реже, чем принято ожидать от человека, который жить не может без родины.

– Hey, you speak very good English![3 - Да вы недурно говорите по-английски! (англ.)] – восторженно всплеснул руками американец.

Иван, всё еще с трудом преодолевая языковой барьер, ответил:

– I don’t think so…[4 - Хотелось бы… (англ.)]

– I’d like to speak Russian like that. Come on, don’t be modest… We did speak German, French and Spanish at home though. With Russian it feels like to speak the three at once… Which part of London are you staying in?[5 - Не прибедняйтесь! Хотел бы я так, как вы, говорить по-русски… Дома у нас по-немецки говорили, по-французски, по-испански. А вот с русским… Такое чувство, что приходится говорить на трех языках одновременно… Вы где живете в Лондоне? (англ.)] – Ласло Грабе смотрел на него в упор и улыбался.

– Kilburn.[6 - В Килбурне (англ.).]

Грабе одобрительно закивал.

– Я ему говорил, но он забыл, – по-русски вставил Николай.

– London is my second home. I spent all my teenage years there. We lived in Holland Park… What times that was! What a laugh we had! Ah, yeah! beautiful girls! British girls, when they’re not plain, which is rare, they can be beautiful, you know. They can take your breath away! Don’t you think?[7 - Лондон – моя вторая родина. Всю юность там провел. Мы жили возле Холлэнд-парка… Вот это были времена! Как мы веселились! А какие были девушки! Среди англичанок ведь попадаются настоящие красотки, очень редко, правда, но всё же… А уж если она еще и не «синий чулок», можно вообще потерять голову. Вы не согласны? (англ.)]

Иван пространно закивал, соглашаясь то ли со сказанным, то ли с предложением брата выпить за компанию виски со льдом.

– За энглиски джентчин! – неожиданно провозгласил по-русски Ласло и поднял свой стакан, чтобы чокнуться сначала с Иваном, а потом и с Николаем.

Домработница внесла поднос с закусками. Выложила на блюдце оливки, пододвинула ближе тосты с зернистой икрой и, налив белого вина Нине, которая с ногами забралась в огромное кресло, листала журнал и наблюдала за мужчинами, тихо удалилась, не забыв притворить за собой двери.