Китайский дневник

Через несколько минут тростник начал редеть, и я услышал глухие голоса, доносившиеся сквозь шелест суховатых зимних стеблей. Впереди замаячил свет, но я пока не стал выключать фонарик, опасаясь оступиться. Голоса становились громче, говорили по-китайски (я различал характерное напевное звучание тонического языка), но слов разобрать было нельзя. Еще немного погодя, пройдя под старыми каменными вратами, оплетенными высохшими жилами летних вьюнов, я вышел на открытую местность. Передо мною был расчищенный от растительности и ухоженный дворик с круглым каменным столиком и сиденьями-бочонками. Посередине находилась овальная клумба, на которой возвышался небольшой сугроб, а за клумбой светились окна и дверной проём большого дома. В темноте рассмотреть что-либо отчетливо было сложно, но всё же я смог составить для себя общее впечатление об этом доме. Это был настоящий китайский терем, деревянный и изящный. Его этажи были украшены покатыми крышами-козырьками, покрытыми округлой черепицей, свет из окон давал возможность разглядеть резные ставни и красные занавески, а через открытую дверь виднелся просторный холл на первом этаже, по которому передвигались человеческие фигуры. Одна из них приблизилась к дверному проему и встала передо мною. Это явно был не Манфу, но очертания лица были неразличимы, потому что резкий свет за спиной человека бил мне в глаза, вырисовывая лишь смутный силуэт. Фигура сделала еще шаг мне на встречу и приветливо замахала рукой. Человек обернулся и по-китайски, но с сильным ближневосточным акцентом, крикнул людям, находившимся в холле: «Пришел!»

С искренней улыбкой я приблизился к человеку и поздоровался. Теперь я мог разглядеть его лицо. Это был высокий и худой мужчина средних лет, но внешность его в первый момент меня немного удивила. Он не был ни европейцем, ни китайцем, скорее походил на араба. И одет он был в просторную серую джалабию и узорчатую тюбетейку. В руке он держал длинные коричневые мусульманские четки. Его улыбка была приветливой, но глаза не улыбались; их выражение сохраняло задумчивость и какую-то затаенную грусть. Очень деликатно и с небольшим поклоном он подхватил меня под локоть и ввел в дом.

В холле всё было обставлено в лучших традициях китайской культуры. На деревянных стенах висели слегка побитые пятнышками прошлогодней рыжей плесени полотна с изображением горы Хуаншань, в углах стояли причудливые камни и вазы с засушенными лотосами, в центре возвышался небольшой керамический бассейн-ваза с красными рыбками (у меня всегда вызывала восхищение их живучесть и активность в зимний период, когда поверхность воды подергивается тонкой корочкой льда), а возле него – длинный стол, застеленный бамбуковой циновкой и сервированный предметами для чайной церемонии. За столом на низеньких деревянных стульях, внешним видом имитирующих узловатые пеньки, сидели три человека. Двое, молодые мужчина и женщина, одетые в бледно-алые костюмы, стилизованные под старокитайский наряд хань-фу, явно были китайцами, а третий оказался моим знакомым японцем. Манфу радостно замахал руками, а китайцы с приветливыми лицами молча разглядывали меня.

Манфу привстал и, пододвинув к столу еще один «пенек», пригласил меня присоединиться к их компании, отдохнуть и отогреться с дороги. По правде говоря, отогреться в доме с открытой дверью было непросто. Изо рта при дыхании шел пар, а все присутствующие ежились и то и дело дышали на руки. Встретивший меня человек с внешностью араба, сев за стол, сразу завернулся в стеганое бежевое одеяло; Манфу, сидевший в плотном зимнем пальто, обернул трижды вокруг шеи длинный полосатый шарф и стал похож на растрепанного филина, а его большие очки, которые он нацепил на нос, только усиливали сходство; одни только китайцы мужественно терпели холод и лишь время от времени поеживались. Это кажется удивительным, но китайская приспособленность к холоду гораздо выше, чем у русских. Они способны выдерживать температуры, в которых мы уже готовы надеть на себя всю имеющуюся одежду. При этом они с трудом переносят летний зной, который нипочем большинству северян… Понимая, что никто больше этого не сделает, я закрыл за собой входную дверь.

За столом было немного теплее, потому что в ногах стоял железный таз с тлеющими углями. Горячий юньнаньский черный чай в крошечных чашечках, хотя имел немного странный привкус, но согревал тоже неплохо, так что я потихоньку начал расслабляться и впадать в умиротворенно-сонное состояние. Между тем все взоры обратились ко мне. Манфу, с какой-то внезапной гордостью объявивший, что я могу говорить по-китайски и способен поддержать разговор, представил мне собравшихся. Китаянку звали Син Чен, а китайца Чуань Дзон. Манфу сказал, что в зимний период они являются смотрителями дома. Летом, с приходом туристического сезона, когда дом превращается в небольшой музей-отель, у них появляются помощники ? главным образом, студенты из местного университета. Китайцы показались мне немного необычными, потому что вместо свойственной большинству их соотечественников словоохотливости их отличала тихая задумчивость и сдержанная приветливость. Они просто слушали Манфу, время от времени вставляли одно-два слова и мило улыбались. Было видно, что они не из тех китайцев, которые просятся сфотографироваться с иностранцем и громко кричат о достоинствах лапши, которую ели утром. Кутающийся в безразмерное одеяло их ближневосточный друг оказался иранцем по имени Хуршид.

В этой небольшой, но колоритной компании, несмотря на холод, было как-то спокойно и уютно. В неспешной умиротворенности Син Чен разливала по чашечкам чай, не забывая поливать остатками и излишками медную фигурку зеленой улыбающейся жабы на чайном столике; велись неспешные разговоры на темы, связанные с незнакомыми мне людьми и ситуациями. Хозяева словно бы уже привыкли ко мне, я стал частью их компании, поэтому разговоры продолжали течь так же непринужденно, как и до моего прихода. Можно было поддержать беседу, а можно было просто сидеть и слушать. Поскольку я часто терял нить разговора, путаясь в незнакомых словах и именах, я предпочитал молчать. Молчал и иранец Хуршид, закутавшийся в одеяло так, что наружу торчали лишь его ближневосточный нос и длинные пальцы смуглых рук, державшие чашечку, казавшуюся несоразмерно маленькой в его ладонях. Может быть, его китайский, как и мой, был далек от совершенства, а может быть, он по натуре своей был молчаливым человеком. Этого я пока не знал. Основное содержание беседы сводилось к чисто бытовым темам: плата по счетам за электроэнергию, составление графика мероприятий для туристов на лето, размещение рекламы… В какой-то момент Чуань Дзон тихо встал и ушел куда-то в другую часть дома, а через некоторое время вернулся с подносом, на котором дымились четыре порции китайских пельменей с бульоном. Ощутив запах еды, я понял, что основательно проголодался, а чай лишь на время притупил чувство голода.

Поев, я почувствовал прилив сил и, поскольку мои новые знакомые не торопились расходиться, решил присоединиться к их беседе и сидел, выжидая удобного момента, но вскоре был опережен Манфу, который сам внезапно повернул разговор ко мне:

? Вот у нашего русского друга тоже, наверное, созрели какие-то вопросы или даже предложения. Как видишь, Аньпин, у моих друзей тут небольшой бизнес, связанный с популяризацией местной культуры и с привлечением постояльцев в этот дом. Кроме того, они занимаются монтажом рекламных роликов, посвященных местным достопримечательностям, пишут статьи о традиционной культуре Дали и так далее. Это не самый прибыльный, но благородный бизнес. Так вот, ты тоже, если будет желание, можешь присоединиться к их проектам. Как я понимаю, тебе интересна китайская культура, ты мог бы, к примеру, писать статьи, в которых ты излагаешь свою точку зрения на то, что видишь. Эта точка зрения важна для нас, потому что это как бы взгляд извне, нестандартный подход. Такая деятельность может быть интересна как им, так и тебе. Ну и заработать так, естественно, тоже возможно, тем более тебе с твоей европейской внешностью и знанием китайского.

Услышав эти слова, я почувствовал легкий укол разочарования. Естественно, китайцы – большие прагматики, и никогда ничего не будут делать просто так; помогая тебе, они, как правило, преследуют какую-то выгоду для себя. Даже на дороге, подвозя тебя на машине и угощая в кафе, они делают это не только из желания помочь, но и из стремления продемонстрировать тебе свое гостеприимство и достаток, а позже показать своим приятелям фотографии с другом-лаоваем. Конечно, бывают исключения. Порою встречаются люди редкой бескорыстной доброты, но так бывает не часто. После того, как Манфу заговорил о том, какую пользу я мог бы принести обитателям дома, таинственная дымка, окружающая терем в горах, вдруг стала казаться мне куда менее манящей и загадочной. Теперь я ждал, какую же конкретную миссию на меня здесь возложат. Тем не менее, вежливо улыбнувшись в ответ на эти слова, я выразил готовность к содействию – в конце концов, предложение было по-своему интересным.

Увидев мою готовность сотрудничать, к разговору подключились китайцы и стали рассказывать мне про архитектурные особенности дома, в котором мы находились.

? Здесь четыре этажа, – начала Син Чен. – Сейчас третий и четвертый пустуют, мы живем в комнатах на втором, там зимой теплее, а весной суше. Тебя тоже туда поселим. Дому больше трехсот лет, он действительно старый, хотя этого сейчас и не заметно после реставрации. История дома запутанная, мы до сих пор точно не знаем, кто его построил и кто тут жил. Поэтому для туристов разработана версия про уединившегося здесь монаха и его учеников; это работает беспроигрышно, хотя и является, на наш взгляд, фикцией. Самое важное – архитектурные особенности дома. В целом он вписывается в местный стиль постройки, характерный для исторической части Дали, однако первый этаж выполнен в совершенно ином духе, он больше напоминает дома зажиточных семейств в Хуэйчжоу, старинной местности в провинции Аньхой. Как видишь, холл достаточно большой, больше, чем в традиционных домах Хуэйчжоу, однако остальные детали – устройство балок под потолком, резьба на соединяющих их элементах, эти выполненные из цельных деревьев деревянные колонны, которые поддерживают потолок – всё это в точности соответствует стилю Хуэйчжоу. Мы думаем, здесь могла жить богатая семья, приехавшая сюда с востока страны и попытавшаяся воспроизвести архитектурные черты, свойственные их малой родине. Даже вот это окно в крыше, – Син Чен указала на большой прямоугольный проём в потолке рядом с входом. Эту значимую деталь я не сразу заметил, потому что ни разу не потрудился поднять голову. Теперь я видел наглядное объяснение тому сквозняку, который гулял по дому, несмотря на закрытые двери. – Форма окна и его расположение соответствуют хуэйчжоускому стилю, в домах Дали такого не увидишь. Так что в целом дом представляет собой историческую и архитектурную головоломку, которую никто еще не потрудился разгадать. Мы тут не историки, у нас нет ни фактов, ни документов. Настоящие же историки не интересуются этим домом, потому что для них это слишком маленький и потому неинтересный и не показательный фрагмент прошлого, они ловят рыбку покрупнее. Наша цель проста и никак не связана с реальной историей: придумать такую легенду об этом доме, которую можно бы было продать туристам. Этим и занимаемся.

Син Чен криво улыбнулась, демонстрируя своим видом, что не в восторге от такой обязанности. Чуань Дзон отпустил какую-то шутку, которую я не понял, и сам же рассмеялся. Силясь стряхнуть с себя сонливость и делая попытку изобразить заинтересованность, я задал прямой вопрос:

? Если вам кажется неинтересным ваша бизнес-задача, зачем же вы тут работаете? На мой взгляд, вы вообще не похожи на типичных представителей туристической индустрии.

Китайцы, похожие на двух хитрых котят, с улыбкой переглянулись, потом вдруг разом приняли серьезное выражение лиц: я, похоже, задел ключевую тему. Мне ответил Чуань Дзон. Он говорил медленно, как бы подбирая слова, и одновременно желая удостовериться в том, что иностранец поймет его речь:

? То, чем мы занимаемся здесь, лишь внешне связано с туристическим бизнесом. Это средство заработка и… маскировки.

На этом месте Хуршид немного оживился, так что вслед за носом из-под одеяла выглянула часть его смуглого лица с глубокими морщинами, не соответствовавшими его моложавому телосложению. До сих пор не могу сказать точно, сколько ему было лет… Манфу тоже оживился, подался вперед и с интересом уставился на Чуань Дзона, словно в ожидании увлекательной истории. Чуань Дзон продолжал:

? Манфу, наверное, уже рассказал тебе, что этот дом – особенный. И не только в странной архитектуре тут дело. Само по себе место тут странное. Это своего рода… место силы.

Я тоже невольно подался вперед, потому что грядущий рассказ, похоже, должен был пролить свет на все мои вопросы, которые, оставшись незаданными, внезапно сами нашли ответ.

? Также Манфу, вероятно, рассказывал тебе и про поэзию как принцип мироздания, это же его любимая тема, – усмехнулся китаец. – Вообще говоря, поэзией можно назвать этот феномен весьма условно, потому что не только в поэзии тут дело. Наш мир был сотворен или возник в ходе космической эволюции, – в данном случае это не так важно… – Хуршид, услышав эту ремарку, издал презрительное хмыканье. Не обращая на него внимания, китаец продолжал:

– Однако эволюция мира затронула не только видимое нам физическое пространство, но и пространство невидимое. Это пространство – информационная сфера, область духов, мир тонкой материи, – называй как угодно, важен сам факт его существования. Так вот, мир, каким мы его знаем, находится в точке притяжения различных невидимых полюсов, а сквозь сам мир проходит незримая ось. Как и в физическом мире, эта ось немного смещена, и колебания мира на этой оси влияют на наши представления о добре и зле, об удаче и судьбе, о творчестве… Наиболее чувствительные люди – поэты, верующие, проповедники, влюбленные – способны порою ощутить движение планеты по незримой оси. Они испытывают порывы вдохновения, озарение, экстаз – или, напротив, впадают в уныние, депрессию, творческий кризис. И у кого-то плетение его тонкого тела, или души, оказывается более созвучным мировому ритму, у кого-то – менее. Но то, что нами подчас руководят незримые и неосязаемые силы, отрицать нельзя, это испытывал на себе каждый человек – каждый!

Чуань Дзон говорил всё громче, всё более увлеченно, но в какой-то момент словно спохватился, одернул себя, замолчал… Такова была его манера говорить, как я понял позже. Обнаружив в себе переизбыток эмоций, он делал паузу, давал своим чувствам успокоиться и только после этого возвращался к разговору или незаконченному делу. Со смачным присвистом отхлебнув горячего чая, он продолжил спокойным и тихим голосом:

? Однако в нашем мозгу действуют защитные механизмы. Эти механизмы не дают прорваться в наше сознание мыслям о том, что недоступно объяснению. Так мы сохраняем душевное равновесие. В противном случае можно повредиться умом, потому что силовое поле – назовем так эту незримую ось – существует вне времени, для него нет прошлого и будущего, нет добра и зла. Дело в том, что оно, пользуясь близкой тебе, Аньпин, христианской терминологией, не ощутило на себе влияния грехопадения. Поэтому оно бессмертно. Мир может умереть, но не силовое поле. И те, кто порою ощущают на себе воздействие этого незримого потока, приобщаются к восприятию вечного и нетленного. Из озарений поэтов, проповедников и безумцев рождались мировые религии. Всё это было сообщено и навеяно влияниями и пульсацией мирового стержня, это он посылал видения, говорил из горящего куста, являлся в виде ангела Мухаммаду, дарил Гаутаме Будде состояние бесстрастного покоя. Контакт с силовым полем означает, что сознание индивида обретает способность раствориться в том, что не может умереть, приобщиться вечному информационному потоку. Поэтому мы тут полагаем, что все мировые религии – это как бы сны силового поля Земли, само оно лишено разума, являясь чистой энергией жизни, и только мы, люди, облекаем эти духовно-эмоциональные послания в нашу человеческую логику. Силовой поток лишен противоречий, однако наше сознание несовершенно, поэтому одно и то же послание разные пророки интерпретировали по-разному.

Я видел, как Хуршид заметно напрягся, и вот, наконец, он заговорил, звучно растягивая своим акцентом отрывистые слоги мандаринского диалекта:

? Такое наукообразное суждение – общая примета нашего времени. Но не всё так просто, и я не согласен с этим заключением, брат Дзон. Я не отрицаю наличия силового поля, оно так же очевидно для меня, как этот чай, этот стол и вы все. Сегодня не будет ни видений, ни грез, и я верю своим глазам. Однако я и другие мои единомышленники, которых здесь с нами нет – они принадлежат к разным религиям, но мы никогда не вступаем в религиозные споры, уважая друг друга… так вот, мы полагаем, что ось Земли так же, как и все явления мира, была повреждена во времена грехопадения, когда люди выбрали плотское существование и смерть. Аллах использует силовой поток как единственный способ общения с нами, потому что нас Он видит и слышит, но Его волю мы не способны воспринимать напрямую, будучи отрезаны от Небес плотской сферой своей физической оболочки. Потому все недопонимания в духовной и творческой сфере происходят не от неразумности силового поля и не только вследствие нашей ущербной логики, но вследствие того, что силовой поток, этот механизм общения с Творцом, был поврежден. Это замечание существенно. Мы не едины в нашем мнении относительно природы силового потока, и в этом, опять же, проявляется и несовершенство нашего ума, и ущербность мира, в котором мы живем. Есть Аллах, и есть человек, но связь между ними повреждена. Продолжай, Дзон, я не стану тебя больше прерывать, если ты больше не станешь преподносить свою точку зрения как единственно верную.

Чуань Дзон, с вежливым ехидством улыбнувшись Хуршиду, как ни в чём не бывало продолжил:

? Так вот, силовой поток не имеет разума, потому и видения, которые он посылает чувствительным людям, могут принимать разные формы… порою не совсем приятные, надо сказать. Не думаю, что Бог, будь Он реален, хотел бы показывать нам некоторые вещи… но это к слову. Я принимаю точку зрения Хуршида, хотя и не разделяю ее. Да и не в этом наша цель, мы не занимаемся теологией и философией, не наша цель вызнавать природу силового поля – это, боюсь, вопрос неразрешимый… Наша цель – узнать как можно больше о его свойствах, находясь в эпицентре его влияния. Потому что здесь, в этом самом месте, расположена своеобразная зона притяжения, место силы, как сказали бы современные любители экстрасенсорики. Такие места действительно существуют в разных областях земного шара, но отличие именно этого в том, что тут не просто отдельные лучи силового поля выходят наружу, но сам основной стержень пронзает здесь сферу земли. Для большинства людей этот факт, в сущности, ничего не значит. Но приведи сюда человека одаренного, человека, захваченного желанием творить, или просто влюбленного…

? …Или пьяницу, – игриво вставил Манфу.

? …Или пьяницу, – не моргнув глазом, согласился Чуань Дзон. – И он, этот человек, скажет вам, что что-то тут точно не так. И в зависимости от того, какую информацию пошлет ему силовой поток, его поведение изменится. Такой человек, особенно если он добровольно примет это влияние, уже никогда не станет прежним. Он не будет говорить – он будет вещать. Все его способности усилятся в десятки, сотни раз. Ученый обретет решение сложной задачи; влюбленный растворится в своей любви, не останется ни сомнений, ни тревог; поэт напишет лучшее из своих стихотворений; живописец создаст восхитительную картину. Пьяница…

? Пьяница наполнит бокал и восхвалит Господа. В этом месте он никогда не ощутит похмелья, – торжественно промолвил Хуршид, смягчая пафос своих слов улыбкой, – Ибо алкоголь порою наделяет нас качествами поэтов, высвобождая нашу чувствительность и творческий потенциал, которым, правда, большинство пьяниц не умеет пользоваться, потому что пьют они от придуманного ими горя, а не от желания возблагодарить Небеса за ниспосланное миру вино. Впрочем, сам я правоверный мусульманин и не притрагиваюсь к спиртному.

Син Чен, до сих пор хранившая молчание, внезапно произнесла с довольно мрачным видом:

? Однако если силовой поток будет, образно выражаясь, не в духе, то образы и чувства, которые он пошлет своим рупорам и провозвестникам, могут стереть их личность как пыль: разочаровать влюбленного, оставить косноязычным поэта, свести с ума ученого и разорвать пьянице сердце. Именно в этом мы и хотим разобраться – как угадать настроение силового поля? Ведь сколько открытий в науке можно было бы совершить, сколько великих произведений искусства можно было бы создать, если только знать, как и когда прийти в этот дом и воспользоваться ждущим здесь даром. Мы ведем учет колебаниям поля и регистрируем его изменения, желая вычислить закономерности.

? У вас, выходит, есть некий прибор, чтобы измерять незримое и неосязаемое? – поинтересовался я, захваченный разговорами этих людей, оказавшихся завзятыми визионерами и фантастами.

? Прибор… ну да, если можно так выразиться, – ответил мне Манфу. – Не то чтобы с его помощью можно было выяснить, сколько весит душа, однако кое-какие результаты удается получить. Жаль, что прибор этот недолговечен, и времени у нас мало…

? Расскажите же мне про этот прибор, – попросил я. – И про какие такие видения вы говорите? Я, конечно, не поэт и даже не влюбленный, и по стечению обстоятельств так и не стал пьяницей, однако если влияние этого вашего силового поля здесь так сильно, неужели я не должен хоть что-то почувствовать?

? Видений ты не ощутишь сегодня, потому что в чай добавлен экстракт гриба линьчжи, это притупляет нашу способность воспринимать информацию из незримого пространства, – объяснила Син Чен. – Доза крайне мала, однако даже самого запаха этого гриба оказывается достаточно, чтобы оградить сознание человека от влияний незримого мира. Сейчас силовое поле не в духе, лучше с ним не играть. Но тебе это, возможно, не так опасно – ты же инженер, как нам сказал Манфу, у тебя логика, должно быть, хорошенько потеснила сферу бессознательного, так что ты даже если что-то и почувствуешь, не придашь этому значения; твой разум быстро найдет объяснение и упорядочит хаос в твоей голове, ты ничего не успеешь понять, а разум уже подкинет тебе самое тривиальное объяснение. Прибор сегодня мы тебе показать не сможем, уже поздно, ему надо отдохнуть. А рассказывать не имеет смысла – завтра, думаю, ты сам всё увидишь.

Мои новые знакомые начали вставать из-за стола, я тоже поднялся. Манфу повел меня наверх по массивной деревянной лестнице, с наигранной заговорщицкой интонацией проронив по пути:

? Я не спрашиваю тебя, надолго ли ты панируешь тут задержаться. Это ты сам решишь. И особо не придавай значения тому, о чём говорится за столом. Хотя тут не мне тебя учить… Ты сам решишь, нужна тебе эта информация или нет. У нас тут демократия. Полная свобода выбора!

Я улыбнулся в ответ. Жутко хотелось спать, но я всё-таки спросил:

? Манфу, почему ты меня сюда пригласил? И почему эти люди не против меня принять? Если я чем-то могу вам помочь, я с радостью готов, просто скажите прямо.

Манфу, не моргнув глазом, ответил:

? Ну не позволять же тебе ночевать где попало в палатке, когда дождь моросит. Мои друзья очень гостеприимны, живи и радуйся, ты же в Китае!

И он со смехом покинул меня в дверях моей комнаты. Я был так утомлен, что даже толком не разглядел доставшийся мне номер. Отметил только, что аккуратно прибранное пространство располагало к медитативному времяпрепровождению благодаря обилию бамбука и тростника в убранстве комнаты. Я не в силах был идти принимать душ, да и сомневался, что в доме есть горячая вода. Поэтому я, не раздеваясь из-за холода, рухнул на жесткую кровать, выполненную в традиционном китайском стиле: тонкий матрас лежал прямо на досках, – и моментально уснул. Без сновидений.

3. Прибор

Проспав часов до десяти, я проснулся с тяжелой головой, словно подхватил простуду. Из-под одеяла было страшно вылезать, пугала и перспектива мыться ледяной водой. Чувствуя себя разбуженным посреди зимы медведем, я некоторое время полежал, оттягивая неизбежный момент возвращения в холодный и серый мир, потом всё-таки заставил себя встать. От резкого подъема в глазах потемнело – такое со мной происходит нечасто… но я списал недомогание на то, что нахожусь в горах, потому что даже небольшая высота порой может привести к внезапным побочным эффектам, тем более что климат был для меня непривычен.

В онемелой утренней заторможенности я постоял немного перед окном. Было не очень холодно, но как-то промозгло и зябко. Погода налаживалась, бесцветные облака прорезало солнце, и его лучи быстро согревали промокший за ночь мир тростника, гор и ветра. Впрочем, ветер здесь был не такой сильный, как на русских равнинах, и ветви деревьев лишь слегка колыхались от его легких порывов, стряхивая капли вчерашнего дождя и последние уцелевшие комочки снега. Из моего окна были видны поросшие лесом гребни гор, которые венчал одиноко возносящийся далекий пик – каменный бесплодный треугольник, заляпанный пятнами льда. Кое-где по горам стелился утренний туман, густой и молочно-белый. Солнечные лучи не могли пройти сквозь него, но постепенно теснили его вниз, в горные долины, ущелья и пещеры, где он будет в течение дня ждать своего часа, чтобы снова вернуться сюда ночью и закрыть собою горный мир. Глядя на панораму за окном, я внезапно понял, что снаружи, скорее всего, теплее, чем в моей комнате, ведь планировка дома была типично китайской – рассчитанной на то, чтобы сохранять прохладу, а не тепло. Поэтому я поспешил спуститься вниз.

Внизу, как и на втором этаже, царила тишина. Я вышел во двор – мокрый, забросанный сосновыми иглами и пожелтевшими ветками тростника. Снежная куча, привлекшая вчера мой взгляд, заметно уменьшилась в размерах, и в центре двора растеклась большая лужа. Было, и правда, достаточно тепло, так что я, побродив немного по двору, решил снять куртку. Похоже, кроме меня, в доме и поблизости никого не было.

Я погрелся на солнышке и уже собирался вернуться в дом в поисках еды, которую, возможно, оставили для меня хозяева, когда что-то вдруг привлекло мое внимание. Не то чтобы нечто конкретное, просто какое-то странное чувство, но от него мурашки забегали по моей спине… Несмотря на то, что вчера я пришел сюда ночью и мало что способен был видеть, какое-то непонятное ощущение подсказало мне: нечто вокруг изменилось. Двор был, конечно, тем самым двором, куда я пришел вчера, дом был тем же самым домом. Тростниковые заросли вокруг были теми же зарослями… Или нет?

Я постарался найти глазами то место, откуда вчера вышел к дому. Такого места не было. Я точно помнил, как в темноте пробирался по узкому коридору, сформированному зарослями тростника, помнил таблички на ветвях… Тростник был на месте, густыми пучками торчал он на краю площадки, обрамляя двор. Но вместо вчерашних зарослей, тянувшихся, как я помнил, на многие десятки метров, была лишь мощеная булыжником дорожка, обведенная изгородью из покрытых лишайником тонких ветвей. Мой разум не находил объяснения этой перемене. Я прошелся по дорожке вперед и назад. Не было ни табличек, ни треугольника Инь-Ян на земле. Я буквально чувствовал, как что-то смещается в моей голове, как разум настойчиво пытается найти объяснение этой перемене. В какой-то момент мне начало казаться, что не было вчера никаких зарослей с табличками, была только вот эта самая изгородь – такая, а не какая-то другая…

Я не был испуган, однако был ошеломлен. Медленно я вернулся в дом, по пути пытаясь вспомнить, не это ли ощущение называется в науке «когнитивным диссонансом». Постепенно чувство растерянности прошло, осталось лишь воспоминание о нём – словно бы только что побывал одновременно в двух мирах и теперь не можешь понять, какой из них был настоящим. Однако и воспоминание вскоре стало каким-то не совсем существенным. Я внезапно подумал о том, что заросли тростника вполне могли быть искусственными. Утром хозяева просто взяли и зачем-то убрали их… И где, кстати, эти самые хозяева?

Вернувшись в дом, вопреки моим тайным надеждам, завтрака себе я не нашел. Вообще никакого намека на еду на первом этаже дома не было, был только чай. Вскипятив воду, я заварил его и с удовольствием выпил. Вспоминая вчерашнюю беседу, в которой я мало что понял, хотя со мною и общались на предельно простом языке, доступном для моего уровня владения китайским, я припомнил и тот момент, когда Син Чен сказала о некоторых свойствах этого чая, будто бы способных ограничить влияние «силового поля». Если это всё действительно так, могла ли моя вчерашняя прогулка по тростниковому коридору быть иллюзией, некоторым «посланием» этого самого «силового поля», которое мое сознание, не спрашивая моего разрешения, облекло в форму тростника, табличек, странных знаков, которые были мне в тот момент вполне ясны? Или, напротив, то, что я видел сегодня утром, было иллюзией – следствием ослабления эффекта от вчерашнего чая? Допив чай, я не удержался и снова сбегал во двор. Но ничего не изменилось. На месте вчерашних зарослей была всё та же дорожка и всё та же изгородь из ветвей.