Китайский дневник

Китайский дневник
Вячеслав Сергеевич Малых

Передвигаясь автостопом по отдаленным уголкам юго-западного Китая, молодой русский путешественник оказывается в старинном доме, затерянном в горах. Немного странные, но очень приветливые обитатели этого китайского терема – люди творчества, философы и мечтатели, а их истории о незримом «силовом поле», окружающем дом, – конечно, не более чем сказка… Но отчего такое гнетущее и странное чувство навевают эти ветхие стены? И почему сны, столь яркие и пугающие, всё сложнее отличить от реальности? В какой-то момент странник понимает, что оказался здесь не случайно и уже не может уйти, будучи втянут в смертельно опасную игру неведомых сил…

Роман

«КИТАЙСКИЙ ДНЕВНИК»

1. Автостоп

Всё началось с того, в Китае я оказался без денег. Во время попытки снять юани в одном из шанхайских банкоматов моя карточка внезапно оказалась заблокированной, так что я остался с той небольшой суммой наличных, которые предусмотрительно взял с собой про запас. Поразмыслив, я пришел к выводу, что этих денег мне хватит примерно недели на три, причём только на еду, и только если не шиковать, а устроить себе внеочередной пост. Ни о каких поездках по достопримечательностям речи идти не могло. Тем не менее, оставаться в промозглом и сером январском Шанхае я не планировал, да и жить тут в палатке, скитаясь по заброшенным стройкам, тоже не улыбалось. Изначально я собирался ехать в провинцию Юньнань, город Дали, который мне так настойчиво рекомендовали знакомые китайцы. Там немного теплее, погода лучше, да и в горной местности больших проблем с самоорганизованными ночевками на свежем воздухе возникнуть не должно. Так что я решил не менять планов и двинуться в Дали автостопом.

Тогда мне было двадцать шесть, в России я жил один на съемной квартире, работал инженером и не торопился заводить семью, потому что путешествия были моим главным увлечением. Тем не менее, я не убежденный автостопщик и рассматриваю этот вид передвижения лишь как способ, продиктованный определенной необходимостью, сложившимися обстоятельствами. Однако в автостопе много плюсов: так можно и подтянуть свой разговорный китайский, и завести новых друзей, и с почти полной гарантией «нарваться» на бесплатные угощения от водителей. В Китае же автостоп просто прекрасен, поскольку те водители, которые не боятся иностранцев (а таких год от года становится всё больше), всегда искренне рады попутчику с европейской внешностью, а маломальское владение государственным диалектом путунхуа способно расплавить сердце самого сурового китайца. Я уже ездил по Китаю автостопом во время предыдущих поездок, но всегда на небольшие расстояния, когда добирался до нецентральных мест, где движение общественного транспорта нерегулярно. Теперь же мне предстоял путь через несколько провинций, от восточного побережья до тибетских предгорий. Это одновременно и восхищало, и слегка пугало. Но выбор был сделан, и я, переночевав в доме моего шанхайского знакомого, добрался на метро до выезда из города и возле ворот, от которых начиналась платная высокоскоростная магистраль, стал стопить, ожидая, когда кто-нибудь в плотном потоке машин соблаговолит остановиться.

Мысленно я уже представлял себе, как буду перебираться на попутках из одного города в другой, от одной заправочной станции, где можно набрать воды, поесть лапши и договориться по поводу ночлега, до следующей… Путь вырисовывался довольно мучительный, но по-своему интересный. Однако моим ожиданиям, смешанным с легким налетом тревоги, не суждено было сбыться, потому что первый же водитель, предложивший мне свои услуги, как оказалось, направлялся прямиком в Дали, так что ему со мною было по пути.

Он был средних лет японцем, прекрасно говорящим на путунхуа (как иногда шутят любители китайского языка, «лучше самих китайцев»). Внешность Манфу, впрочем, выдавала его происхождение: длинные черные волосы, острая бородка, большой шарф фисташкового цвета и изящное пальто – довольно типичный образ японца в Китае. Он представился своим китайским именем Манфу, а его японское имя я так и не запомнил. Я при знакомстве тоже использовал свое китайское имя, данное пару лет назад одним знакомым из Поднебесной, – Аньпин. Моё русское имя Саша я практически не использовал в Китае – всё равно мало кто мог произнести его правильно, а полная форма имени – Александр – вообще повергала китайцев в нервный шок. Как поведал мне Манфу, в Шанхае он работал преподавателем китайского для иностранцев, поскольку в совершенстве владел китайским и английским языками, а также преподавал родной японский. Он был влюблен в китайскую культуру и не торопился домой, в Японию. По дороге он много шутил, читал мне наизусть выдержки из китайской классики, которые я мог понять лишь процентов на десять, а во время остановок в придорожных кафе развлекал всех окружающих, распевая любимые куплеты из пекинской оперы – кстати, довольно сносно и, насколько я мог судить, близко к оригиналу. Хотя китайцы, как известно, японцев недолюбливают, этот конкретный персонаж моментально способен был завоевать их искреннюю симпатию.

На мой вопрос, что же заставило его отправиться в столь дальний путь на машине, а не на самолете, он ответил просто: близятся новогодние праздники, цены на билеты достаточно высоки, везде толпы, да и, несмотря на то что постоянное нахождение за рулем очень утомляет, он просто любит автотуризм. Такой размеренный вид перемещения позволяет ему посмотреть на его любимую страну изнутри, проезжая через прекрасные места южного Китая: мимо окутанных вечными туманами совершенно неземных Желтых гор, причудливых скалистых столбов Хунани и гротескных холмов Гуанси, рисовых террас Юаньяна и старинных городов на воде, мимо великих рек и озер… На мой вопрос, почему он едет именно в Дали, последовал ответный вопрос японца: а почему туда еду я? К сожалению, на тот момент мне на ум пришла только плоская фраза:

? Знакомые сказали, что там очень красиво, интересно… вот я и решил самостоятельно проверить это утверждение.

После этого разговор перешел на тему автостопа, и я пустился в долгие объяснения, связанные с загадочной блокировкой моей карточки. Мы вместе посмеялись над несовершенством банковской системы и над тем, что китайский банкомат заботливо не позволил мне тратить русские деньги за рубежом. Сам же Манфу ушел от прямого ответа на вопрос, зачем он едет в Дали, лишь как-то в разговоре обронил случайное упоминание о друзьях, которые его там ждут.

Мы медленно, но верно продвигались к нашей цели, ночуя в недорогих отельчиках или прямо в машине (я предпочитал ставить палатку в укромных местах, чтобы самому не тратить деньги и не позволить моему спутнику платить за меня в гостиницах). Питались мы в придорожных кафе и на автозаправочных станциях, выходя для разминки прогуляться возле интересных мест, попадавшихся нам по пути.

Горы становились всё выше, а погода всё лучше. Чем дальше от тихоокеанского побережья – тем меньше облаков. Название провинции Юньнань, в которой находится город Дали, буквально можно перевести как «облачный юг», однако, по сравнению с юго-восточным Китаем, это место достаточно солнечное. Облака здесь, конечно, есть, но практически не бывает той сплошной облачности и вечных дождей, которыми славятся, к примеру, Шанхай и округ Гуанси. В высокогорном Юньнане солнце красиво подсвечивает облака, рвущиеся на гребнях высоких гор; здесь царствует ветер и свежий воздух тибетского нагорья. Одним словом, у нас, утомленных дорогой, настроение значительно улучшилось, когда мы покинули, наконец, зону влияния тихоокеанских муссонов и очутились в мире высоких гор. Мой японец продолжал балагурить, я старался не отставать от него, и оба мы, тренируя на ходу свое остроумие, были вполне довольны поездкой.

Когда я стал расспрашивать своего спутника о причинах такого повышенного интереса к китайскому языку и культуре, он оживился еще больше – видно было, что я затронул его любимую тему.

? Вообще я из смешанной семьи, – поведал он. – Мой отец японец, а мать китаянка, но родился я в Японии. Рано утратив отца и мать, я из безвыходности – а что поделать? ? в возрасте шестнадцати лет начал работать и изучать язык матери. Цель у меня была одна: поехать в Китай. Всё потому, что меня тогда привлекал социалистически бум, развернувшийся в Поднебесной, и я хотел присоединиться к этому движению. Многие тогда стремились в Китай, но не всем удавалось сюда прорваться… Я отслужил в армии и получил право на выезд из страны. И так вышло, что я, воспользовавшись своим отчасти китайским происхождением, примкнул к группе японских социалистов, приехал в Китай и не уезжал отсюда в течение последних тридцати с лишним лет. Сначала потому, что японское правительство меня не особо жаловало, потом просто оттого, что прижился здесь.

Немного помолчав, он продолжил:

? Вообще говоря, в китайском меня всегда привлекала каллиграфия, шу-фа, – сказал он, быстро начертив пальцем в воздухе два иероглифа, соответствующие последнему слову. – Это древнее искусство, ни в чём не уступающее музыке или живописи. В японском языке иероглифы предельно упрощенные, но китайский язык предоставляет огромное пространство для творчества, особенно когда пользуешься традиционными иероглифами. Порою один символ содержит в себе целую повесть, картину мира, а его соседство с другими проясняет эту картину, делает ее еще более насыщенной и увлекательной. Можно часами заниматься каллиграфией и забывать обо всём вокруг. Когда пишешь по-японски, эффект совсем не тот. Кроме того, тоническая система китайского языка сродни живой поэзии и музыке. Это прекрасно. Сейчас я работаю преподавателем китайского языка, учу иностранцев, и для меня это замечательный шанс не только постоянно заниматься любимым делом и дарить другим радость познания китайского языка, но и повод жить в Китае безвыездно! У меня двойное гражданство, и в современной политической ситуации, сколь бы далека она ни казалась от социалистических идеалов, никто не сдерживает мою свободу.

Я задавал ему уточняющие вопросы, расспрашивал про отличия традиционного и упрощенного написания иероглифов, но видно было, что Манфу уже увлекся и перешел на уровень философских обобщений.

? Одним словом, – вещал он, очевидно, мысленно представляя себя за университетской кафедрой, – китайский язык для меня – это форма творчества. А для чего нужно творчество? Понятное дело, для удовольствия, об этом еще греки писали… Но почему мы испытываем удовольствие, читая книгу, рассматривая пейзаж, слушая музыку? ? С лукавой улыбкой он заглянул мне в глаза, но, прежде чем я успел что-либо ответить ему, он продолжил:

? Да потому что в этот момент мы прикасаемся к главному источнику жизни! А что такое этот источник? Это силовое поле, незримый стержень, пронзающий наш мир насквозь. ? Манфу торжественно взглянул на меня. ? Нет, не физика движет нами, не энергия солнца и не какие-либо из прочих телесных объяснений сущности жизни. Нами движет поэзия, вдохновение. Пока мы вдохновляемся чем-то, пока находим поэтический смысл в пробуждении по утрам, пока мы знаем, что живем для высшей цели, мы живы по-настоящему, мы находимся в гармонии с мировым током. Для чего рабочий идет на завод, клепает там микросхемы – скучнейшее занятие?! Да для того, чтобы дать возможность трудиться поэтам и художникам, которые сами клепать микросхемы не умеют, но микросхемы нужны теперь, в нашей современной реальности, для их существования. Рабочий и не догадывается о своей священной миссии, но чувствует, что его труд имеет некий неосязаемый духовный смысл. Каждый вид творчества – прикосновение к мировой песне, каждое творение наших рук – это знак того, что магическая сила поэзии прошла сквозь нас. А без этого мы не больше чем животные. Я говорю это совершенно объективно, это надо принимать как факт и постоянно творить, даже если кажется, что никому, кроме тебя, это не нужно. Но только так можно впустить поэзию в наш грешный мир, натянуть силовые линии! Вот я и занимаюсь каллиграфией. Никому до моих каракулей дела нет, но в момент творчества я ощущаю, что поэзия краешком коснулась меня, и это хорошо. Я же преподаватель. Я потом этот заряд передам своим студентам. А они еще кому-нибудь. А потом родится гений, получит этот заряд и вспомнит о своем предназначении… И опять поэзия царствует на земле!

Эта увлеченная тирада, снабженная кучей метких сравнений и остроумных вставок, которые я сейчас все упускаю, чтобы передать только самую суть разговора, запомнилась мне надолго. В теории японца не было абсолютно ничего достоверного, она была антинаучна, в чём, пожалуй, и состояла ее притягательность. Я радостно смеялся, слушая моего оратора, кивал головой – и не из дежурной вежливости, а потому что очень уж хотелось во всём согласиться с этим увлеченным лектором.

? Вот ты, например, к какому виду творчества тягу имеешь? – спросил он, весело поглядывая на меня.

? Это сложный вопрос, – замялся я, а потом со смехом сказал:

? Я – это тот рабочий из твоей притчи, я не творю ничего небывалого, но открываю дорогу для других. Пусть его творят, мне и моя работа по душе.

Это признание встретило одобрение, хотя Манфу и отметил, что я, возможно, сам еще не знаю о скрытых во мне талантах. Но если у меня вдруг появится тяга к чему-то, кроме заводской инженерии, я должен пообещать ему, что постараюсь развить в себе эту тягу и буду учиться творческому ремеслу, к которому проявил интерес. Я со смехом дал свое согласие.

Когда Манфу закончил повествование об основах мироздания, мы некоторое время ехали в молчании. Я заметил, что на его лице появилось задумчивое выражение, он слегка закусил нижнюю губу, словно бы размышляя, сказать или не сказать что-то еще напоследок. В конце концов, он вздохнул, запрокинул голову и изрек:

? Мои друзья – все безусловные поэты. В смысле те друзья, которые ждут в Дали. Они обосновались в чудном местечке в горной местности, такой хорошенький домик, недавно отреставрированный. Летом туда туристов водят, корейцам очень нравится. А раньше там монах, говорят, жил. Но я так думаю, для монаха очень уж шикарно. Скорее всего, семья жила зажиточная, а на отшибе – потому что торговали они, как мне думается, лесом. Рубили и потом в город спускали с горы. Такие дела. Я пока не знаю, много ли там у них народу собралось сейчас. Позвонить не могу, в этом месте какая-то зона образуется, связи нет – ну горы, в конце-то концов… Если там есть свободное место, а оно, я почти уверен, будет, я тебе сообщу потом. Выйду ни доступное для сигнала место и позвоню. Можешь приехать, пожить. Думаю, не пожалеешь. Там все такие же безумные, как и я, даже сильнее… ? Он весело подмигнул мне. ? Но я самый вредный. Однако раз ты меня перетерпел всё это время, то и их тоже перетерпишь, я надеюсь.

Я, конечно, выразил безусловный интерес и готовность навестить друзей Манфу, заранее поблагодарил японца за гостеприимство, хотя сильно не надеялся, что это обещание будет исполнено. Общение с восточными людьми приучило меня ни на что не надеяться и не верить никаким обещаниям, пока они действительно не будут исполнены. Но идея пожить в историческом доме в горах была очень заманчивой, и я надеялся, что Манфу вспомнит про меня и, если представится возможность, устроит на постой.

В город Дали мы приехали под вечер. Моросил промозглый зимний дождик, и это было неприятной неожиданностью. Белые стены невысоких домов старого города уже подернулись дымкой сумеречного полумрака, а близкие горы, возвышавшиеся над изгибами ветхих крыш, сливались с серой хмарью низких облаков. Здесь мой японец вежливо, но категорично сказал, что оплатит мне ночь в отеле. Если завтра ничего не получится с проживанием в горном домике, то я уже могу действовать по своему усмотрению – жить в палатке или в хостеле, ? но после долгой дороги я должен нормально отдохнуть. Сам же он, не задерживаясь в городе, оставил машину на стоянке и пересел на такси. В горах не было возможности припарковаться на длительный срок, да и таксист знал местность лучше. Манфу махнул мне рукой через ветровое стекло такси и поехал в горы, надеясь до сумерек добраться к своим друзьям – было видно, что ему уже не терпелось их увидеть, а сам город его особо не интересовал, потому что все культурные и исторические достопримечательности он уже пересмотрел во время прошлых приездов.

Отельчик был небольшой и вполне уютный. Моя комната была под самой крышей, так что из окна были видны сумрачные горы, к подножию которых жались улицы старинного города. Хозяйка была молодой и привлекательной китаянкой, так что перед сном я счел долгом пообщаться с ней. Она была очень приветлива, угостила меня местной слабоалкогольной наливкой, настоянной на сухофруктах, но все мои попытки слегка за ней поухаживать не нашли отклика. Зато, в качестве компенсации, она разрешила мне на следующий день взять ее велосипед и покататься возле озера Эрхай в окрестностях города Дали.

Поскольку я не знал, пригласит ли меня Манфу в горный домик, я не мог заранее спланировать, где я проведу следующую ночь. Я решил до вечера покататься по городу и возле озера, а потом забрать рюкзак из отеля и отправиться ночевать в палатке где-нибудь на отшибе.

Следующий день был не по-юньнаньски облачным, но солнце всё же появлялось порою, безуспешно пытаясь разогнать облака. Дождь так и не пошел, но воздух был очень влажным. Проехав на хозяйкином велосипеде через квадратный старый город и покинув его украшенные сторожевыми башнями древние стены, я добрался до озера и вместе с редкими туристами, которые, главным образом, ездили на вездесущих китайских мопедах, я отправился обозревать окрестности.

Само озеро Эрхай считается особенно красивым. Действительно, и его похожие на полумесяц очертания, и причудливые затопленные деревья у берегов, и горы, окружающие озеро, создавали умиротворяющую картину. По берегам раскинулись поля и деревни, можно было наблюдать за бытом современных китайских крестьян – как они, например, сажают овощи и одновременно разговаривают по огромным смартфонам, прижимая их к уху плечом… Больше всего мне запомнились деревенские храмы, где возле статуй божественных предков и покровителей – по большей части, животных с человеческими очертаниями тел, – стояли красные свечи и тлеющие сигареты на фильтрах. Эти нюансы, связанные с местными религиями, всегда вызывали у меня некий ступор, потому что я, будучи человеком, привыкшим к благообразию православных церквей, как-то не приучен ни к статуям животных в храме, ни к сигаретам вместо свечек; тем более что сам не курю, а моя богобоязненная бабушка с детства внушила мне, что сигареты – это «свечки сатане». Но старушки в храмах почитают сигаретки на уровне свечей и нисколько не гнушаются ими, а, напротив, заботливо раскуривают потухшие папироски…

Я собирался проехать еще дальше, а потом вернуться назад по трассе, когда мой телефон неожиданно завибрировал. Звонил Манфу. Он заговорил со мной непривычно-деловым тоном и сразу перешел к делу:

? Как я понял, ты не против горных походов… Значит так, записывай, как добраться до домика, – начал он вместо приветствия. Едва не подпрыгнув от радости, я вытащил записную книжку и стал неряшливыми иероглифами, смешанными с русскими словами, наскоро записывать довольно мудреный маршрут.

К нужному мне месту вели две дороги – пешая и асфальтированная. Трасса была очень длинной, шла серпантином, но до самого места назначения всё-таки не доходила, так что последние пару-тройку километров нужно было пройти пешком. Удобнее и быстрее было идти по склону горы напрямик, через старое буддийское кладбище и лес. Тропинка, как мне пообещал Манфу, была хорошо протоптана теми, кто восходил на гору, пренебрегая услугами канатной дороги. Быстрый подъём по довольно крутому, но вполне безопасному склону, в котором утопали гранитные плиты разрушенной каменной лестницы, вел на высоту около двух с половиной тысяч метров над уровнем моря. Учитывая, что сам город находился на высоте больше одного километра, такой подъем можно было осуществить в течение пары часов, так что я не спорил. Потом надо было пройти по горной дороге, где обычно гуляют туристы, до небольшой развилки, ведущей к одному из гротов. Сейчас, зимой, путь к гроту, скорее всего, будет перекрыт, там дежурят охранники, но им нужно сказать, что я иду в «Дом весеннего снега» по приглашению некоего Вана Юпина, после этого охранники должны пропустить.

Я поблагодарил Манфу и быстро помчался на велосипеде в обратном направлении, потому что было уже за полдень, а путь предстоял неблизкий.

2. Терем в горах

Добравшись до отеля, я попрощался с хозяйкой (она, в лучших традициях китайского гостеприимства, дала мне в путь рисовый хлеб, ею же самой испеченный), забрал рюкзак и, уточнив, как мне выйти на дорогу, ведущую в горы, отправился на поиски загадочного дома. Мой путь лежал через весь старый город Дали, мимо туристических кафе и лавок с сувенирами, мимо банков и старинных зданий, внешний вид которых немного портила недавняя реставрация, уничтожившая ощущение подлинной древности. Старый город был заключен внутри крепостных стен, правильным четырехугольником обступивших средневековые улицы и дома. Несмотря на то, что стояла зима и было немного прохладно, туристы встречались в изобилии, в том числе иностранцы. В Дали вообще много иностранцев – настолько, что одна из главных улиц даже названа в их честь – Проспект чужеземцев. Старый город Дали – место, действительно, колоритное и запоминающееся, хотя чересчур «отуристиченное», на мой взгляд. Мне больше нравятся менее «цивилизованные» местечки, где можно увидеть настоящую жизнь, простую и настоящую, не подкрашенную плодами туриндустрии.

Я шел быстро, и старый город плавно проплывал мимо меня. Выйдя через противоположные врата, каменные и массивные, снабженные приплюснутой сторожевой башней, я перешел через оживленную трассу и, разглядывая по пути школы, жилые здания и отели, теснившиеся у подножия гор, продолжил свой путь. Горы, действительно, были очень близко; серо-синими стенами возвышались они над домами, казавшимися игрушечными по сравнению с этими величественными громадами. Горы Цан весьма примечательны: их контуры напоминают симметричные треугольники, возвышающиеся один над другим, так что складывается впечатление, что горы циклопическими пластами возносятся друг над другом, и каждый новый, более объемный пласт, повторяет контуры предыдущего. В облачную погоду горы похожи на вереницу сине-серых теней, чередой возвышающихся над городом, а свинцовые облака сливаются с их вершинами, повторяя причудливый контур, так что кажется, что горы бесконечно высоки.

Покинув, наконец, пределы города, я вошел в неухоженный лес, где субтропические растения, бледные и жалкие зимой, терялись в чаще сосновых ветвей. Тропа вела вверх, и вскоре я оказался на территории старого китайского кладбища, где ветхие каменные надгробия, обросшие серым лишайником, проглядывали сквозь заросли и унылой вереницей сползали по склону горы. В Китае всё сосуществует по соседству: туристическая тропа и кладбище, магистрали и грядки, чайные плантации и заводы, люди и домашний скот. В этой перенаселенной стране, кажется, совсем не осталось необжитых мест, но на поверку эта догадка оказывается неверна: здесь всегда можно найти уединенное местечко, потому что китайцы – великие коллективисты, они не ходят поодиночке и избегают безлюдных мест, поэтому их либо сразу очень много, либо совсем нет ни души. На горном кладбище в тот день не было людей, лишь у самого подножия я встретил небольшую группу пожилых китаянок, совершавших оздоровительный променад. Но на протяжении всего подъема я был один.

Тропа петляла между надгробий, порою сливалась с руслом пересохших горных ручьев, порой разветвлялась, но неумолимо вела наверх. Подъем был достаточно крутым, но из-за обилия корней и камней не очень сложным. Временами тропа расширялась и становилась лестницей, мощеной крупными бесформенными булыжниками, напоминавшими о том, что когда-то здесь проходил более популярный маршрут, утративший свое значение с появлением канатной дороги. Но ехать на подъемнике я счел неспортивным и дорогим способом, да и верхняя станция находилась на значительном удалении от того места, куда я планировал попасть сегодня до наступления ночи.

Вскоре под ногами стали попадаться первые пятна снега, мокрого и некрасивого. Потом пятна разрослись в целые полянки, а на ветвях деревьев и на траве заблестели тяжелые белые комочки. Между тем свет солнца, невидимого за плотной завесой облаков, становился всё тусклее, надвигались ранние январские сумерки. В пять вечера, когда в густом лесу стало темно, я добрался до первого молельного домика, каких множество в горах Цан. Покатая крыша домика была густо заснежена, на пороге образовался мокрый сугроб, а внутри, как в темной нише, виднелась облупленная статуя буддийской богини. Второй такой домик был жилищем для статуи воина. Было видно, что места эти посещаются не так часто: на полу скопился ворох сосновых игл, а огарки сандаловых свечек давно сгнили. Наконец, уже порядком уставший, я добрался до горного храма, от которого начиналась относительно пологая и ровная дорожка. Храм за оградой выделялся на окружающем черно-белом пространстве своими бордовыми мокрыми стенами, украшенными большим символом Инь-Ян, нарисованном на потрескавшейся штукатурке. Вход в сам храм, несмотря на выцветшую вывеску «Welcome», был заколочен на зиму, и я обошел его, следуя по тропинке, которая вела вдоль старинных стен.

Отдохнув у храма возле ниши с небольшой статуей толстого будая с приоткрытым в широкой плотоядной улыбке ртом, я двинулся дальше. На потрескавшемся туристическом указателе, хранившем на себе следы всех стихий, я отыскал название нужного мне грота – типично-китайское: «Глаз Дракона».

До грота было около километра, и через некоторое время, в густых свинцовых сумерках, я добрался до поворота, ведущего к самой достопримечательности. На дороге, узкой и неровной, скопились кучки сырого снега, так что мои ботинки начали промокать, и я уже с нетерпением ждал, когда же, наконец, я доберусь до конечной точки – таинственного дома в горах. По пути пару раз встретились китайские туристы, спешившие к подъемнику, чтобы спуститься вниз. Посмотрев на часы, я решил, что до закрытия они уже не успеют и им придется воспользоваться моим пешим маршрутом. Было без пятнадцати семь, а подъемник работал до семи, но путь к нему был неблизким.

Проход к гроту был закрыт: между стволами кедров кто-то растянул колючую проволоку, старательно накидав на нее еловые ветви в неудачной попытке замаскировать это уродливое сооружение, портившее общее благообразие туристической тропы. Я пролез под проволокой и собрался уже двинуться вперед, но услышал рядом с собою голоса. Слабая надежда проскользнуть незамеченным растаяла, когда я понял, что меня уже засекли: двое встревоженных китайцев в видавших виды армейских ватниках направлялись ко мне. Один из них в момент моего появления чистил зубы, и от удивления так и остался стоять с щеткой во рту. Они быстро замахали мне руками, показывая, что проход закрыт и я должен вернуться на основную дорогу. Я спросил, почему закрыли проход, на что получил ответ: возле грота опасно, там лежит снег, можно поскользнуться и упасть. Такой ответ можно услышать, наверное, только в Китае, где торжествует излишняя, на мой взгляд, осторожность, граничащая с каким-то паническим страхом всего, что может представлять угрозу для здоровья туриста. Мне сразу вспомнились многочисленные вывески в других туристических местах возле полупересохших речек глубиной с фалангу пальца, предупреждавшие о том, что вода глубокая, можно упасть и утонуть… Тем не менее, было видно, что охранники настроились серьезно и просто так мне не пройти. Честно говоря, мне почему-то не очень хотелось посвящать их в истинные цели моего прибытия сюда: было какое-то подсознательное ощущение тайны, связанной с тем местом, куда я направляюсь. Эту тайну мне совсем не хотелось разглашать, хотя Манфу и не предостерегал меня от этого. Но делать было нечего. Вздохнув, я сообщил охранникам:

? Вообще-то я не собираюсь идти к Глазу Дракона, тем более на ночь глядя. Я иду в «Дом весеннего снега», меня пригласил Ван Юпин, он мой друг.

Фраза подействовала магическим образом: охранники сразу перестали махать руками и лопотать про опасности, коверкая своим неряшливым произношением слова мандаринского диалекта. Удивленно осмотрев меня с головы до ног, они переглянулись и, ни слова не говоря, дружно указали мне руками на мощеную булыжниками тропинку, ведущую мимо их сторожки в сосновую рощу. Я поблагодарил их и быстро зашагал в указанном направлении. Миновав сторожку и пройдя с полчаса по редкому сосновому лесу, я оказался в тростниковых зарослях, образовывавших по бокам от тропинки длинный коридор, где было настолько темно, что мне пришлось включить фонарик, и его луч своим резким светом на время ослепил меня.

Когда ко мне полностью вернулось зрение, я различил маленькие деревянные таблички, прикрепленные к тростниковым стеблям. На табличках были красиво выполненные надписи на разных языках, повторявшие, очевидно, одну и ту же фразу, переведенную на одной из табличек на русский язык: «Дует фиалковый ветер, и сквозь весенний снег прорастает поэзия». Звучало многообещающе, хотя что-нибудь в стиле «Инженерия – мать мироздания» меня воодушевило бы куда сильнее. Я неспешно двинулся вдоль тростниковых стен, обращая внимание на то, что под ногами, вмонтированный в цемент и окруженный некрасивыми булыжниками, то и дело попадался символ Инь-Ян, но не в виде круга, а в виде треугольника, причем черные и белые точки были заменены белой звездой и черным крестиком. Символика показалась мне достаточно прозрачной, и впервые я почувствовал укол тревоги: мне вовсе не хотелось заводить знакомство с сектантами-экуменистами или сторонниками движения «New Age». Но не возвращаться же назад! Я решил, что вряд ли эти люди вздумают принести меня в жертву своим богам, а опыт общения с сектантами не так мучителен, если они предоставляют питание и жилье.