Записки по утрам

Один из начальников – мой тесть Александр Терентьевич Алфёров, главный по рыбоохране тех мест. Точнее, самый главный, самый авторитетный и самый уважаемый человек на многие квадратные километры в округе, причём безо всяких там оговорок.

Действительно, Александра Терентьевича было за что уважать. Герой Великой Отечественной войны в самом что ни на есть прямом смысле. Ушёл на фронт девятнадцатилетним мальчишкой, а пришёл – вся грудь в орденах и медалях. Два ордена Славы. Полным кавалером этого самого главного солдатского ордена стать не успел – слишком тяжкие были ранения, заставили вернуться с войны до срока.

О боевых подвигах и заслугах тестя – разговор отдельный. И о том, каким он был начальником рыбоохраны, – тоже отдельный. Скажу только, что сам неоднократно наблюдал, с каким почтением к нему относились не только законопослушные граждане, но и самые злостные и неисправимые браконьеры.

Отличительной чертой Александра Терентьевича было умение рассказывать разные смешные истории. А рассказывать было кому. В его доме гости появлялись с регулярностью восхода и захода солнца. Одну байку Александр Терентьевич рассказывал не очень часто, но я точно знаю, что она была едва ли не самой любимой.

Жила-была в Гремячинске бабушка Наталья. Одна-одинёшенька жила. Никогда замужем не бывала, детей и внуков у неё тоже не было. В молодости кем только не работала, а потом долгое время трудилась в конторе уборщицей. С этой работы и ушла на пенсию.

Как-то бабушка Наталья пригласила к себе в дом плотника – чтобы сменить трухлявый подоконник да вставить новую оконную раму. Плотник горячо взялся за дело, а бабушка Наталья внимательно присматривала за его работой. Вскоре новая рама и подоконник встали на место. Бабушка Наталья отходит от окна на пару метров, щурит один глаз, наклоняет вбок голову и говорит плотнику:

– Чё-то, паря, косовато получается…

На что плотник резонно отвечает:

– По уровню[2 - Уровень – это такой строительный инструмент, если кто не знает.] сделано, бабушка, по уровню.

Тут у бабушки Натальи и вырывается:

– А мне, паря, хоть по хую, лишь бы ровно было!..

* * *

Поскольку отец моей первой жены Александр Терентьевич Алфёров был начальником рыбоохраны Прибайкальского района, то мне повезло провести на Байкале с дюжину сезонов. При этом я рыбачил и охотился вместе с тестем и его подчинёнными. Подчинённые – это личный водитель тестя, заместитель, с полдюжины инспекторов. Дружная, скажу вам, была компания. И очень профессиональная. За все проведённые на Байкале сезоны не помню, чтобы какие-то сумасшедшие пытались всерьёз нарушать правила, заведённые рыбинспекцией. Но это совсем не значило, что местные жители, испокон века жившие рыбалкой и охотой, сидели голодными.

Нередко бывали случаи, когда начальство из Улан-Удэ просило тестя, чтобы он организовал рыбалку для какого-нибудь важного «товарища» (господ, замечу, тогда ещё не было). Вся организация такой рыбалки сводилось к тому, что «товарища» просто-напросто брали с собой.

В тот раз «товарищем» оказался генерал – тучный такой, неповоротливый, с умными, но не очень добрыми серыми глазами. Генерала сопровождал, как и положено, ординарец.

Расселись по катерам, завели моторы и минут через сорок были на месте. Тут надо заметить, что порядки на рыбалке у людей профессиональных обычно строгие, а у моего тестя, будьте уверены, были строгие вдвойне. Не успели выдернуть катера на полкорпуса на берег, как все тут же занялись конкретными делами, и главные из них – это «набрать» сети в катера. Потом выйти в море и сделать «ставёшки». Затем надо было приготовиться к ужину и ночлегу.

Поскольку выяснилось, что ординарец генерала был человеком, в рыбалке не вполне искушённым, то мне и ординарцу были брошены два «конца» сетей. Их мы должны были набрать отдельно, почему – объясню чуть ниже.

Итак, все были заняты делами. Кроме генерала. Он посиживал на сухом, отполированном волнами топляке да с блаженной улыбочкой щурился, подставляя своё краснощёкое лицо нежным лучам огромного закатного солнца.

Тут я – впрочем, и другие наверняка тоже – подумал, что если генерал останется на топляке ещё минуту-другую, то ничем хорошим для него это не закончится. Мысль не успела улетучиться, как тесть взял из катера топор, неспешно подошел к генералу и спокойным голосом заметил:

– На рыбалке, на охоте и в бане – генералов нет. Вот тебе, паря, топор, и скоренько в лес за дровами.

Генерал приподнялся с топляка, посмотрел тестю в глаза, выдернул из его рук топор и, ни слова не говоря, отправился за дровами.

Потом было совещание, куда бросить сети? Неожиданно тесть обратился к генералу, который продолжал суетиться у костра: «Ну что, генерал, куда будем сети выкатывать – “в море” или “в берег”?» Генерал понял, что его спрашивают вполне серьёзно, и недовольно, но уверенно буркнул в ответ: «В берег».

И тут все остальные, включая меня и ординарца, в голос начали убеждать друг друга, что выкатывать большие «ставёшки» надо однозначно «в море», то есть подальше от берега. Именно там наверняка и разгуливает «вся рыба».

Тесть общему мнению перечить не стал. Две большие «ставёшки» – это «концов» по десять-двенадцать – ушли «в море». Таким образом, «ставёшка», что набрали мы с ординарцем, была выставлена у самого берега.

Когда же закатное солнце почти касалось кромки воды, все расселись у разведённого генералом костра, разложили на брезенте нехитрую рыбацкую снедь – хлеб, лук, огурчики-помидорчики, зелень, отварной картофель, несколько малосольных омулей. Не обошлось, разумеется, и без водочки.

И начали, выражаясь местным языком, «вечерять». Закончилось всё тем, что генерал слегка перебрал и в итоге в нашей компании не осталось человека, включая ординарца, которому бы он не признался в любви и дружбе до гроба и не одарил крепкими объятиями и звучными поцелуями.

Раным-рано поутру тесть и его ребята ушли в море, чтобы выбрать сети с уловом. В это время мы с ординарцем и помогавшим нам генералом с большими трудами вытягивали на берег два «конца». Ведь наши снасти были забиты омулями и сигами так, что создавалось впечатление, будто в каждую ячею попало по две или даже три рыбины.

Мы ещё продолжали тянуть сети с рыбой на берег, как к нам подкатил катер со стоящим в полный рост тестем. Увидев нашу добычу, тесть покачал головой и сказал:

– Т-твою мать, надо было генерала слушать – не зря же он генералом-то стал!

Все так и покатились со смеху…

* * *

Прочёл в книге воспоминаний одного питерского теннисного деятеля немало занимательного. К примеру, своё перманентное одиночество объясняет тем, что у него слишком «завышенные требования к представительницам слабого пола».

Странно, подумалось мне. Умный человек обыкновенно предъявляет «завышенные требования» прежде всего к самому себе.

* * *

Жена Галя отводила в садик своих внучек шестилетнюю Аришу и четырёхлетнюю Вику. Раннее утро. Темно. Мороз. Дорога белая, укатанная, скользкая. Ариша говорит:

– Идём как по салу.

Вечером возвращаются. Дорога забрызгана песком.

Ариша замечает:

– Сало посыпали перцем.

* * *

В городе Лондоне с начала 90-х и по день своей трагической гибели в 2007-м жил бывший ленинградец Юра Уваров. Некогда он был профессиональным легкоатлетом, но потом увлёкся теннисом, да так, что в итоге стал известным и востребованным на берегах Темзы специалистом, работал в теннисном клубе в лондонском Regent’s Park.

Долгие годы мы были дружны. Всякий раз, бывая в Лондоне, я непременно встречался с Юрой, гостил у него дома, хорошо знаком с женой Таней, детьми. В 2004-м несколько дней я прожил в доме Юры Уварова. Помимо всего прочего Юра отличался редким гостеприимством, добротой и щедростью по отношению к соотечественникам.

Вот характерный случай. Во время нашей последней встречи в Лондоне он подарил мне фирменную куртку Adidas. Лёгкая, удобная, теплая, на редкость качественная. Это моя любимая одежда в течение поздней осени, зимы и ранней весны. Мало того, куртка оказалась уникальной. За все эти годы я ни разу не видел такой куртки на ком-нибудь в Питере.

Однажды, когда Юры уже не было, в теннисном клубе «Ладожский» я вместе с Сергеем Василевским проводил турнир «Петербургский мастер». Эти соревнования собирали всех сильнейших теннисистов с берегов Невы, включая Михаила Елгина, Ивана Неделько, Владимира Карусевича.

Помню, захожу с улицы в холл клубного здания, а навстречу идёт незнакомый мужчина и спрашивает без обиняков: «Эту куртку, случайно, не Юра Уваров вам подарил?» – «Да, эту куртку мне подарил Юра Уваров, но отнюдь не случайно», – отвечаю.

Мужчина заулыбался. И тут выясняется, что точно такую же куртку он получил в подарок от Юры Уварова, когда навестил его в Лондоне прошлым летом.

Общаясь с Юрой, я хорошо знал, что со дня его появления на берегах Темзы он так и не побывал дома, в Питере. Для меня это было странным. Я говорил ему, что за эти годы Питер и вся наша жизнь изменились самым необыкновенным образом. Он глазам своим не поверит, глядя на перемены. При этом Юра отвечал, что да, конечно же, он в курсе всех перемен, что это очень любопытно. И умело сворачивал разговор на другую тему. Но однажды я, похоже, его «достал», спросив чуть ли не в лоб, почему он не хочет побывать на родине. Юра, глянув на меня, как на ребёнка в возрасте «почемучки», произнёс фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах:

– Знаешь, старик, за пятнадцать лет жизни в Лондоне мне ни разу никто не нахамил…

* * *

Мой отец, Фёдор Киприянович Шориков, был стопроцентным русским человеком. Родился в многодетной семье, в деревне Кочёвка Екатеринбургской губернии, ещё до Октябрьской революции. Его прямые предки – участники пугачёвского бунта, чему есть документальные свидетельства в книге «Города феодальной России» (Издательство «Наука», Москва, 1966).