Одна капля в море жизни

– Хтр, хтр, тр, тр, тру, тру-тру-тру….

Ну вот и всё, это конец. Всё-таки достигли, нагнали. Буря прошла, но конец неминуем. Смертельный ужас сковал ему душу. Какая бесславная смерть среди отмершего и отшелушивающегося мира! Он попытался закричать, но крик застрял у него в горле…

Весь мокрый, Ярослав вскочил с койки. Сердце бешено стучало, глаза вылезали из орбит, а ком в горле не давал сглотнуть накопившуюся слюну. Грудь его, облачённая в какие-то старые, выцветшие тряпки, вздымалась, как у загнанного коня, руки сильно тряслись и были холодными. Какое-то время он бессмысленно смотрел в одну точку, постепенно приходя в себя. Мало-помалу его зрение стало привыкать к скудному ночному свету.

Немного успокоившись, он оглянулся: все остальные воины ещё спали. Вскоре Ярослав, оставив тщетные попытки заснуть, тихо оделся и побрёл на улицу. Ужасающие картины дурных воспоминаний вперемешку с бредовыми кошмарами всё ещё стояли у него перед глазами, и ему нужно было как-то отойти от всего этого.

Он вышел из деревянного одноэтажного барака, в котором спали воины, и вздохнул полной грудью. Тишина стояла неописуемая, спокойствие заполонило всё осязаемое пространство, и лишь где-то далеко-далеко, если приглядеться, светились маленькие тусклые огоньки. То были огоньки сторожевых башен.

Постепенно, не спеша, он завернул за угол и начал любоваться уже давно привычной, но от этого ничуть не менее прекрасной и живописной картиной бескрайних равнин, усеянных многочисленными озерцами. Прямо сейчас огоньки сторожевых башен робко мерцали у него где-то за спиной, а это значило, что далеко-далеко впереди, дней в десяти пути, лежат просторы Нэртона. Люди там живут, не зная, какого это – каждый день быть начеку и во всеоружии, постоянно сражаться с выныривающими и всплывающими из болот и озёр ожившими, безумными и жестокими тварями… Они не знают, что такое боль. Они не знают, что такое страх. Страх – это когда на тебя стеной наваливается армада костей с остатками мяса, и ты рискуешь быть погребённым под этой массой, если только подмога не подоспеет вовремя… Боль – это осознание невероятной потери, осознание того, что твой друг, поверженный в неравном бою, возможно, через много-много лет восстанет из могилы, и так же, как все остальные трупы, будет бесцельно и бессмысленно ненавидеть всё живое, будет пытаться перегрызть твою глотку, напасть на своих же друзей. Воистину, на этой проклятой земле нет покоя ни живым, ни мертвым.

Но вместе с беспросветным ужасом, творящимся на Северо-Западном фронте особенно часто, вместе с кошмарными и лихими обрывками воспоминаний, воины Империи приобретали здесь и ещё что-то гораздо более ценное. То было никакое не чувство дружбы, сплочённости, веры в Императора, – это всё глупые патриотические сказки для новобранцев. Они приобретали стойкий внутренний стержень, уверенность в собственных силах, способность броситься навстречу неминуемой гибели, головой вперёд, практически не глядя. Они постоянно оказывались в чрезвычайных, экстремальных ситуациях, на грани жизни и смерти. Да что там, всё противостояние между живыми и мёртвыми постоянно проходило на грани жизни и смерти. Они ныряли с головой за изнанку существующего и выходили разве что с небольшими потерями, охраняя жизни мирных людей от самого что ни на есть зла. Безусловно, это дорогого стоит.

А бредовые кошмары – так кто же от них не страдает?

Какое-то время он стоял, предаваясь воспоминаниям и пространным размышлениям. Луна куда-то запропастилась, а тусклые звёзды, казалось, вообще не светили. Сложно сказать, как долго он смотрел вдаль, о чём именно думал, но в конце концов он устал, замёрз, и поплёлся обратно в барак – досматривать бессмысленные сны.

Через какое-то время он проснулся вновь, но затем ему всё же удалось уснуть. Ещё через час лениво выползло Солнце, освещая окрестности. Барак Ярослава, стоявший посреди множества таких же, практически одинаковых, старых деревянных сооружений, был рассчитан на десять человек, и был оборудован чрезвычайно скромно. Да и вообще здесь, рядом с обиталищем злобных мертвецов, как правило жили люди военные, привыкшие к стеснённым, скромным условиям быта и к трудностям жестоких боёв, которых не смущали ни отсутствие лишнего места, ни скудность пищи. Воины жили в полутора десятках старых, неказистых деревянных зданий, что когда-то давно были воздвигнуты как раз с целью обеспечения бойцов Северо-Западного фронта мало-мальски приемлемыми условиями существования. Их небольшая воинская часть незаметно приютилась где-то между Сумеречным лесом, самыми окраинами Бурых равнин и бескрайними болотами. Вот уже несколько десятков лет в ближайших окрестностях не было ни души, а единственными живыми людьми были исключительно военные, чьи небольшие поселения разной степени пригодности для жизни были раскиданы на протяжении всего Северо-Западного фронта, причём на каждом участке его всё было по-разному. На самом севере, где границы Рессевиля переплетаются с Ледяными пустошами, бравые воины Имперской армии дрожат, стучат зубами от холода, но защищают мирных жителей от набегов оленеводов и дикарей-чучунов, испокон веков питающихся человеческим мясом. Несколько западнее пограничные отряды содрогаются под натиском, под ударами умертвий и злых духов из руин Стрэртона и Озлетола, которые, затаив обиду и лютую ненависть ко всему людскому роду, время от времени выползают из щелей и углов и пускаются в смертоносные набеги. Немногим южнее воины Империи отражают набеги восставших из могил мертвецов, отражают нападки этих зловещих отголосков прошедших грозных битв времён Великой Войны. Вот здесь-то и начинались знаменитые Мглистые болота, имеющие крайне дурную репутацию.

Огромное, просто колоссальное сооружение, слепленное из булыжников, какой-то мутноватой грязи и уже изрядно подгнивших досок, казалось, растянулось на многие километры. Причина этому была проста: оно действительно растянулось на многие километры. Великая Стена мертвецов, как можно было легко догадаться по творящейся в округе чертовщине, называлась так вовсе не ради красного словца.

Стена Мертвецов на Мглистых болотах, будучи очень хорошо укреплённым (конечно, по меркам нашего времени) оборонительным сооружением, была сооружена лет пятьдесят-шестьдесят назад, в те далёкие, лихие, страшные дни, когда набеги разъярённых трупов случались каждую ночь, а жертвы среди мирного населения были колоссальны. В то время почти всё войско северного фронта было брошено на сооружение Стены, которая и поныне охраняет покой и жизни простых рыбаков и крестьян. Конечно, бывает, что какая-то группа особо оголтелых зомби прорывалась сквозь преграду, но такое в последнее время практически не происходит. Гораздо чаще, однако, небольшие группки восставших из могил воинов предпринимают ленивые попытки штурмовать Стену. Они собираются, толпятся у её основания, рычат, злятся и хлюпают. Вот тут-то в дело и вступают пограничные гарнизоны, которые никогда не испытывали нужды в людях и оружии. Именно в одном из таких гарнизонов и служил Ярослав.

Небольшие башенки в два-три этажа, пристройки, какие-то сараи и амбары постоянно попадались то тут, то там, на протяжении всей Стены. Каждые несколько сотен шагов возвышалась сторожевая башня. Возле некоторых из них стояли наглухо закрытые деревянные ворота, которые практически никогда не открывались. По ту сторону Стены было, мягко говоря, небезопасно.

Многочисленные военные части и пограничные отряды, разбросанные по всей северо-западной границе, в этих краях встречались особенно часто. Воины и славные бойцы Империи здесь же и жили, в хлипких, на скорую руку сооружённых бараках, в пристройках к Великой Стене, или в покинутых мирными жителями разрушенных деревнях неподалёку. Быть может, раньше их жизнь и была преисполнена героизмом и смертельно опасными боями, но теперь весь героизм куда-то ушёл. Весной и осенью значительная часть войск сгонялась на обязательные сельскохозяйственные работы, чтобы хоть как-то прокормить целую ораву голодных ртов.

Ярослав с Виктором молча поднимались по крутой лестнице, ведущей на самый верх сероватой башенки. Оба несли целую охапку травы и хвороста вперемешку с высушенным торфом. Чуть ли не всю ночь после того кошмара Ярослав не мог спокойно спать, он постоянно ерзал на соломенных мешках и размышлял о чём-то столь метафоричном и абстрактном, что вряд ли в его словарном запасе были такие слова. На душе у него было неспокойно.

В который раз они вдвоём поднимались наверх. Тут было всё как всегда: слой земли и грязи покрывал обмазанные глиной толстенные брёвна, слагающие пол и стены старого величественного сооружения, из брёвен не столь внушительных состояли стены с бойницами и острая, слегка покосившаяся крыша, больше походившая на небрежно воздвигнутый навес. На третьем этаже башни находилась дозорная вышка с небольшой скамейкой, неприкосновенным запасом стрел и специальным сигнальным рогом на случай внезапного нападения.

Ярослав с Виктором оставили хворост на втором этаже, рядом с печкой. Лучи только что вставшего солнца не могли даже заглянуть в узкие бойницы, а потому внутри было достаточно темно и сыро.

Сторожевые башни горделиво возвышались над всеми окрестностями, превозмогая время и притяжение. Стена Мёртвых смело и решительно рассекала пространство, словно молния рассекает тёмное небо. Она делила этот мир на две настолько разные части, что впору было усомниться в его былом единстве. Царство мёртвых, царство теней было решительно и однозначно отделено от Империи людей этой длинной, деревянной стеной и тысячами вооружённых воинов, готовых с честью и отвагой защищать своих родных и близких.

Холодный северный ветер то усиливался, то вновь утихал. Несмотря на то, что весна уже полностью одолела снежные завалы, ночью и по утрам ещё было достаточно прохладно. Ярослав, как и положено по уставу, поначалу впивался глазами в непроглядные дали Мглистых болот, но затем и вовсе перестал туда смотреть – всё равно ничего нового он там не увидит. Всегда неизменная и постоянная необъятная равнина была усеяна невероятным множеством мелких озёр, больших луж, влажных торфяников. На западе, насколько хватало глаз, были нескончаемые, безжизненные, безлюдные просторы, на юго-западе было немного больше растительности, иногда даже попадались деревья. Если посмотреть чуть севернее, то можно разглядеть голубую гладь Бурлистого озера – одного из самых больших озёр в окрестности. Когда Ярослав, ещё будучи совсем юношей, только-только начинал свою службу, он встретился с одним старожилом – на вид пятидесятилетним, потрёпанным жизнью стариком, без зубов и с безумными глазами. Тот очень любил рассказывать, как раньше, лет тридцать назад, каждую ночь из Бурлистого озера восставали жаждущие свежей крови мертвецы, чьи глаза светились в темноте зелёными, холодными огоньками. В те времена обезумевшие твари порою сотнями штурмовали Великую Стену, и редко когда выдавалась спокойная ночка. Нынче же зеркально-гладкая поверхность Бурлистого озера была невозмутима. Ярослав уже и не помнил, когда в последний раз где-то в окрестностях видели хоть одного восставшего.

Они с Виктором, как всегда, молчали. Тяжело и тягостно тянулось время, по-прежнему безжизненные просторы Мглистых болот были всё так же пустынны. Если в них что-то и было, то оно скрывалось от людских глаз, залегло на дно и решило до поры до времени затаиться.

Они попеременно дежурили, то поднимаясь, то спускаясь с дозорной вышки. Все слова уже были сказаны, обсуждать было нечего. Так, в тягостном ожидании, на границе владений людей и мертвецов, медленно тянулось время. К концу дня их дежурство подошло к концу, их сменили ночные дежурные, а сами они поплелись обратно домой. Сегодня, как и вчера, на границе снова ничего не произошло. Так канул ещё один день, бесконечно серый, бессмысленный и скучный, затерянный среди бескрайней ленты такого же унылого времени.

Один день был чрезвычайно похож на другой. Иногда (правда, не так часто, как хотелось бы) устраивались соревнования по стрельбе, или бои на мечах. Однако гораздо чаще воинам надо было выполнять общественно полезные работы. Кормить свиней, собирать и готовить к просушке торф, пахать на полях – словом, Имперская армия ежедневными стараниями сотен и тысяч солдат находилась на полном самообеспечении. Кузнечное ремесло и выплавка металла – вот, пожалуй, то немногое, чем не занимались пограничники Севера. Да и то так получилось только потому, что многочисленные рудники остались по ту сторону Мглистых Болот, и до самого своего основания кишат либо орками, либо мертвецами, а умельцы Нэртона с лихвой обеспечивают всю Империю холодным оружием.

Как-то раз, спустя несколько дней, Ярослав шёл по какому-то очень важному делу. Это был вполне обыкновенный весенний денёк, затерявшийся среди десятка-другого точно таких же. Снег практически весь сошёл, суровое лето грозилось вот-вот нагрянуть в здешние края полностью и окончательно, а потому обыкновенной суеты по хозяйству было больше обыкновенного. Он только-только прошёл большое двухэтажное каменное здание (насколько ему известно, единственное во всей округе), где жил, руководил, командовал и главенствовал Одноглазый, и как раз приближался к их большой конюшне, как вдруг краем уха уловил ритмичное перестукивание копыт. Через несколько секунд мимо Ярослава с бешеной скоростью пронёсся какой-то скакун в сером плаще, на таком же сером, подтянутом коне. Перед двухэтажным домом скакун так резко остановил беспрекословно послушную лошадь, что сам по инерции чуть не улетел. Спешившись настолько же быстро и резко, насколько внезапным было его появление, человек в сером плаще, даже не осмотревшись по сторонам, подбежал к массивной, деревянной двери двухэтажного домика, и принялся неистово и часто колотить в дверь.

– Послание от Лорда Отертонского! Послание от Лорда Отертонского! – кричал он.

И вновь продолжается бой

– Послание от Лорда Отертонского! Послание от Лорда Отертонского! – горланил спешившийся, запыхавшийся человек в сером плаще, чьего лица не было видно. Сказать, что он спешил – не сказать ничего. Гонец не переставал колотить по двери. Спустя минуту или меньше отворил Одноглазый. Ярослав не слышал, о чем они говорили, но очень скоро суетливый обладатель плаща отдал Одноглазому какой-то свиток, и поспешил удалиться. Так же молниеносно, резко и в спешке он вскочил на коня и умчался прочь, оставив лишь смущённое облако пыли да Одноглазого, который неторопливо разворачивал бумагу, судя по всему, подписанную самим Северным Владыкой. Интересно, что же там было? И к чему такая спешка?

А тем временем, в нескольких десятков километров к северу, в славном городе Камышовый град (или Камышград, как его частенько называли местные) народ жил своей бурной (конечно, по провинциальным меркам) жизнью.

Назван Камышград был в честь обильных зарослей камыша (на самом деле то были заросли рогоза, но это никого никогда не волновало), что когда-то давно, века три-четыре назад, росли в окрестностях. Это было настолько давно, что болота, чья граница в те времена как раз проходила по этим краям, ещё не назывались Мглистыми, а ходить по ним было относительно безопасно. Много лет в Камышграде добывали торф, ловили болотную живность, промышляли сбором редких, целебных растений. Но потом наступило смутное время: в течении нескольких лет территория Империи сократилась вдвое, старую Столицу сожгли и разграбили орки, а земля в округе стала проклятой и малопригодной для жизни. Много людей полегло тогда за Империю, сотни тысяч умерли от ужасных лап орков и гоблинов. Это были страшные времена. Время Великой войны, время жутких, кровавых побоищ, время, когда человечество было на краю гибели. Никто не задавался вопросом, откуда они возникли и откуда пришли, людей заботили более насущные дела: например, как в это непростое время выжить. Империя быстро сдавала свои позиции, сокрушалась под ударами кривых орских клинков, Император был убит, а его сын со свитой постепенно отступали, отходили на восток. В то время здесь, в Камышграде, проходила линия фронта, и каждый камень в этих краях – молчаливый, печальный свидетель разворачивавшихся смертельных баталий. До сих пор непонятно, как столь небольшой городок сумел выстоять в осаде несколько месяцев, прорвать блокаду и оттеснить захватчиков на запад, вглубь Мглистых болот, к самому Синеозёрску. В те дни, лет семьдесят назад, и произошло то самое знаменитое Дрэйдовское сражение, в ходе которого каким-то чудом была повержена почти вся захватническая армия орков. С тех пор продвижение нежити на Восток прекратилось, орки ушли на запад, туда, где раньше жили люди, а остатки человечества стали влачить своё существование на востоке. И те, и другие были слишком слабы и истощены войной, чтобы продолжать биться, и никто из них не обладал теперь достаточной силой, чтобы сокрушить противника. После знаменитого сражения стычки между остатками орков и людей постепенно сходили на нет, пока не стали совсем редкой диковинкой, а на севере, в районе Проклятых Руин и Мглистых болот, поверженные в жесточайших боях воины обеих сторон почему-то стали оживать, превращаясь в опасные, ходячие трупы, что ненавидели всё живое, будь то зверь, орк, или человек. Спустя несколько лет после Последнего Сражения мертвецы стали главной силой, главной опасностью в этих краях, и только путём невероятных усилий наших предков всё же удалось отстоять Камышград, не потерять север Бурых Равнин, а затем – отстроить Великую Стену, и по сей день защищавшую мирных людей от кошмарных порождений чёрной магии.

Первые годы после войны Камышград находился в полном упадке: значительная часть его была в руинах, а по ночам целые оравы зомби сметали худых, измождённых непрерывными боями погранвойск, носились по главным улицам города, убивали и уничтожали всё и вся. Те немногие города в округе, что устояли под натиском орков, не смогли пережить разрушительные набеги мертвецов и содрогнулись, пали, пришли в запустение, а ныне и вовсе превратились в позабытые, заброшенные руины. Однако Камышграду каким-то чудом удалось устоять. Город постепенно возродился, отстроился, став, пожалуй, самым большим, могучим и главным форпостом на северо-западе. В наше время ничто, кроме разве что руин большой восточной башни не напоминает более горожанам о тех давно минувших днях, когда каждый клочок города превращался в полигон для битвы.

Наступало утро. Город, за ночь успевший покрыться ровным слоем чистого, белого снега, постепенно оживлялся. То тут, то там из печек в избушках появлялся робкий дымок, в центре города медленно и чинно прохаживались конные повозки, а по многочисленным улочкам среди одноэтажных домиков всюду сновали проснувшиеся, свежие люди. Многие из них были приветливы и веселы. Они радовались выглянувшему Солнцу, радовались свежему ветру и новому дню. Уже через неделю зима перестанет биться в своей последней, финальной агонии, снег окончательно отступит и растает, обнажив серые, унылые пейзажи, освободив жгучую энергию весны и обжигающий жар лета. Кругом царило необычайное оживление.

Оживлялся и начальник Камышградского Гарнизона (а по совместительству – заведующий всей линией фронта на Мглистых болотах) Всеволод Игнатьич. Это был грузный, седовласый человек на вид лет шестидесяти пяти, пришедший в Камышградский гарнизон рядовым солдатом, и дослужившийся до своего весьма почтенного звания самостоятельно, без чьей-либо помощи, с самых низов. Он ещё застал то время, когда каждую ночь совершались набеги, когда каждое утро они недосчитывались десятка-полтора воинов. Это был, без всякого сомнения, человек старой закалки. Всеволод Игнатьич видел толпы мертвецов на улицах города, бился на смерть с десятком врагов, защищал жизнь, спокойствие и процветание Империи. Это был человек, который помнил рассказы старых, покрытых глубокими шрамами на душе и на теле воинов, прошедших всю Великую Войну, которые стояли лицом к лицу с самим Дьяволом, которые были в таких передрягах, что спустя десятилетия страшно вспоминать и говорить. В общем, это был человек с завидным военным опытом, огромным багажом знаний, чрезвычайно эрудированный и наученный предыдущим поколением воинов мастер своего дела. В то утро он, как раз орудуя старым искусным ножом, намазывал масло на хлеб. Жил он в благородном двухэтажном здании неподалёку от главной площади города, буквально в минуте ходьбы от городской ратуши, что было чрезвычайно удобно, поскольку он по должности своей был если не первым, то уж точно вторым человеком во всём Камышграде. И как раз этим утром в дверь его дома раздался частый, нетерпеливый стук.

– Кого там ещё принесло, а? – недовольно отозвался Всеволод Игнатьич. Подняв своё немолодое, грузное тело, он спустился по широкой деревянной лестнице с резными перилами. Ступеньки громко поскрипывали. Миновав большую, из толстенного дерева тумбочку со старинными, чудом сохранившимися вазами и замысловатыми стеклянными фигурками, он прокричал:

– Да иду я, иду!

Между тем незваный утренний гость стучал всё настойчивей.

Всеволод Игнатьич недовольно распахнул красиво украшенную узорами дверь с массивной ручкой. По его насупленному виду было сразу видно, что сейчас он выскажет всё, что думает про своего гостя, и то будут вовсе не доброжелательные слова приветствия. Но едва он увидел неожиданного посетителя, как тут же явное недовольство сменилось оторопью.

Перед ним стоял человек без лица. Вернее, лицо наверняка у него было, однако оно было настолько хорошо скрыто, что ровным счётом ничего не было видно. Тёмная тень от надвинутого, большого сероватого капюшона словно бы впечаталась в визитёра, серый плащ же и примитивная накидка совершенно скрывали не то что фигуру, но даже силуэт человека. Нежданный гость по привычке прямо в лицо гаркнул:

– Срочное послание от Лорда Отертонского!

От чего Всеволод Игнатьич зажмурился, что, впрочем, слабо спасло от летящих в него слов и слюны. Мгновенно человек-в-плаще откуда-то материализовал украшенный Отертонской печатью свиток, и уже изрядно помятую бумагу с пером.

– Распишитесь в получении, Всеволод Игнатьич, начальник-камышградского-гарнизона.

Пожилой человек от неожиданности сразу же принял свиток и немедленно расписался. Только хотел он что-то сказать человеку без лица, как – глядь! А его уже и след простыл, только осталось облачко пыли там, где вроде только что стоял такой же неприметный серый конь. Спустя какое-то время до Всеволода Игнатьича дошло, что гонец, кем бы он не был, произнёс его должность довольно унизительным, обидным и каким-то нарочито оскорбительным тоном, как бы издеваясь. Начальник Камышградского Гарнизона был раздосадован тем, что оказался лишён возможности высказать человеку в плаще всё, что думает о его манерах бесцеремонно и по-хамски общаться с представителями высшей власти, а также выяснить, кто он, чёрт возьми такой. Впрочем, это было не столь важно, как содержимое этого, видимо, очень серьёзного и безотлагательного документа.

– Интересно, что же там? – думал про себя управляющий всего Северо-Западного фронта, неуклюже разворачивая официальную бумагу. – Чего это взбрело в голову старику Антонию? Надеюсь, он меня пригласит на какой-нибудь пир, недаром мы же с ним столько… Может, что-то связанное со Стеной? Но тогда к чему такая спешка? А может, он решил, что я уже слишком стар, чтобы руководить обороной… Хотя, хе-хе, с его стороны это попахивало бы двуличием.

Развернув уже немного порванный свёрток, Всеволод Игнатьич, щурясь, принялся читать письмо от Северного Владыки, а по совместительству – и от своего старинного приятеля. Однако, не успел он дочитать и второе предложение, как тут же, с оглушительным грохотом упал без чувств, попутно разбив одну особенно драгоценную вазу.

Неожиданно, пронзительно и громко зазвонил сигнальный рог. Ярослав вздрогнул. Могучие звуки сотрясали воздух, пространство, заполнили всё окружение, проникая даже в глубь, в сердце, в саму сущность. Вздрогнули и те немногие, что были рядом с ним. Давненько зычный сигнал не сотрясал окрестности.

Вздрогнув, воины Империи тут же успокоились. То был не сигнал, предупреждавший об опасности и нападении мертвецов, а сигнал, призывавший собраться на небольшой площади, что перед жилищем Одноглазого. Мгновенно ёкнувшее сердце отпустило, адреналин, столь любезно выпущенный в кровь мобилизованным организмом, после резкого скачка пошёл на снижение, и судорожно напряжённые мышцы отпустило. Вместе с осознанием того, что судьба подготовила им не поле брани, а какой-то бессмысленный сбор, пришла и тонкая горечь разочарования вперемешку с ощущением, что их в чём-то обманули, что их чего-то лишили. Что же, делать было нечего, и все, кто не дежурил сейчас на дозорных башнях, подтягивались к крыльцу, на котором уже стоял, внимательно изучая всех пришедших, Одноглазый. Похоже, он вот-вот будет держать речь.

Хоть издали фигура Одноглазого и была неотличима от фигуры любого обычного человека, находясь вблизи, при взгляде на него становилось, мягко говоря, жутковато. Одноглазый, будучи ростом чуть ниже среднего, со спины практически ничем особым не выделялся, разве что при движении постоянно прихрамывал – давали о себе знать застарелые раны. Но если он повернётся лицом… Голова его, находясь на предпоследней стадии облысения, способна была ввести в заблуждение кого угодно, ведь возраст по ней совершенно нельзя было определить – то ли ему было слегка за тридцать, то ли за шестьдесят. Да и среди его подчинённых, пожалуй, не было ни одного человека, знавшего наверняка, сколько тому лет. Имея заострённые черты лица, достаточно крупный нос, старые шрамы на щеке и подбородке, значительно искажавшие и так не самый лицеприятный замысел природы, могло сложиться впечатление, что Одноглазый всегда чем-то недоволен и зол. Собственно, так оно и было. Помимо этого, каждое слово его, всегда больше колючее, чем скрипучее, выдавало в нём постоянное, страшное раздражение всем происходящим. То было вовсе не раздражение потерявшего контроль и самообладание человека, вовсе нет! То было скорее раздражение человека, которого словно бы постоянно отвлекали по пустякам от чего-то чрезвычайно важного. Но ни испещрённое шрамами и морщинами лицо его, ни странно торчащие зубы, ни резкое и своенравное поведение – всё это не так впечатляло, как его глаза. Вернее, всего один глаз, поскольку вместо второго глаза в череп воткнули мутную, отсвечивающуюся, жутковатую стекляшку. Согласно легендам, второго глаза он лишился не то во время дуэли, не то в наказание за дуэль в какие-то не то совсем далёкие, богом позабытые времена, не то вроде как лет пятнадцать-двадцать назад – точно уже не вспомнит никто, настолько много было тайн, слухов, домыслов и догадок насчёт его прошлого. Один-единственный глаз, казалось, смотрел в самую душу, в самое сердце человека, срывая все возможные покровы и тайны, выводя всё и вся на чистую воду, оголяя человеку нервы, будто выворачивая наизнанку. При желании Одноглазый мог пробуравить дыру своим глазом где угодно, а вместе с мутновато-блестящей невидящей стекляшкой в другой глазнице лицо его безусловно, создавало пробирающее до костей впечатление.

Прошлое его было покрыто мраком, однако тот факт, что вместо имени он использовал прозвище, его проскальзывающее временами образованность и эрудиция, а также прекрасное владение мечом – всё это косвенно указывало на то, что принадлежал он к одному достаточно влиятельному тайному ордену, в котором, по слухам, был замешан и сам Лорд Отертонский. Впрочем, это материи настолько таинственные, настолько погружённые в сумрак истории и позабыты даже посвященным, что рассуждать о них – дело заведомо проигрышное, не говоря уже о том, что глупое и неблагородное.

Одноглазый стоял перед всё растущей толпой народа. Сложным и непередаваемым было выражение лица его, казалось, что он никого не замечал, целиком и полностью пребывая в своих размышлениях. Когда, наконец, все собрались, он собрался с духом, и молвил:

– Братья мои, боевые товарищи, сыны Империи! – со скрипом и скрежетом начал он обещавшую быть довольно пафосной речь. – Все мы уже много лет защищаем рубежи нашей родины здесь, за Великой Стеной. Однако истинно глаголю вам: как неразумному дитя приходит время выбираться из стен своей колыбели, познавать мир, так и нам придётся покинуть наши спокойные (тут на его лицо легла жутковатая ухмылка) стены, и отправиться в поход по суровым, опасным землям. (тут повисло тяжелое молчание с лёгкими оттенками недоумения, что очень хорошо читалось на лицах людей). Одноглазый откашлялся.

– Великий Император и Владыка едины в своём мнении: пора. Мы слишком долго ждали, мы слишком долго не высовывались. От чего мы скрываемся? Кого мы боимся, этой безмозглой гнили?! Надо выйти из застенок! Пришла пора пойти с мечом на царство умертвий, уничтожить последние их остатки. Великий Император приказывает нам собрать силы и выступить в поход, дабы сокрушить античеловеческие силы! И Победа будет за нами!

Сначала люди не поняли, что же всё это означает. А потом как поняли…