Трагический эксперимент. Книга 4

Около полудня от Московского шоссе в тыл Краснову зашёл Измайловский полк, ещё около десяти тысяч человек. Генерал напустил на них бронепоезд – после первых же выстрелов солдаты побежали…

Ни на петроградский гарнизон, ни на донские полки гром пушек не повлиял никак. К вечеру у казаков стали кончаться снаряды. За ними послали в Царское Село, но обиженный событиями двухдневной давности гарнизон заявил, что соблюдает нейтралитет и снарядов никому не даст. И Краснов ушёл обратно в Гатчину.

Так закончилась великая битва за Петроград. Приблизительные потери красных войск в ней составили 200 человек.

Вслед за казаками в Гатчину пришли матросы во главе с председателем Центробалта Дыбенко. Впрочем, боевые действия и тем и другим к тому времени надоели. Обе стороны быстро нашли общий язык и дружно принялись искать премьера, справедливо решив, что он-то во всём и виноват. Но премьер оказался чрезвычайно предусмотрителен. Ещё утром 30 октября он послал Краснову записку, что уезжает «навстречу эшелонам с фронта». Савинков и представители казачьих войск сумели его слегка придержать, однако вечером он отбил генералу Духонину телеграмму: «Ввиду отъезда моего в Петроград предлагаю вам вступить в исполнение должности Верховного главнокомандующего», после чего исчез в неизвестном направлении, переодевшись в матросскую форму и надев автомобильные очки.

Не найдя самого премьера, казаки с горя арестовали его адъютанта и продолжили пить… К вечеру все разошлись. Матросы вернулись в Петроград. С казаков взяли честное слово никогда больше не воевать с большевиками, и они отправились восвояси.

Временное правительство было окончательно низложено и отмечено похоронным звоном 2 ноября, когда петроградские священники перестали поминать его на богослужениях. Двоевластие закончилось, у страны появилась хоть какая-то, но власть. А вот какая – это интересный вопрос.

После 25 октября всё изменилось. Большевики больше не могли строить свою политику в стиле «против» – теперь они обязаны были действовать в позитивном ключе.

Единственное, что было важным и ценным для вождя, – удержать власть. В октябре это было нужно для того, чтобы примером России разжечь пожар революции, которая со дня на день грянет в Европе. В январе – для того, чтобы продержаться, пока не поднимутся остальные народы, после чего Россия займёт своё место в походной колонне к прекрасному будущему. В марте – для того… а кто знает? Не вышло построить социализм во всём мире – построим здесь, за неимением гербовой пишут на простой, вообще-то говоря… А может быть, он просто собирался тянуть эксперимент, сколько сможет?..

А большевики? Судя по некоторым свидетельствам и обмолвкам, они долго ещё рассматривали всё это как некий опыт, хоть и обречённый на провал, но результаты которого в любом случае интересны. В этой версии становится понятной и знаменитая выходка Троцкого: узнав, что Деникин приближается к Москве, он примчался в столицу и попросил дать ему кавалерийский корпус для похода на… Индию. Да и Ленин в самые тяжёлые дни Гражданской войны говорил нечто вроде следующего: товарищи, вот всё и кончено, берём документы на чужое имя, а что делать дальше – вы знаете.

Тем не менее Ленин собирался продержаться, сколько сможет, и действовал соответственно. Но для партии повороты вождя оказались чересчур крутыми. Партия не успевала за мыслью Ильича и была не настолько выдрессирована, чтобы просто ему подчиняться. Вскоре логика событий железными пальцами схватила большевиков за горло, вынуждая действовать не как хочется, а как надо.

После провала мятежа юнкеров социалистические партии снизошли наконец до переговоров с большевиками. До 29 октября они были непримиримы, а сторонники коалиционного правительства группировались в основном в Смольном.

Но Ленин, которого поддерживал Троцкий, стоял незыблемо, как скала: «Пусть соглашатели принимают нашу программу и входят в правительство! Мы не уступим ни пяди…» Позиция Ленина была простая: хотите участвовать в правительстве – пожалуйста, но только на условиях выполнения резолюций съезда, то есть большевистской программы.

А потом на Совнарком обрушилось всё сразу. И надвигающаяся с Дона тень гражданской войны, и тотальный саботаж чиновников, и продовольственные проблемы, и необходимость с первых же шагов поступаться демократическими принципами, а потом и коммунистическими иллюзиями. Плюс к тому постоянный разброд внутри собственного лагеря и даже собственного ЦК, столкновение мнений и споры, споры, споры…

Четыре наркома-большевика – Алексей Рыков (будущий глава правительства), Владимир Милютин (до революции он был восемь раз арестован, пять раз сидел в тюрьме), Виктор Ногин (он был противником вооружённого захвата власти) и Иван Теодорович (будущий председатель Крестьянского интернационала) – через десять дней после октябрьского переворота вышли из состава первого советского правительства по принципиальным соображениям: товарищи по партии не поддержали их мнения о «необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий».

Некоторые последствия этот демарш имел. В ночь с 9 на 10 декабря 1917 года большевики договорились о коалиции с левыми социалистами-революционерами, которые получили семь мест в Совнаркоме, а также должности заместителей наркомов и членов коллегий. Из тех четырёх наркомов, которые проявили тогда принципиальность, только один – Ногин – умер своей смертью, совсем молодым. Остальных Сталин со временем уничтожит.

Наркомам положили жалованье в пятьсот рублей (и прибавку в сто рублей на каждого нетрудоспособного члена семьи). Обещали предоставить жильё – «не свыше одной комнаты на члена семьи». Квартирный вопрос решили просто. Хорошие квартиры отнимали и отдавали советским чиновникам.

Большевики обещали построить мир, в котором деньги потеряют своё значение. Но им самим деньги были очень нужны. Для начала в Госбанк отправили будущего главного чекиста страны Вячеслава Менжинского. Он потребовал выдать новой власти десять миллионов рублей на текущие нужды. Служащие Госбанка большевиков не признали и высокомерно отказались выполнять приказы Совнаркома.

Ленин назначил Менжинского заместителем наркома финансов. Задача простая – выбивать из банков деньги. В Смольном на него обратил внимание американец Джон Рид, описавший революцию во всех подробностях:

«Забившись в угол, сидел человек в меховой папахе и в том самом костюме, в котором он… я хотел сказать, проспал ночь, но он провёл её без сна. Лицо его заросло трёхдневной щетиной. Он нервно писал что-то на грязном конверте и в раздумье покусывал карандаш. То был комиссар финансов Менжинский, вся подготовка которого заключалась в том, что он когда-то служил конторщиком во французском банке».

Менжинский дал короткое интервью Джону Риду:

– Без денег мы совершенно беспомощны. Необходимо платить жалованье железнодорожникам, почтовым и телеграфным служащим… Банки закрыты; главный ключ положения – Государственный банк – тоже не работает. Банковские служащие по всей России подкуплены и прекратили работу. Но Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом, а что до частных банков, то только что издан декрет, приказывающий им открыться завтра же, или мы откроем их сами!

Ленин и Менжинский подписали Постановление об открытии банков: «Рабочее и крестьянское правительство предписывает открыть завтра, 31 октября, банки в обычные часы… В случае если банки не будут открыты и деньги по чекам не будут выдаваться, все директора и члены правления банков будут арестованы, во все банки будут назначены комиссары временным заместителем народного комиссара по министерству финансов, под контролем которого и будет производиться уплата по чекам, имеющим печать фабрично-заводского комитета».

Самым весомым аргументом оказались вооружённые красногвардейцы, которые сопровождали Менжинского. Так он выбил первые пять миллионов рублей для нужд Совнаркома. Советской власти требовалось много денег. Большевистское правительство принимало простые решения: «Выдать авансом деньги на означенные цели. Поручить Менжинскому изыскать средства для покрытия этого аванса». Деньги забирали так же, как взяли власть, – силой. Сначала по представлению Менжинского упраздняли один банк за другим, затем Совнарком объявил государственную монополию на банковское дело. Частные банки национализировали.

14 декабря вместе с декретом о национализации банков решили провести ревизию банковских сейфов, в которых люди в то опасное и бандитское время хранили всё своё достояние. Это было просто ограбление. В газетах печатались номера сейфов, которые подлежали проверке в присутствии владельцев. Если они не являлись, сейфы вскрывали, содержимое полностью передавали в доход государству. В любом случае конфискации подлежали: золото в слитках и монетах, платина, серебро и валюта. Забирали ювелирные изделия, ценные бумаги и наличные деньги. Оставляли владельцам не больше десяти тысяч рублей. Но с собственных денег теперь надо было заплатить налог!

Местные Советы тоже требовали от Совнаркома денег. Правительство приняло решение: «Предложить Советам самим изыскивать средства путём налогов, обложений имущих классов и проч. Совет народных комиссаров обращает внимание всех местных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов на то, что они в качестве власти на местах обладают также и налоговыми правами».

Иначе говоря, Советы по всей стране получили полное право собирать с населения любые средства. И не только Советы… На заседании Совнаркома решили: «Принудить фабрикантов и заводчиков уплачивать жалованье Красной гвардии».

– Это невозможно спокойно читать, – не выдержал Семён. – Трудно поверить, что это совершали марксисты, имеющие понятие о прибавочной стоимости. Для того чтобы за счёт фабрик и заводов содержать Красную гвардию, надо значительно увеличивать прибавочную стоимость, будет неимоверно увеличиваться цена выпускаемой продукции!

Ленин, посылая Менжинского в банк за деньгами, разве не знал, что взять в банке деньги можно в том случае, если ты их туда положил? Иначе ты забираешь чужие деньги, а это уже грабёж.

– Вот большевики и совершили величайший в мире грабёж, отобрав банки, предприятия, плоды труда у всех собственников великой страны.

Получив в своё распоряжение печатный станок, советское государство включило его на полную мощность. Сколько нужно было денег – столько и печатали. Рубли превратились в ничего не стоящие бумажки. Гиперинфляция!

Никто из руководителей Совнаркома не сомневался в праве большевиков руководить экономикой, распоряжаться промышленностью и лишать владельцев собственности. Целые заседания Совнаркома проходили в принятии решений о конфискации заводов, фабрик, рудников, нефтяных промыслов… Национализация и введение военного коммунизма привело к самому крупному крушению экономики в истории. Промышленное производство обвалилось, население побежало из городов. Остановился железнодорожный транспорт из-за нехватки топлива. Уровень жизни рабочих сократился втрое, а количество промышленных и горнозаводских рабочих упало вдвое.

События развивались быстро. Утром 21 ноября 1917 года на заседании Совнаркома уже обсуждался вопрос о национализации городской недвижимости. Приняли декрет об отмене частной собственности на городскую недвижимость, и люди лишились права на собственное жильё. Теперь они не могли ни продать дом или квартиру, ни передать по наследству. Зато их самих в любую минуту могли выселить, просто выгнать на улицу.

«Декреты о национализации, социализации, ограничение торговли, а затем почти полное её прекращение, – вспоминал один бывший царский офицер, – поставили обывателя в такое положение, что, даже если у него и были деньги, он должен был или голодать, или идти на советскую службу, где получал пищевой паёк. Был установлен принцип, что имеет право на существование только тот, который приносит свой труд на пользу рабоче-крестьянской республике».

Очень скоро люди осознали, что у них нет иного выбора, кроме как проситься на государственную службу. Никакой иной работы в Советской России не осталось, потому что частный бизнес уничтожался.

Ленин обещал, что после революции государство отомрёт. Люди сами станут управлять своей жизнью. Происходило обратное: государство как аппарат управления и принуждения росло как на дрожжах. А с ним разрастался и класс чиновников. Появилась советская аристократия и бюрократия, спесивая, самоуверенная, требовательная и жадная.

Ни следа не осталось от предреволюционного лозунга равенства. Только поначалу вожди испытывали те же трудности, что и все.

«Когда мы, собственно, ели? – вспоминала нарком государственного призрения Александра Коллонтай. – Помню только раз, после Совнаркома. Кажется, это было в три часа ночи, в столовой Совнаркома. Нам принесли огромные ломти хлеба с паюсной икрой. Это было удивительно вкусно.

Я помню – шведские товарищи привезли нам (Совнаркому) ящик с провизией: консервы, колбасы, сыры. Я резала круглый красный голландский сыр, когда Владимир Ильич вышел из своего кабинета и, увидев сыр, остановился:

– Сыр всё-таки вещь хорошая.

– Хотите кусочек?

– Давайте.

Я отрезала ему полумесяц. И себе – поменьше. Но тотчас началось заседание Совнаркома. Неудобно было идти с сыром, оставила в канцелярии вместе с пакетиками консервов. На столе возле Ленина лежал ещё не начатый им полумесяц с кусочком свинцовой бумажки, приставшей сбоку. Всё заседание поглядывала я на этот кусочек и радовалась своей доле, что съем дома после заседания. Но когда заседание окончилось, в канцелярии не оказалось ни сыра, ни пакетиков с консервами. Кто-то уже „экспроприировал“.

А спиртное в столице бывшей Российской империи хранилось не только в погребах царя и великих князей. Существовали другие места, где этого добра было хоть залейся. По самым скромный подсчётам, в Петрограде находилось около 600 хранилищ вина, водки и спиртосодержащих жидкостей. Пьяные погромы приняли такой размах, что была создана специальная комиссия по борьбе с этим явлением, а в ночь на 6 декабря в Петрограде ввели осадное положение. При попытках разгрома винных погребов, складов, частных квартир патрулям разрешалось открывать огонь без предупреждения. По улицам патрулировали не только пешие отряды красногвардейцев и моряков, но и бронемашины.

Но даже эти суровые меры помогали мало. Был разгромлен винный завод на Лиговке. Дело дошло до того, что погромщики открыли огонь по красногвардейцам, и в течение часа на Лиговке шла перестрелка между патрулями и вооружёнными погромщиками. На Малом проспекте Васильевского острова погром винного склада был остановлен лишь после того, как прибывший на помощь красногвардейцам броневик дал несколько очередей из пулемёта над головами мародёров. В поисках спиртного пьяницы нападали даже на аптеки, и около них пришлось выставить караулы.

Максим Горький описывал эти события в „Несвоевременных мыслях“: „Каждую ночь толпы людей грабят винные погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками по башкам, режут руки осколками стекла и, точно свиньи, валяются в грязи, в крови. За эти дни истреблено вина на несколько десятков миллионов рублей и, конечно, будет истреблено на сотни миллионов.

Если б этот ценный товар продать в Швецию – мы могли бы получить за него золотом или товарами, необходимыми стране, – мануфактурой, лекарствами, машинами.

Люди из Смольного, спохватись несколько поздно, грозят за пьянство строгими карами, но пьяницы угроз не боятся и продолжают уничтожать товар, который давно бы следовало реквизировать, объявить собственностью обнищавшей нации и выгодно, с пользой для всех, продать. Во время винных погромов людей пристреливают, как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего“.

Пьяные погромы продолжались до конца декабря 1917 года. Закончились они после того, как практически всё спиртное в Петрограде было выпито, а разъярённые большевики стали расстреливать погромщиков, пойманных на месте преступления, без суда и следствия.

Удобство быть во власти большевики ощутили сразу.

Через несколько дней после революции Ленин и Крупская заехали к старой знакомой – Маргарите Васильевне Фофановой, депутату Петроградского совета.