Михайлов или Михась?

– А чем тебе эти не угодны? – поинтересовался кто-то из сидевших за нашим столиком в кафе коллег.

– Эти? – переспросил Игорь. – Да у них же нет никакой стратегии защиты, просто отбивают удары, и все. Поверьте, во время прений они станут легкой добычей Кроше. Вы что же думаете, прокурор молчит потому, что ему нечего сказать? Да ничего подобного. Мне известно точно, Кроше бережет свои козыри для решающего боя. А адвокаты наивно проглотили этот крючок для простаков и знай дуют свое – задают многозначительные вопросы и радуются, когда свидетели не могут на них ответить. Да прокурору только этого и надо. Вот увидите, что начнется, когда прокурор выступит с основной речью. Адвокаты окажутся загнанными в угол, но выбраться из него они уже не смогут. Я совершенно твердо в этом убежден и не понимаю, как этого не видят сами защитники. Кстати, старик, – обратился Игорь ко мне, – я видел, как ты треплешься в перерывах с этим толстым переводчиком. Как его фамилия-то? Так вот, ты бы не мог посодействовать, чтобы через этого Хазова получить у адвокатов заключительную речь Ми-хайлова?

– А с чего ты взял, что эта речь Михайловым уже написана, и почему думаешь, что она есть у Хазова?

– О святая простота! – усмехнулся Седых. – Да кто тебе сказал, что Михайлов будет писать заключительную речь? За него речь написал, насколько я знаю, Дрейфус, и речь эта рассчитана на полтора часа. Со своей стороны, могу пообещать, что моя газета напечатает эту речь без каких-либо искажений. Может быть, не полностью, но без искажений.

– А почему бы тебе самому не обратиться к Хазову, он милейший человек и тебя не слопает, ручаюсь.

– Да я с ним не знаком, мне просто неловко к нему обращаться.

– Ох, Игорь, темнишь ты. Тебе – и неловко обращаться. Скажи уж прямо, боишься, что Хазов тебе откажет. Ладно, давай я тебя ему представлю, и излагай свою просьбу сам.

– Согласен, – быстро ответил Седых и поторопил нас: – Отправляйтесь, а то опоздаете. Сейчас Шранц будет выступать. Вот это, наверное, интересно. Эх, жаль, мне нельзя.

Корреспондент РИА «Новости» Игорь Седых не ошибся. Вечернее заседание было не просто интересным, оно было настолько неожиданным, что наверняка войдет в юридические анналы. По привычной уже процедуре председательствующая суда отправилась в комнату, чтобы убедиться в личности свидетеля и удостоверить ее суду, адвокатам и подсудимому. Прошло уже минут пятнадцать, как госпожа Сталдер покинула зал, а ее все не было. Наконец она вернулась и не скрывала, что обескуражена.

– Дело в том, господа, – произнесла она, – что юридическое лицо по имени Майкл Шранц отсутствует. Есть господин, который утверждает, что он приехал из США, что раньше он назывался Майкл Шранц, однако и имя и фамилию из соображений безопасности сменил. По мотивам все той же безопасности этот человек отказался назвать мне свое новое имя.

Что творилось в зале! Всеобщий гомерический хохот вызвал адвокат Маурер. Смешно подобрав полы своей роскошной мантии, Паскаль Маурер забрался под стол и начал истошно вопить:

– Шранц! Где ты, Шранц, отзовись! Я не вижу Шранца, куда девался Шранц?

Смеялись присяжные, слезы смеха утирала судья, хохотала публика, и даже охрана улыбалась. Лишь прокурор Кроше хранил непроницаемое надменное выражение лица. Эту вакханалию прекратила судья.

– Достаточно! – воскликнула она. – Если адвокаты немедленно не приступят к допросу свидетеля, я вынуждена буду принять специальное решение.

– Госпожа судья, мы бы с удовольствием приступили к допросу, – заметил Маурер, – но мы просто не знаем, кого допрашивать. А потому не теряйте времени понапрасну, принимайте решение, – с торжеством закончил он.

Антуанетта Сталдер второй раз за короткое время покинула зал и вернулась через двадцать минут.

– Учитывая, что юридическое лицо, вызванное в суд в качестве свидетеля обвинения под именем Майкл Шранц, отсутствует, допрос свидетеля отменяется. Все расходы по проезду из США в Женеву и обратно, а также по пребыванию в Швейцарии отнести на счет гражданина, прибывшего для дачи показаний, но не пожелавшего назвать свое имя. Сегодняшнее заседание на этом считаю закрытым. Завтра заседание начнется в 9 часов.

Женева, гостиница «Амбасадор», 2 декабря 1998 года. Вечер.

Хазов явился ко мне в номер ближе к полуночи, позвонив предварительно по телефону и удостоверившись, что я еще не сплю. Был он возбужден и весел, я впервые увидел его без галстука.

– Ты, кажется, на днях грозился меня виски угостить. Сейчас бы я выпил стаканчик.

– Чего это ты такой веселый?

– Так есть с чего. Видел бы ты, как запрыгал этот бывший Шранц, когда ему прочитали решение Антуанетты отнести на его счет все расходы. Он тут же согласился назвать свое новое имя и вообще был согласен на все. Но судьиха – тетка твердая. Она ледяным голосом произнесла, что суд дважды решений не принимает, и удалилась. Крючок, который при этом присутствовал, чуть зубами не скрипел. Он этого Шранца сожрать был готов. Ты понимаешь, что на этом на свидетелях обвинения можно поставить точку?

– Ну да? Завтра будет Левинсон, потом еще целая куча людей, а ты говоришь «поставить точку».

– Да ерунда все это, – отмахнулся Хазов. – Упоров и Абрамович показали свое истинное лицо, Шранц вообще сам себе свинью подложил, хотя его и без того бы разделали под орех. А уж Левинсону-то и вовсе сказать нечего, так что никто его всерьез и не воспримет.

– Слушай, Андрей, мне не нравится такое благодушие. Оно, видно, исходит от адвокатов. А процесс еще только начался, и коекто считает, что все происходящее – это лишь тактическая уловка прокурора, а судьи на эту уловку попались.

– Чушь собачья. Ты же сам два года этим делом занимаешься, и не ты ли меня пару дней назад убеждал, что дело это инспирировано, высосано из пальца и вообще никакое не уголовное, а чисто политическое. Чего ж ты теперь ноешь?

– Во-первых, я не ною, а делюсь услышанным. Во-вторых, я тебе уже говорил, что мое мнение о невиновности Сергея Михайлова основано на изучении документов, а не чьих-то мнениях и соображениях. И если сейчас во время суда будут представлены какие-то документы, то я так об этом и напишу. Но речь сейчас не обо мне, а об адвокатах.

– Кесарю кесарево, слесарю слесарево, – флегматично заметил Андрей и, зевнув, поднялся.

– Погоди, – остановил я его. – Мне сказали, что готова речь Михайлова, которую написал Дрейфус. Ее уже просят московские газетчики, честно говоря, и я бы взглянул. Поможешь?

– Мне рассказывали, что в любой газете есть одно сообщение – чистая правда, одно – полуправда, а все остальное – вранье. Правда – это число, полуправда – прогноз погоды, а во всем остальном тебя твои газетчики обманули. Речь Михайлову действительно написана, но ее писал не Дрейфус, а Реймон, да к тому же это не сама речь, а как бы проект, и нет никаких данных, что она Сергею понравится и он именно ее произнесет на суде. Он вообще ведет себя как хочет, с адвокатами мало считается, и у нас, кажется, назревает конфликт.

– О чем это ты?

– Михайлову кажется, что он сам себя способен защищать, и он лезет со своими вопросами, путая карты адвокатам. У них ведь своя стратегия, хотя тебя и убеждали, что ее нет. А Сергей не понимает, что своим вмешательством сам себе и мешает.

– Я тоже не заметил, чтобы он себе сильно помешал. Наоборот, его вопросы были логичны, мне показалось, что именно он помог развенчать этих лжесвидетелей. Во всяком случае, он был очень убедителен.

– Типичное мнение дилетанта, – буркнул Андрей и, не слушая моих возражений, удалился.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Впервые за два года у меня было почти хорошее настроение. Я не позволял себе все это время выходить из берегов, держался в рамочках, но подчас ровное поведение давалось мне с усилиями. А тут я не прикидывался, не играл, мне действительно хотелось улыбаться, и я даже запеть был готов что-нибудь такое-этакое. Наконец я получил возможность высказаться, задавать те вопросы, которые считал нужным. Я, конечно, сорвался, когда попросил судью меня не пере-бивать. Но она, видно, чуткий человек, и она меня поняла, помоему, даже не очень обиделась, хотя действительно мои слова прозвучали резковато. Я готов был к этим допросам, и поэтому все вопросы били в цель. Ни Упоров, ни Абрамович ничего не смогли ответить вразумительного. Я чувствовал себя победителем. Немного мне испортили настроение адвокаты. Они считают, что я задаю свидетелям слишком много вопросов и этим мешаю защите. Но я не согласился с их мнением. Я считаю, что я достаточно хорошо знаком с материалами дела, чтобы активно участвовать в защите самого себя. Это не бахвальство человека, который вмешивается в чужие дела, считая себя знатоком во всем. Вовсе нет.

Я отдаю должное юридическим знаниям этих людей, их опыту, видению всяких подводных процессуальных камней. Все это так, я их за это ценю, я в конце концов им за это и плачу немалые деньги. Но ни один адвокат в мире не способен влезть в шкуру своего подзащитного. Тем более что никто из этих людей не знает ничего о России, о психологии русских людей. Да они просто не в состоянии запомнить все те детали, которые хранятся в моей памяти и выплывают наружу именно тогда, когда это необходимо. Нет-нет, я считаю, что должен и дальше защищать себя сам. Разумеется, при их помощи, но обязательно сам.

Глава восьмая

СКАЗКИ-РАССКАЗКИ

Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 3 декабря1998 года. Утро – день.

Едва судья объявила о начале очередного дня заседаний, как к свидетельской трибуне, почти по-военному печатая шаг, прошел высокий широкоплечий мужчина. Он аккуратно сложил плащ, сцепил руки «замком» за спиной и не расцеплял их уже до самого окончания допроса. Этот супермен, так похожий на героев всех американских боевиков, вместе взятых, и был бывшим специальным агентом ФБР Робертом Левинсоном. Впрочем, отвечая на обычные анкетные вопросы, господин Левинсон пояснил, что в ФБР больше не служит и в Женеву прибыл как частное лицо, а посему давать показания от имени этой мощной спецслужбы не уполномочен. Такое заявление было тем более странным, что Левинсон рассказывал только о том периоде, когда служил в ФБР и занимался, по его собственному признанию, тем, что собирал в России данные об организованной преступности.

– А говорите ли вы на русском языке? – спросил Левинсона адвокат Маурер.

Левинсон извинился перед судом, что вынужден повернуться к столь уважаемым господам спиной, и, обращаясь к защитнику, ответил на английском языке, что по-русски говорит совсем немного, и добавил для иллюстрации: «Шуть-шуть». Затем, снова обернувшись к суду, продолжил свой рассказ о «Солнцевской» преступной группировке. И этот бывший разведчик блистал своей памятью, называя десятки фамилий, приводя в пример множество преступлений, якобы совершенных солнцевскими. Его повествование было гладким и скорее напоминало пересказ бестселлера, нежели свидетельские показания. Лишь в самом конце своего выступления Роберт Левинсон заметил, что работал с весьма разветвленной сетью секретных информаторов, а при таком большом количестве агентов издержки, увы, неизбежны. В этом самом месте господин экс-агент позволил себе слегка улыбнуться, этакой извиняющейся улыбкой, как бы при-зывающей суд войти в его положение. Но суд в положение не вошел. Суду уже, похоже, надоело выслушивать вместо конкретных показаний устные пересказы неумело сочиненных, да к тому еще и на одну тему, криминальных романов. Вопросов Левинсону почти не задавали: просто не было смысла, так как он в самом начале своего выступления поведал, что вся полученная им информация является строжайшей тайной ФБР и никто не вправе претендовать на разглашение этой тайны.

Документы уголовного дела № Р9980\96

Судопроизводство Перевод материалов дела Дело: Михайлов

Дата брошюрования 15 мая 1997 года

Номер 523

Перевод статьи в журнале «Едиот ахронот» (на самом деле

«Едиот ахронот» – крупнейшая ежедневная газета Израиля. —