В случае смерти разбить

– Рот захлопни, – и, вытянув откуда-то помятую пачку, строит страшную гримасу: – У-у-у, смотри, съем, ангелочек.

И прикусывает зубами сигарету.

А я все стою и смотрю, как он поджигает ее, позволив дыму укутать голову, как Пророк отвешивает ему подзатыльник и тут же сует непрозрачный тяжеленький пакет, бормочет что-то о том, что "уж за спасение могли бы и амнистию выдать", а Джек шутит, что "как-то маловато будет для искупления". Не могу ни слова сказать, будто загипнотизированный. Наконец, подлатанный и выкуривший пару сигарет, Джек поднимается, чтобы уйти.

Набираюсь смелости и высовываю голову в окошко.

Вроде хочу сказать "спасибо", но кричу:

– Когда же умирает ангел?

Джек разворачивается ровно наполовину, и его голос звучит будто прямо в ушах.

– Когда становится человеком, – хмыкает и невольно отвечает на вопрос, который я не осмелился задать. – Зато только человек, не имея ни сил, ни крыльев и зная, что умрет, может закрыть собой другого. В этом их сила.

Я хочу спросить еще многое. Кто же Джек? Почему он помог нам? И почему уходит? Сказать, что благодарен, и что счастлив. Хочу растянуть этот миг, пока чужая улыбка на мгновение становится отражением моей собственной.

Но Елири за спиной тихо вздыхает, и я бросаюсь к ней, чтобы вовремя сжать ее руку.

И как бы ни было глупо, в это мгновение крылья у меня по-настоящему есть.

Салочки

Очнулся и вспомнил только, что он любит красный и его зовут Улисс.

Странное сочетание.

Почти сразу же подумал, что, кажется, есть такой роман – «Улисс», и он его читал, спрятавшись под столом на кухне, а в книжке недоставало страниц – то ли первых, то ли последних – но воспринимать себя иначе чем Улиссом уже не мог.

Асфальт, на котором лежал, был холодным и мокрым, а стена дома почему-то теплой, будто кошачье брюхо – Улисс коснулся ее рукой и не мог себя заставить оторвать ладони пару минут, согреваясь, а когда встал, заметил, что стена ничуть не похолодела. Было тихо и сыро, а еще темно, даже фонари не горели, зато луна – еще как, и все равно Улисса не покидало ощущение, что ночь наступила только что. Пару минут назад – и вечер, может, даже пару секунд.

В этом Городе всегда начало ночи, верно?

В затылке закололо, и Улисс поморщился. Почему эти узкие кривые улицы и нависающие балконы кажутся более знакомыми, чем он сам? Он не помнил, пьет по утрам чай или кофе, любит ли кошек, ест ли оливки или терпеть не может, на какой улице живет и цветут ли там одуванчики, за какую команду болеет, покупает ли пиво, насколько хороший водитель. Зато был точно уверен, что если идти прямо, еще прямо, а потом налево, то можно выйти к стене с огромной оранжевой рыбой, а про дом на соседней улице рассказывают страшилки.

Если долго бежать, не сворачивая, можно добраться до городской стены, за которую сложно выйти, но если выйдешь…

Улисс застыл, широко распахнув глаза. В его голове будто появилась дырка, в которую один за другим пробирались голоса, шепот, шорохи, заполняя, перемешиваясь, перебивая его мысли и друг друга, пока боль не стала такой, что Улиссу показалось – голова лопнет. Прямо сейчас лопнет. Потемнело в глазах, и он чиркнул ногтями по теплой стене, а потом вдруг все пропало.

Улисс стоял на подгибающихся ногах, уставившись на асфальт, и разглядывал свои кроссовки – помятые, грязные, когда-то белые, а теперь потерявшие цвет, зато с яркими синими шнурками. Постепенно очертания становились четче, переставая плыть, и Улисс понял: ну все, можно выдыхать, обошлось. Можно выдыхать, давай, расслабь плечи и выдохни, а то лопнешь уже сам – от напряжения.

Выдыхай.

Открыл рот, проведя по губам языком и пытаясь ощутить, как поток воздуха щекочет горло и опускается грудная клетка, но вместо этого провел по груди руками, ощупывая тонкий серый плащ. Грудь была плоской и совершенно неподвижной. Он же сейчас задохнется! Почему же так сложно выдохнуть? Сделать вдох? Улисс закрыл рот, шевельнув крыльями носа, но не почувствовал колебания воздуха. Пальцы вспорхнули выше, огладив шею, и он не понял – это пальцы горячие или шея холодная, как ледяная скульптура? Начал нервно касаться лица, затылка, запястьев, даже распахнул плащ и приложил ладонь к животу, но везде натыкался на холод.

Звеньк.

В кармане что-то есть. Улисс быстро выудил оттуда овальный предмет и пригляделся к нему. Оказалось, это просто маленькое дешевое зеркало в красной оправе, такое ни одной девушке не понравится, а Улиссу и вовсе не нужно. Он задумчиво повертел его в пальцах, размышляя, почему не спешит задыхаться и умирать, даже в глазах не мутнеет. Может, он дышит, только так привык, что не чувствует этого? Так это легко проверить! Улисс поднес зеркальце к лицу, на уровне губ, и стал медленно считать про себя.

Раз. Два. Три. Четыре.

На «пять» отодвинул и пригляделся, но не заметил запотевшего пятнышка – стекло было, как и раньше, чистым, будто озерная гладь. Может, издалека не рассмотрел? Улисс поднес зеркальце к глазам, и в нем отразилось его лицо.

Вывалилось из пальцев, но не разбилось почему-то, хотя должно было, даже не отскочило. Улисс не кинулся поднимать – проговаривал, поправляя неизвестно кого: себя или реальность. Не его лицо, не может быть, чтобы его, значит, совсем не его лицо.

У чужака была сухая, ссохшаяся кожа, такая же серая, как стена дома рядом. Его волосы свисали почерневшей травой, а на щеке, лбу и шее были сине-фиолетовые пятна. На болезненном лице горели желтые кошачьи глаза, отражающие лунный свет. Чужак стоял, прижав руки к груди, будто сросся с асфальтом, и неотрывно смотрел на зеркало. Потом медленно опустился и поднял его, засунул в карман, не смотря.

Улисс был одет в тонкий плащ с зеркалом в кармане, его кожа была ссохшейся, а волосы будто пожухлая трава, и он мог врать себе сколько угодно, однако… Улисс был мертв. Кто, как не мертвый, может так должно не дышать, то есть, не дышать вообще?

– Надо что-то делать.

Сказал вслух, сам не понял, зачем, и, главное, как – легкие ведь «того». Улисс учил, как образуются звуки, и знал – без воздуха не обойтись. А еще Улисс знал – наверное, с детства – что мертвые ходить и думать не могут. Вроде как, если ты мертвый – то все, конец.

Улисс, покрытый трупными пятнами бездыханный Улисс, стоял посреди ночного города, и знания не очень-то ему помогали.

Почему-то не подумал, что пьян или сошел с ума, легче было поверить, что все его остальные знания – глупая выдумка. Вместо этого кинулся проверять руки: Улисс, конечно, мог забыть паспорт в сканере и голову дома, но не заметить, что ты мертвый – это просто верх мастерства. Пятна на руках были – по спине пробежал холодок, чего тоже, вроде бы, не было положено – но Улисс нашел кое-что поинтереснее.

На левой ладони была четкая надпись. Судя по почерку, писал он, но когда – не вспомнить, поэтому Улисс прочитал ее как в первый раз.

«1. Искать красные колпаки. 2. Просить огонь. 3. Не спрашивать время. 4. Не давать ничего Водящим. 5. Собрать пять огней и выйти за стену.»

Водящими… Улисс слегка улыбнулся – это напомнило ему салочки. Значит, как в детстве? Правда, эта игра посложнее. Как он может узнать, кто такие эти Водящие? И что будет, если им попасться – особенно учитывая, что он уже мертв?

Улисс опустил руку и прикрыл глаза. Опять почувствовал шепот в своей голове, только в этот раз легкий, как перо – кольнуло, и все. Не успел испугаться или разозлиться, как легкая боль пропала, и Улисс внезапно ясно понял, что ему просто необходимо попасть за стену. Так же необходимо, как есть, чтобы не умереть с голода, и спать. Улисс может потерпеть и не делать этого, но рано или поздно не сможет сопротивляться или просто ничего не сможет. Эта мысль осела в глубине его сознания и не собиралась исчезать.

За стеной его ждут. Там его дом, там безопасно и правильно. Поэтому Улисс просто обязан выбраться из Города – любой ценой.

Обязан, но все еще не понимает, что делать.

Улисс натянул рукава на руки – скорее, по привычке – и медленным шагом побрел по улице. Он не понимал, что искать, но стоя на месте точно нельзя ничего найти – это он понимал. Вокруг не было слышно ни шума машин, ни голосов, даже собаки не лаяли, и это заставляло постоянно ежится, прислушиваясь. Даже окна не горели. Кто-то выключил звук в этом городе, поэтому иногда так и хотелось сказать что-то вслух – даже полный бред. Улисс не понимал, почему не говорил. Впервые в жизни на него напало стеснение, хотя стесняться, вроде бы, было некого.

Первый колпак он увидел в маленьком огороженном дворике, по краям которого росли лавровые кусты. Когда-то их регулярно стригли, но забросили, так что они были похожи на корявые прямоугольники. Фонарей здесь тоже не было, но когда Улисс проходил мимо подъезда, зажглась лампа над дверью, брызнув белым, и он увидел сгорбленную фигуру в ярко-красном колпаке. Почти все расстояние преодолел в пару шагов, но, когда осталось немного, застыл, топчась на месте.

– Впервые здесь? – фигура подняла голову, и это оказался пожилой мужчина с полосатым шарфом и шрамом на щеке. Он не казался опасным, и Улисс кивнул.

– Можно мне огонь, пожалуйста? – он сделал шаг, разглядывая колпак – почти как новогодний, только без белого меха и помпончика – и зеленые полоски. Они будто извивались, как змеи, но Улисс подумал, что ему показалось.

– Значит, новенький, – мужчина полез в карман, и на свету блеснуло тонкое медное кольцо. – Так и быть, отдам так. Только если увидишь черную кошку, передай ей от меня привет, ладно?

Он протянул раскрытую ладонь, на которой лежала помятая коробка спичек. Улисс нерешительно протянул руку, не зная, этот ли «огонь» надо искать, но все-таки взял. Спичка внутри была всего одна, зато сухая, не отсыревшая. Уже засовывая коробок в карман, Улисс опомнился и виновато выпалил:

– Конечно, я передам. Только их же много, ну, кошек.

– Такая – одна, – мужчина сощурил глаза и отвернулся. Ну и ладно, каждой встречной передаст, не сложно же. Кто этих чудиков знает.

Он кивнул на прощание и почти вышел со двора, но обернулся и спросил, почти не надеясь на ответ:

– Как мне отличить Водящих?