Край

В самом низу ждала еще одна дверь, ведущая на улицу. По инструкции ей предписывалось без проблем открываться изнутри, но вместо этого была надежно закрыта и опечатана.

– Придурки.

Он пнул ее ногой, не надеясь ни на какой результат, а лишь для того, чтобы выплеснуть злость.

Он выскочил в коридор, планируя добраться до парадного входа. Вахтерша ему не сможет помешать, особенно если учесть, что у него – пистолет, а у нее – газетка с недоразгаданными кроссвордами.

Где-то вверху лестницы зашумело. Преследователи не сильно торопились, боясь его сильнее, чем он их.

По почти пустому коридору до самого выхода он добежал беспрепятственно. По пути едва не сшиб какого-то старичка в зеленых очках, шедшего навстречу, перебирая в руках мятые справки и читая таблички.

Осталось немного – десяток шагов, а там бесконечность.

– Что происходит? – грозным голосом спросила вахтерша, заметив взъерошенного мужчину, бегущего с неприличной для взрослого человека скоростью. – Неужели пожар?

– Да, – сказал он, не взглянув на нее. – Срочно идите помогать.

Последняя дверь. За ней целый мир. За ней свобода, солнце и возможности. Он сбежит, он скроется, спрячется, сделает новый паспорт, поменяет личность и начнет сначала. Во второй раз проще, если ты это однажды совершил. На самом деле, такой пустяк, если ты умеешь управлять людьми и можешь заставлять их делать, что надо не им, а тебе.

Мир большой, найдется, где спрятаться. Можно уехать к морю и пальмам ил замечательно прожить остаток жизни на родине и у Шмидта. Он язык выучит, внешность поменяет, но счастье выцарапает.

Надо найти Тальберга, достать из-под земли, вытряхнуть из него душу. Это из-за него жизнь пошла наперекосяк, должен же он заплатить за незаслуженное удовольствие быть с Лизкой эти годы. Магазин полон патронов, на всех обидчиков хватит.

– Не дайте ему уйти! – закричал голос далеко позади.

Он с разбегу попытался вышибить плечом дверь. Со второго удара она с громким стуком распахнулась, и яркий свет ударил в глаза вместе с сильным порывом ветра. Плечо онемело, он ослеп и несколько секунд моргал, отгоняя бегающие пятна. Но еще до того, как к нему вернулось зрение, он почувствовал, что не один.

Со всех сторон его окружали они – бесполые, безликие, похожие друг на друга. Они брели к нему, словно зомби, волоча ноги, вылезали из люков, выползали из щелей и собирались в одну огромную недовольную толпу. Они становились в ряды, и каждый занимал свое место согласно установленному порядку. И молча смотрели на него.

Их лица искажались от ненависти, которую он к ним испытывал, и чем сильнее он их ненавидел, тем страшнее становились их оскалы. Оборванцы, калеки, нищие, убогие, отбросы общества и просто обычные люди, умеющие существовать и делать вид, что радуются жизни, сидя по уши в дерьме. Без смысла, без надежды, без стремлений, всего лишь высохшие ветки больных деревьев, пригодные только для того, чтобы быть сломанными и брошенными в костер. Они появились в этом мире, чтобы утянуть с собой, сделать таким же безликим, лишить карьеры, средств к существованию, умения распоряжаться собственной жизнью.

Его самый большой страх пульсировал в немигающих глазах каждого из них. Они воплощали его ночные кошмары.

Сильнее всего он боялся стать никем, ничем, просто жить, ожидая смерти. Ведь это абсолютно невозможно для него и сродни гибели, а то и хуже. Не для того он появился на свет, чтобы быть простым человеком. Не для того взращивал в себе амбиции, холил чувство собственной важности, чтобы прожить серую беспомощную жизнь, закончившуюся превращением в перегной и забвением через поколение.

Ему необходимо войти в учебники, он обязан существовать в памятниках, он должен смотреть с газетных полос, чтобы доказать всему миру, себе и Краю, что достоин вечной жизни. Он знает, он может.

Солнце внезапно исчезло, скрытое быстрой тучей. Платон посмотрел в небо, чтобы увидеть, как со стороны Края ползут огромные пугающие облака, обещая проливной дождь из запасов, накопившихся за последние месяцы. Следом пришел холод, и страх стал еще сильнее и, казалось, можно было физически осязать его дыхание.

Он сбежал со ступенек, судорожно пытаясь увидеть хоть какой-то просвет в этом сборнике уныния и отчаяния, но натыкался лишь на сплошную черноту зрачков.

– Он опасен! – кричал голос, звоном отдаваясь в ушах. – Будьте осторожны! Не дайте ему скрыться!

И вдруг среди всей этой толпы уродов он увидел человеческое лицо, не обезображенное яростью. Она стояла безмятежным парусником в бушующем море тянущихся рук и искореженных оскалов. Волны тел метались вокруг, но ни одна капля ненависти не смела попасть на нее, словно она пришла сюда по радуге прямиком из другого мира, и Платон был готов поклясться, что она шла босиком. Смелая, красивая, сияющая уверенностью с гордым лицом и суровым взглядом ярко-голубых глаз, не тронутых ни возрастом, ни тяжкой жизнью, не сломленных и потерявших надежду. Она походила на бронзовую статую древней богини, и только шевелящиеся волосы выдавали, что она человек.

Платон зарычал, собрал силы и бросился сквозь толпу к ней, по пути пытаясь оторвать от себя тянущиеся к нему руки. Он спотыкался, падал, но поднимался и продолжал идти. Каждый следующий шаг давался с еще большим трудом, на нем висли гроздями убогие, сирые, немощные, ненавидимые и презираемые им всю свою жизнь, а теперь и вовсе превратившиеся в болотную трясину, которая засасывала, чтобы переварить и впитать то хорошее, что осталось в Платоне.

Он задыхался и приготовился сдаться, упасть, рухнуть, распластаться и быть затоптанным, но поднимал голову, видел ее лицо и снова вставал, чтобы сделать следующий шаг в бесконечном путешествии к недостижимому.

Женский голос, иногда переходящий в громкий визг, неустанно повторял:

– Держите его. Осторожно, он может быть опасен…

И когда вечность хрустнула и сломалась, словно пружина в старых часах, он упал в шаге от заветной цели и, понимая, насколько жалко он выглядит, протянул руку, чувствуя, как покидают последние силы.

– Марина, – почти прошептал он. – Спаси меня.

Она посмотрела с грустью и сказала голосом, которым врачи сообщают диагноз смертельно больному:

– Ты все-таки оказался тварью.

И не было в ее словах ни капли ненависти, ни щепотки презрения, а только бесконечное сожаление по поводу прошедшего и несбывшегося. Она неспешно повернулась и пошла прочь, и толпа расступалась перед ней, чтобы незамедлительно сомкнуться и навсегда отделить ее от Платона. Это было то самое «нет», в котором оказалось просто «нет» без всяких надежд и скрытых смыслов.

Вспыхнула молния, прокатился гром, и он почувствовал на лице холодные капли начинающегося дождя.

– Крути его! Руки держи крепко, чтобы не вырвался!

Он в последний раз поглядел на ее силуэт, прежде чем тот исчез, растворившись в заблудившемся луче солнечного света, а потом поник, перестал сопротивляться, и тысячи рук схватили его за рукава пиджака, за штанины, за воротник рубашки и утянули за собой в серое и будничное никуда.