Банан в Сибири. Сборник рассказов

?

?

?

Тертый калач.

Сердце бьется – вот она, дверца дерматиновая, где находится потайная! Сломанный звонок, поскреблась тихонько «нашим» кодом. Мама открыла мне, и с лица ее медленно сползла улыбка.

– Яна! Это что такое?! Где вторая половина тебя?

– Мадам, же не манж па сис жур! А вторая половина улетела в Америку, —рассмеялась я вымученно. Мама уже обнимала, мяла меня в объятьях.

– Одни кости, – причитала она, – кости пришли в гости!

– Нет, – сказала я, – не в гости, я теперь здесь харчеваться буду. Это все!

– Как все? Он тут уже названивает полдня! Мы даже поговорили, лепечет что-то невразумительное, я так и поняла, что провинился, прохвост.

– Идем-идем, – погнала она меня на кухню, – я буду тебя откармливать. Голубцы, котлеты и компот.

На пятой котлете я спохватилась: а как же вы поговорили? Маман с гордостью достала листочек. (Мой идентификационный код, между прочим.) И, водрузив на нос очки, прочитала с обратной стороны надпись:

– Яна из нот хер!

У меня брызнул компот из носа.

– Что, – обиженно протянула она, – неправильно произношу?

– Нет-нет! Суть ты ухватила правильно: нЕ хер, Яна, нЕ хер в калашный ряд со славянским-то рыльцем, будем искать ровню. (Со мной больше не будет проблем, мама. За первого, кто посватается, пойду, богатый ли бедный, разбирать не стану.)

Харита Игнатьевна только вздохнула:

– Возьми калачик к чаю.

Я отщипнула кусочек и опустила в чашку, как в детстве.

– Не терт, не мят, не будет калач, – прожевывая, процитировала я.

– Ешь калачи да поменьше лепечи, – парировала мама.

– Сыр калача белее, а мать мачехи милее, – устроили дуэль две училки.

Когда-то день-деньской гоняла меня мама по пословицам и поговоркам, подготавливая к зачету по диалектологии. Надо будет обзвонить всех своих учеников: примут ли меня на работу, что им говорить? Как объяснять?

Пронзительный звук телефонного звонка прервал поток горемычных мыслей.

– Мам! А где же автоответчик?! – возмутилась я.

На День влюбленных Жадный Жорж подарил мне автоответчик, полезная вещь в хозяйстве, что и говорить. Как раз на такой случай, когда не собираешься отвечать.

– А я запуталась в нем, пиликает, мигает, вот и сняла. Мне-то от кого прятаться?

– Ну тогда сама отдувайся, скажи, что Яна не Хер, пока я разберусь в проводах.

«Защита от нежелательных людей, – говаривал Жадный Жорж, – родители отказались, не пропадать же добру». Не рой себе яму!

Он звонил не переставая три дня, наговаривал жалобы, возмущался, упрекал и взывал к моей совести. Я стойко выдерживала напор. На четвертый день он подключил свою маму, она, нежно воркуя, благодарила за фуражку.

Нехотя я открыла планшет, а там кучи непрочитанных писем. С фотографий улыбаются братья, сестры, дети. Морской котик отдает честь в папиной фуражке. Жадный Жорж пустил в ход тяжелую артиллерию: стариков и детей. Я его калачом, он мне в спину кирпичом. Нет, не прогнусь. Умерла так умерла. Сердце ныло, вот чего, зачем оно все равно ныло?

В полудреме поздно ночью я услышала его голос. Он наговаривал на автоответчик: «И я прошу тебя, прости. Только с тобой я чувствовал себя живым. Ты внесла краски в мою жизнь. Мне никто так не был дорог, ни семья, ни друзья. Я это только сейчас понял. Ты научила меня жить, радоваться. Когда ты рядом, я другой. Я лучше, я готов обнять весь мир, а сейчас, когда я не знаю, чем закончится эта операция, услышу ли я тебя когда-нибудь? Почему такие вещи осознаешь, только когда твоя жизнь дает сбой? Дашь ли ты мне еще один шанс?..»

ЧТО? КАКАЯ ОПЕРАЦИЯ?! Я схватила трубку: «Какая операция, ты где?»

Сбой. Гудки, гудки, гудки…

Глава 14.

Emergency contact

Я куницей наскакивала на малейшие вибрации автоответчика. Воображение рисовало картины одну страшней другой, все прошло ужасно, там не закрытый, там открытый перелом, он не хочет звонить. Нет, он не может. Он в реанимации совсем один. Мама бросала на меня полные сожаления взгляды. – Он же болен! – голосила я.

– Это ты нездорова, Яна, – качала сокрушенно головой маман.

Звонок!

– Дарлинг, – слабеньким голосочком пропищал Жадный Жорж, чувствовалось, каждое слово давалось с трудом. – Мистер Стивенсон… я не могу писать… письмо… rotator cuff… проверь почту.

Бредит! Заговаривается! Я схватила трубку:

– Что с тобой? Какой Стивенсон? Ты в наручниках? Они вращаются?! Где ты сейчас?

– О Дарлинг! – просиял он. – Я думал о тебе! Мистер Стивенсон отправил письмо, там проект, я порекомендовал тебя… (Три тяжелых стона.)

Господи, до этого ли господину Калиостро?!

– Потом об этом! Скажи мне, что за операция? Почему ты в наручниках?

И он говорил, говорил. Как парализованный спазмом в плече упал совершенно одинокий в своей квартире. Как не мог дотянуться до телефона. Полз, превозмогая… Как долго думал, что никто не придет на помощь, как сковала боль и как было бы чудесно, если б «ты была рядом, Дарлинг, и вызвала скорую». Как его спросили, заполняя бумаги, кто у него emergency contact и…

– Человек не должен быть один! Да! И именно ты тот человек, который должен вызвать скорую. You are my emergency contact.

(Я кивала.) Сердце сжалось, так и представила его, беспомощного, один на один с дыркой в этом самом rotator cuff (разрыв вращательной манжеты плеча). Глаза набухли от слез, как же он, должно быть, перепугался! Мы проговорили час, чувствовалось, что он устал, говорил тихо и проникновенно. Маман, поджав губы, осторожно высвободила трубку из моих рук, положила на место и вышла из комнаты, бросив едва слышно: «Малохольная!»

Я все еще сидела в оцепенении, потом, встряхнувшись от мыслей, вскочила: мистер Стивенсон! Едва дыша, зашла в почту, среди кучи непрочитанных писем нашлось то самое. «Так, мол, и так. Дорогая мисс, – писал мистер Стивенсон, – у нас есть для Вас предложение, от которого Вы не сможете отказаться. Рекламная компания ищет молодые таланты и свежие идеи для разработки логотипов. И если это Вас заинтересует…»

Если?!