Изгнанники. История, написанная по снам

– Аля…

Я бросилась к нему на шею и долго повторяла:

– Прости меня, Том, пожалуйста, прости, прости…

– Все в порядке, Аля. Вот только не знаю, смогу ли простить Дарса Оловича… Лучше бы он нас просто ограбил: и сам бы жив остался, и… Алька, не плачь, а то я тоже расплачусь.

Но я плакала. Я утыкалась ему в плечо, дышала его запахом, старалась запомнить все: как моя щека касается его серой кофты, как бьется его пульс в треугольнике яремной впадины, как его длинные волнистые волосы лезут мне в глаза. Я не могла посмотреть ему в лицо, так мне было стыдно. А он не винил меня. Совсем, ни капли. Он абсолютно не жалел о том, что уходит вместо меня.

Он обещал написать нам, когда осядет где-нибудь, и передать письмо вопреки правилам. Ведь мы теперь были семьей изгнанника, и наша почта должна была проверяться. Но он уверял, что письмо обязательно придет, что он не пропадет, что все будет хорошо, что это шанс для него, ведь в больших городах столько возможностей, столько нового и интересного. Он даже шутил. Я подарила ему брошку с бирюзой, мою любимую. Прицепила прямо на кофту, и Том не сопротивлялся. Он ласково улыбнулся мне и потрепал по волосам, стараясь подчеркнуть, что все нормально.

Дедушка тоже пришел. Он крепко обнял Тома:

– Мир знает, что ты не виновен, и духи помогут тебе.

А Том вдруг поклонился дедушке, согнув плечи и сложив ладони у подбородка.

Когда он спустился с крыльца, мама снова бросилась к нему, обняла его и расцеловала, и не хотела отпускать, но он мягко отстранил ее. В то утро над Архентой стоял невероятно густой туман. Том шел, не оглядываясь, и скоро скрылся в этой пелене. А мы долго еще стояли на крыльце и молчали. Тома давно не было видно, но мне все мерещился его силуэт в дымке.

С тех пор я больше не видела Тома.

* * *

С осознанием того, что я совершила, я прожила месяц. Дарса Оловича похоронили горожане, считавшие его невинной жертвой. Его могилу на местном кладбище даже украсили небольшим памятником за счет города. А о нас написали в местной газете и заговорили, наверное, в каждом доме. Мне некуда было деваться от взглядов и шепота. Родители предложили мне какое-то время пожить у дедушки, вдалеке от остального города, даже в школу не ходить. Но я не могла согласиться: разве была я достойна спокойного отдыха на реке? Тем временем, Архента разделилась на два лагеря: на тех, кто считал Тома невиновным, и тех, кто был уверен, что мы – семья убийцы. Вторых было больше.

Я видела Тома во сне и мучилась угрызениями совести наяву. То есть никогда, никогда мысли о Томе и чувство вины не оставляли меня. Они сверлили мою голову и грызли мое сердце.

Я не могла понять, как люди осмелились осудить моего брата – ведь он прежде был всеми любим! И как Том решился взять вину на себя. Как вообще это могло прийти ему в голову, как он осмелился, понимая, что его будут судить? И почему я смолчала на совете, когда я должна была все рассказать! Если смысл жизни в том, чтобы делать добро, то я совершила абсолютное зло. Много людей пострадало из-за меня. Дарс Олович мертв: быть может, он не был таким уж плохим, просто нужно было ему помочь? Мама рыдает и совсем не говорит. Отец успокаивает ее, но ему самому не лучше, ведь изгнан значит почти то же, что умер. А Тому не суждено больше увидеть свою семью и родину. Я в одночасье стала убийцей, предательницей и лгуньей, и никто не мог утешить меня. Я стала сторониться людей, снова проводила вечера у старого своего разрушенного дома и плакала там. Я не могла говорить даже с Полом, потому что он хотел ободрить меня и не знал, что именно я и виновата в произошедшем. Он думал, что я только оплакивала брата, а я оплакивала себя. Я не представляла, как дальше жить мне с этим бременем и что теперь поможет мне стать прежней.

Единственный способ облегчить душу виделся мне в том, чтобы рассказать правду. Я понимала, что прежде всего ее должны услышать несчастные наши родители, вдруг потерявшие сына. Но я не могла открыться им. Иногда мне снилось, как я начинаю разговор с мамой, но окончание сна всегда происходило в жутких образах. И тогда я решила открыть правду всему городу, каждому жителю Архенты, всем, кто осудил Тома, кто считал его убийцей. Я понадеялась, что в толпе шокированных людей лица моих родителей потеряются, что, может быть, мама с папой пожалеют и смогут простить меня. О, это была очень наивная надежда: я не учла, что для матери нет ничего на свете важнее и значимее родного сына.

Когда в городе устроили собрание по поводу летних праздников все в той же школе, где еще недавно судили Тома, я, дрожа, вышла вперед и сказала:

– Пожалуйста, выслушайте меня. Месяц назад вы осудили моего брата, Томаса Маргори, за убийство, которого он не совершал. Вы даже не представляете, какого благородного человека лишился ваш город. Я прошу вас, не перебивайте меня и не кричите. – Хотя никто не перебивал, напротив, все, кто говорил, умолкли. – Я скажу вам, что произошло в тот вечер на самом деле. Дарса Оловича убила я. Он пытался ограбить наш дом, мы с Томом помешали ему, и он решил убить Тома, а потом, наверное, убил бы и меня, но я оказалась быстрее. Том взял вину на себя, потому что боялся, что вы не поверите, и в этом он оказался прав. Он не хотел подвергать меня опасности. И это я зачем-то разобрала сумку Дарса и расставила предметы по местам. И пистолет был не наш, это был пистолет Дарса Оловича.

Я замолчала. Люди молчали тоже. Я хотела еще что-то сказать, но голова моя вдруг совершенно опустела, слова потерялись. Длинный монолог, который я несколько раз репетировала, полностью стерся из памяти. Я стояла напротив сотни людей в зале. Мои уши горели. Мне показалось, что тишина вокруг меня звенит.

Отец смотрел на меня с изумлением. В глазах матери уже начинало читаться понимание, а с ним и какое-то другое, страшное чувство. Пол был поражен, он разомкнул губы и не сводил с меня взгляда. Дедушка опустил глаза и печально кивнул.

Я поняла, что мне нужно что-то еще сказать, иначе этот шок продлится очень долго, так долго, что я не выдержу и убегу вон или расплачусь прямо здесь, на этом месте, как самое жалкое и отвратительное на свете существо.

– Я прошу вас принять верное решение, – пролепетала я. – Решение по поводу меня. Я вам не вру. Я клянусь, чем хотите, клянусь! Я все рассказала, потому что не могу… не рассказать.

И через несколько мгновений тишины люди заговорили разом, зал загудел, а мне казалось, что это гудит моя голова.

– Мы не должны осуждать девочку, – громко сказал кто-то. – Том взял вину на себя по собственному желанию.

– Откуда нам знать! Быть может, она обманула его или чем-то шантажировала его!

– Она чужая! Она подкидыш! Неизвестно, откуда она, какое зло принесла она с собой! Каковы ее корни, кто знает?

– Она всегда была не такой, как все!

– Даже если Дарс пытался ограбить их, и все было, как она говорит, она виновна, потому что должна была сказать правду! Как она могла обречь семью, воспитавшую ее, на такое горе?

– Мы оклеветали Тома по ее вине!

Вдруг поднялась мама Пола. Ее лицо было раскрасневшимся, словно с мороза.

– Что с вами? – Воскликнула она. – Сначала вы предпочли считать невиновным незнакомого человека! Знаете ли вы, кем он был? Быть может, он преступник, скрывающийся от властей! Думали ли вы об этом? Нет. Вам приятней верить его сказкам и байкам, чем словам своего земляка. Вы знаете Тома с детства, и вы с самого начала понимали, что он не способен на убийство. Вы знаете с детства и Алю. Какое имеет значение, где она родилась? Неужели вы всерьез думаете, что она способна хладнокровно убить человека и оклеветать брата? Это тихая, скромная, добрая девочка!

– Ваш сын слишком долго общался с ней, миссис Джонсон, – заметил кто-то. – Вы не объективны.

Пол вскочил и начал кричать, люди отвечали ему, поднялся шум. Я пятилась от них к окну и судорожно глотала воздух, стараясь не разреветься. Мне казалось, это уже не люди, а какие-то злобные духи готовятся растерзать меня за мою вину. Но им все же удалось замолкнуть. И, я не заметила, как и когда, они пришли к единому решению: «мать Томаса сама должна вынести приговор».

Мама встала. Ее правая рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. Ее влажные глаза горели, словно угли. Мне было страшно смотреть на нее. Я уставилась на этот ее побелевший кулак и замерла. Воцарилась тишина, в которой мама сказала:

– Пусть она вернет мне сына.

Все молчали. Я была готова к такому решению, я, может быть, и сама бы ушла за Томом, даже если бы они разрешили мне остаться. Но я не была готова, что этот приговор произнесет человек, воспитавший меня и заботившийся обо мне как о родной дочери. Что произнесет его так быстро и так жестко. Да, надежда моя была очень наивной.

Я не держу на нее за это зла. Сама себя я наказала бы не меньше. Но с того дня я стала звать этих людей только так – родители Тома. Вдруг оказалось, что мы никогда и не были семьей, родными, близкими. Просто я с этим смирилась так, что перестала замечать.

Пока все эти мысли неслись тенями в моей голове, люди голосовали.

– Ты поняла приговор? – Тихо спросил прокурор.

Я кивнула, глотая слезы обиды, горечи и страха.

– Сегодня вечером ты покинешь город и имеешь право вернуться только с Томом Маргори. Ты можешь взять столько вещей и денег, сколько пожелаешь. Ты имеешь право только сообщать мне информацию о местонахождении Томаса. Вести переписку с… семьей ты не сможешь.

Даже прокурор осекся на слове «семья». В мгновение это вызвало во мне ноющую тоску. Я почувствовала, что вишу в пустоте, словно подо мною не было пола, а под ним не было фундамента, горы, земли и города. У меня не было семьи, родины, корней и дома. Я должна была уйти вечером, и мне больше некуда было возвращаться.

Я снова кивнула и уже хотела идти собираться, но Пол вдруг вскочил с места и подбежал ко мне.

– Я никого из вас не осуждаю, – сказал он, – но только если вы прогоняете Алю, я иду с ней. – И он схватил меня за руку.

Конечно, его начали отговаривать, просили подумать о матери, которая смотрела на него со смертельным ужасом, но Пол всегда был упрямым. Он повел меня прочь. Он никого не слушал.

– Встретимся у моего дома через три часа, – сказал он мне.

– Не делай этого, Пол. У тебя здесь все, ты здесь счастлив, а кто знает, что ждет тебя там?..

– Это не важно. Если эти люди такие, мне не нужны они и все, что с ними связано.

– А как же твоя мама? Она любит тебя, она с ума сойдет!

– Ты все-таки не знаешь ее. Она поймет. Ей, конечно, будет трудно, но она поймет. Я просто должен так поступить, и она хорошо это знает.