Фетиш постмодерна

– Сними с меня трусики, – бойко прикрикнула Лилит.

– Как? Дорогая, я не могу, ты же связала мне руки, – бормотал Гум.

– Ну, прояви изобретательность, Гуми.. тока смотри не сними их вместе с моей кожей.

И вот Гум зубами стал осторожно поддевать и стаскивать с нее неподатливые трусы, он все же неловко цеплял Лил за кожу, и тогда она содрогаясь телом и ахая вырывалась, призывала его быть аккуратней.

– Ладно, я помогу тебе, это невозможно больше вытерпеть, – и одним движением она подогнула ноги, а другим сдернула трусы, которые тут же улетели куда-то в угол комнаты.

– Теперь самое главное, Гуми, я хочу, чтобы ты поласкал меня.

– Ну, кто бы говорил, а я и не сообразил сразу, – несколько досадно произнес Гум.

– Ну, прекрати, будь умничкой, мой зайчонок, – и она потрепала его по щеке, – представь, что там раскаленные угли и целуй.. отрывисто и быстро, чтобы не опалить себе губ, много-много и часто-часто.. твои поцелуи – заячья оторопь, барабанная дробь и нежная шрапнель.

– Ухх, и где ты нашпиговалась такими терминами, дорогая, я в шоке, и только это… – он не договорил, Лил положила ему пальчик на губы, и это было знаком к началу.

– Ах… постой, совсем забыла, целуй как бы на одном дыхании, разбрасывай как горох свои поцелуи, а потом я подам тебе знак.. ну, это, наверное, будет такой продолжительный а-а-ах, хорошо, Гуми?

– Угу.

И Гум принялся наносить свои поцелуи, как тайнопись шелкографии; Лил порой увертывалась и не давалась ему, но он неистово продолжал осыпать её чресла ласками, барабанная дробь учащалась и учащалась, а его пульс возрастал, Лил уже перестала извиваться, подставив себя под этот не щадящий град поцелуев. Гум в агонии все чаще попадал и попадал в её сочащиеся губы… и наконец:

– А-аааа-х, – Лил чуть вздрогнула, и из её грудины вырвался легкий протяжный стон.

Гум в то же мгновение оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха ибо требование Лилит было не дышать, и он, побагровев, втянул могучими легкими столько воздуха, сколько хватило сил, на его лбу проступила испарина.. Лил тем временем уже пришла в себя.

– Дорогая, что это было? Я ведь мог задохнуться, наверное, – забеспокоился Гумбольд.

– Да, брось… это был катарсис[4 - *Катарсис (от др. греч. – возвышение, очищение, оздоровление).], инстинкты тебе не дали бы задохнуться, ты прелесть я не думала, что у тебя получится, но ты справился.

Гум несколько взвинченный повел шеей, потом плечами и хотел было почесать себе предплечье, но вспомнил, что руки его все еще связаны.

– Лил, я устал уже… это, конечно, забавно, катарсис и прочее.

– Ну подожди, еще не все, тигренок еще чуть-чуть… как говорил Багратион, «тяжело в ученье – легко в бою»[5 - зд. ошибка как стилистическое средство, эти слова принадлежат на самом деле Суворову, а не Багратиону прим. автора], – продолжала капризничать Лил.

– Еще одно маленькое испытание, ты выдержись, мой ненаглядный. Ой, смотри-смотри на стволе древа проступила смола, эта патока уйдет в землю, – Лил, улыбалась и вновь манила его своим нежным лоном, – не позволь ей истечь бесследно – напоись ей, слижи её нежными прикосновениями губ и языка своего, мой бенгальский тигр.

Гум, не менее удивленный, понимая, что, похоже, выбора нет, и Лил на каком-то фантастическом подъёме, снова готовый разделить участь бенгальского тигра на сей раз, подался к её нежнейшему лону, орошая его долгим ласканием.

– А-а, а-а-й… нет, Гуми не так, совсем не так, ты слизываешь как корова, «корова языком слизала», – это все про тебя, глупыш.

– А как нужно на этот раз? – уже терял терпение Гум.

– Язычок должен быть остреньким и твердым как жало, понимаешь, такой нежный хоботок, и останавливайся чуть повыше, там есть такая маленькая рюшечка, останавливайся на ней непременно, хорошо, придавливай ее губами и слегка прикусывай, только не переусердствуй… да, и что ты такой непонятливый, все тебе нужно объяснять как младенцу, научись слушать женщину.

Гум, проглотив и эту пилюлю, словно приговоренный принялся за ласкания вновь. Он бороздил и бороздил сочащее лоно словно затерявшийся в волнах ялик, носом и кормой уходя глубже, потом поднимаясь на поверхность; Лил запустила пятерню ему в волосы, поглаживая их, она лежала тихо, будто мечтая, о чем-то далёком, о своем прошлом, может быть, задумчивая и спокойная на этот раз, лишь изредка приговаривая, – ты мой хороший… ты мой хороший…

    22.07.2014

Лил, я расскажу тебе о дапертутто

Вот уж не думал, что эта история каким-то мистическим образом всплывет, однако, бывает, в тени каштанов; да, в тени каштанов Лил, вверив слух полуденному пению птиц, щюрит глаза, Солнце всегда ей казалось некоторым недоразумением, как, вопреки, тень занимала больше, соотношение тени и света, ведь баланс существует иначе было бы.. несправедливо? В какой-то миг разучаешься внятно доносить мысли до собеседника, крах рассудка символизирует это рачительно и неотложно, привычные мысли кажутся нелепыми, а слова их выражающие больше не слетают с языка, они словно перемешались в темном мешке памяти и выскакивают невесть в какой последовательности, и в этих смешениях нам, да, нам великим докторам психоанализа приходится работать…

– Чем это ты там занят, дорогой, – Лил прервала щекотливый поиск вопросом.

– Ах, ты напугала меня, ты появляешься как коварная кошка, Лил, я пишу новую историю о дапертутто!

– Ого, звучит величественно, хих, и что на какой стадии? Дай почитать, она облизнула большой палец, он был выпачкан в шоколоде.

– Вот-вот, шоколад, экстериоризация!!! Лил, я люблю тебя! Ты понимаешь? Его не должно было быть!

– Чего? Милый, я полнедели твердила, что хочу испечь шоколадный пирог!

– Да.. Нет.. я не в этом смысле, в общем, даппертутто, ты слышала о нём?

– Откуда? Ты мне не рассказывал ведь раньше; а я не очень то люблю копаться в твоих прескушных книжонках.

– Да, эта история, которая не прозвучала, и не должна была прозвучать, но ты её знаешь; я рассказывал, когда ты была еще маленькой.

– Но, я не помню, хоть убей не помню, Гум.. ты какой-то странный вот несколько дней; впадаешь в какие-то размышления, где-то блуждаешь, что происходит?

– Признавайся сейчас же, чьи это проделки, я хочу знать теперь всё, – и она надвинулась на него решительно и смело, будто преодолевая водораздел, образовавшийся между ними и приближаясь к его лицу вплотную.

Запах пряной корицы и шоколада ударил в нос своим ароматом, и Гум безвольно подался на этот жест, отозвавшийся поцелуем, их губы слились в неровном и сперва нерешительном поцелуе, однако Лил настаивала на большем, и сразу перешла в стремительную атаку языком; Гум, прихватил её за талию, и жестко поставил ногу на пол, чтобы она не опрокинула кресло вместе с ним, как уже бывало, и они не рухнули на пол.

– Подожди, подожди, шоколадная бризоль, ты так напориста, а как же дапертутто?

– К черту дапертутто, я хочу тебя.

– Лил, а пирог? Он сгорит не ровен час, ты совершенно не обдумываешь своих действий и их развития.

– Ууух, зануда, – она насупила брови, – пирог еще не в печи, а вот ты меня начинаешь злить, чем ты занят в своей башке, что у тебя на меня не остается времени?

– Да, в общем-то, практически ничем, все давно утратило смысл и тем более актуальность. Чертова промозглая погода, она влазит под кожу, подбирается к нервам, слякоть в нутре, чертова слякоть в нутре, Лил? Ты меня понимаешь? Осень.

– Старичок, ты старый, хих, старый скрипучий пень!..

– Да, Лил, большего я и не ждал от тебя, ты неисправима, и твой язык это просто исчадие ада подчас; поэтому тебе не повредит история о дапертутто!

– Ну, давай рассказывай свою историю, я только поставлю пирог, ух, печушка раскочегарилась довольно уже.

– Дапертутто – персонаж итальянского фольклора с ним связывают истории с исчезновением детей, помутнениями рассудка и всякую чертовщину необъяснимую, на которые способны персонажи, подпадая под неведомые чары темных сил.

– И всё, хих, всего-то страха, у меня коленки дрожат.

– Прекрати! Что с тобой на этот раз? Ты такая своенравная, что и выслушать меня не хочешь, а между тем тебя это касается не меньше!