Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход

Гнали самогон и делали вино в поселке буквально в каждом дворе. Сначала виноград дробили в специальной кадке с роликом, утыканным гвоздями. Ролик вращали за ручку, и дробилка выплевывала раздавленные ягоды – синие кожурки и зеленую мякоть. Из свежего виноградного сока делали чурчхелу – нанизанные на нитку орешки, которые макали в кашу из виноградного сока и кукурузной муки. Верхний хвостик нитки оставался для подвешивания. Все это высыхало, и получалась резиновая темно-красная колбаска с орешками внутри. Все необходимое для чурчхелы – кукуруза, орехи и виноград – росли в нашем саду.

Отец хотел, чтобы в саду росло абсолютно все! И принялся за дело со свойственным только ему размахом. Одних мандариновых и лимонных деревьев было высажено штук пятнадцать, а также по нескольку саженцев персиков и абрикосов, еще хурма и фейхоа, вишня и черешня, слива, шелковица, груша, мушмула. Летом все это великолепие наливалось и плодоносило. К моей бурной радости…

Но вернемся к виноделию… Дробленый виноград перегружался в чаны, где сок бродил вместе с мездрой, а когда вино отцеживалось в бочки, из забродивших виноградных шкурок и косточек в каждом дворе гнали чачу или виноградную водку. Это трудоемкий и длительный процесс. Надо поддерживать постоянный огонь под самогонным аппаратом, чтобы он не остыл. Мама сутками дежурила у этого костра, по капле нацеживая то, что потом целое лето потребляло наше отдыхательное братство. Чачей расплачивались с работниками, ею давали взятки, ее употребляли и как горячительный напиток, использовали для растирания больных с высокой температурой, шла она и для приготовления настоек. Виноградная водка должна была гореть, если поднести к ней спичку. Тогда она считалась хорошей.

У нашей бабы Клавы был характерный краснодарский «говор» – соседнюю молочную ферму она называла «хирма», ежедневную газету «звестия», в которой было два «кзимпляра». Так Клавдия именовала газетный разворот. Старуха часто читала мемуары маршала Жукова и пила чай из стакана с серебряным подстаканником, какие носят в поезде проводники. Помнится ее скрипучий голос: «Аля, слушай маму». Это означало: «Слушайся маму».

В интригах баба Клава была настоящая мастерица. В ход шли разнообразные уловки – мнимый сердечный приступ, стычки с соседями, и даже наглая дезинформация, лишь бы мы поскорее выкупили ее вторую половину дома. Когда вопрос с домовладением решился окончательно, наше семейство вздохнуло с облегчением. Отец поправился и окреп на целебном абхазском воздухе, И захотел произвести на свет наследника. Вскоре наше семейство пополнилось двумя очаровательными сестренками-близнецами, а потом и еще двумя незапланированными девочками. Пятерых девок надо было где-то размещать, поэтому отец затеял строительство нового дома. Взялся он за дело с жаром, присущим всем энергичным дилетантам, но то, что в итоге оказалось построено, домом назвать можно было с большой натяжкой. Строительство шло без проекта, по эскизу, потому было много недоработок и несостыковок. Но какая-никакая крыша у нас над головой была, и жизнь продолжалась.

Когда же дело дошло до устройства новой беседки для винограда, отец насмешил всех наших соседей. Он сварил из труб огромные арки, метра по три высотой и закинул на них виноградные лозы. На вопрос соседей:

– Женя, а ты как виноград-то с такой высоты собирать будешь? – он гордо ответил:

– Привешу люльку и буду в ней кататься. Надо ли говорить, что люлька так и не была привешена, и сбор винограда каждую осень превращался в верхолазание.

В сентябре я отправилась в четвертый класс. Формально школа была русской, то есть преподавание велось на русском языке, но с обязательными уроками грузинского языка и истории Грузии. Класс собрался интернациональный – русские, армяне, грузины, мингрелы, греки, эстонцы, украинцы и, конечно, абхазы, коренное население. Мальчишек – хулиганистых и задиристых, оказалось значительно больше. Девочки – все на подбор воспитанные, учились старательно, но слабо. Они бродили на переменах, разбившись на кучки по национальному признаку – армянки с армянками, мингрелки с мингрелками. Русские общались понемногу со всеми. Самыми степенными и трудолюбивыми были эстонцы. В округе находилось два села – Сальме и Сулево, сохранившие эстонский язык, жизненный уклад и традиции. Несколько сот лет назад предки нынешних эстонцев пришли в благодатный край из холодной Эстонии. И умудрились не смешаться с местным населением. Светловолосые, спокойные и сдержанные, эстонские дети прекрасно учились и были образцовыми помощниками по хозяйству для своих родителей. Они доили коров и торговали фруктами на базаре, как взрослые.

Я сразу оказалась в нашей школе на особом положении. Лавры «ленинградской девочки» свалились нежданно-негаданно на мою голову и, надо признаться, очень мне понравились. Они привлекали к моей персоне повышенное внимание и требовали быть первой. Лучшей. Впрочем, скоро нашлись и завистники. Старшеклассницы непонятно за что дразнили меня «ленинградской крысой». Потом они разобрались, что я нормальная девчонка и даже принесли свои извинения. Но поначалу было очень обидно.

Я попробовала учиться на пятерки и быстро оценила преимущество быть отличницей. Учиться стало легко и приятно. Защищая честь школы на олимпиадах и слетах, я объездила всю республику, участвуя в школьных мероприятиях. Именно благодаря своей школьной активности я посетила самые отдаленные уголки Абхазии – побывала в Сухуми, Очамчири, Тбилиси. Родители же, занятые домом и бытом, никуда не выбирались из села.

Директор школы Надежда Ивановна была неутомимой энтузиасткой и умудрилась собрать превосходный педагогический состав. Нас учили выпускницы университетов страны, и по многим предметам учебный процесс был организован исключительно интересно. Физик Виктор Павлович вел уроки с множеством наглядных пособий, а учитель истории Римма Васильевна всегда использовала массу дополнительной литературы. Уроки физкультуры проходили прямо на море весь сентябрь. Мы плавали и 100 метров на время, при этом мальчишки норовили стащить незаметно с девчонок купальники. И еще на гражданской обороне на пляже мы стреляли из «мелкашки». Тут уже никто не баловался – оружие – серьезная вещь! Но это уже в старшей школе.

Любимым предметом стала, естественно, биология. Для глубокого изучения науки в школе имелся настоящий биологический музей, который состоял из двух половин. В одной располагались превосходно изготовленные чучела птиц и зверей нашего края, в другом – богатейшая коллекция растений со всего света. Каждый вечер дежурные оставались после занятий, чтобы вымыть полы в музее и полить цветы. Мальчики таскали воду, девочки хозяйничали с лейками. Было весело…

Мы проводили экскурсии по музею для всяких заезжих делегаций, и даже порой на английском языке. Помню, однажды нагрянула делегация детей английских шахтеров. Худенькие подростки в узеньких джинсах-дудочках и футболках с ненашенскими надписями, жующие дефицитную жвачку… Они слегка боялись нас, а мы – их.

Но подлинный ужас я испытала, когда школу посетил лидер коммунистической партии Бахрейна, настоящий чернокожий человек. Мне, как председателю Совета Дружины пионерской организации, положено было приветствовать почетного гостя. Конечно, я пожала ему руку, но на моем лице отразилась вся гамма испытываемых чувств. Высокий гость отлично все понял и все повторял мне по-английски:

– Не бойтесь меня, не бойтесь…

Потом произошел обмен значками – моим пионерским на значок компартии Бахрейна, и моя трудная миссия завершилась. Конечно же нам твердили тогда в школе, что все люди – братья и что у нас интернационал. Но этот «брат» был такой непохожий на нас, с белоснежными зубами, сверкавшими на черном лице. И потом, у него такие непривычно светлые ладошки… А значок бахрейнского коммуниста до сих пор лежит в шкафу в коробке со старыми фотографиями…

Кроме биологического, в школе располагались: краеведческий музей, в котором были собраны палеонтологические экспонаты, достойные Кунсткамеры, музей Ленина с маленькими моделями домиков, где когда-то жил вождь мирового пролетариата и Клуб интернациональной дружбы с коллекцией национальных костюмов всех пятнадцати советских республик. Все эти школьные заведения я в разное время возглавляла. Первый опыт такой работы пришел ко мне именно в школе. Если ты умеешь собрать для выполнения какого-то задания детей, которым ничего не нужно, можешь увлечь своей идеей и организовать их для выполнения каких-то конкретных задач, то руководить взрослыми потом – проще простого. У взрослых всегда есть заинтересованность, чаще всего материальная. Детей же нужно просто увлечь, и тогда дело пойдет!

Второй полезный навык – публичных выступлений – сформировался у меня тоже в школе. По натуре я стеснительна, но школа приучила к тому, что на меня обращают внимание и ждут каких-то особенных мыслей. И я с радостью их генерировала! И двигала в массы.

Умные мысли можно было почерпнуть из книг. В то время я читала уже запойно, стремительно расширяя кругозор и словарный запас. Читала все подряд – от книг по виноградарству до «кирпичей» местных авторов, посвященных тяжелой доле абхазского народа до революции. Скоро все имеющиеся книги оказались перечитанными, и возник настоящий голод. В старших классах учительница русского языка и литературы Александра Леонидовна пришла на помощь – она снабжала меня книгами из домашней библиотеки. У нее был замечательный литературный вкус, поэтому я быстро перешла на образцы другой прозы и произведений местных авторов больше не читала.

Но самым увлекательным чтением для меня был конечно журнал «Коневодство и конный спорт», который мне выписали по совету соседки тети Шуры. Я прочитывала его от корки до корки, включая статьи про нормы выжеребки в расчете на сто кобыл и списки рысаков класса 2.10 и резвее. Второе означало, что рысак преодолел дистанцию 1600 метров рысью за 2 минуты и 10 секунд.

Особенно запомнился материал о маленькой девочке Оксане Духовской, которая на соревнованиях по выездке заняла первое место. И фотография – девочка в кружевной кофточке с жабо едет на большом соловом коне испанским шагом. Как же мне хотелось оказаться на ее месте!

Я давно поняла, кем хочу стать. Зооинженером по коневодству, буду выводить новые породы, бороться за резвость орловского рысака и заниматься высшей школой верховой езды. Но отец авторитетно заявил, что ЕГО дочь «коням хвосты крутить не будет, а будет изучать иностранные языки». Масла в огонь подлили отдыхающие. Они тоже твердили, что для девочки иностранные языки – самое лучшее занятие. Но мне в «иняз» совсем не хотелось, я втайне все равно мечтала о «Тимирязевке».

Кто такие отдыхающие? Это люди, которые населяли наш дом и двор с мая по октябрь. Свободные комнаты сдавались покоечно. Три рубля в сутки. Кого-то мама находила на адлеровском вокзале, это были случайные люди. Им сдавалась спальное место и давалась возможность что-то сварить на плите в летней кухне. Другая категория – постоянные отдыхающие, которые приезжали из года в год, некоторые из них перешли по наследству от бабы Клавы, и последняя – многочисленные знакомые и приятели родителей, приезжавшие в Абхазию посмотреть, мы как устроились.

В то время Абхазия была местом паломничества простого советского народа. «Апсны – страна души!». Это было более экзотично, чем Сочи или Одесса. Любой советский инженер мог накопить из своей семидесятирублевой зарплаты рублей сто на железнодорожные билеты и отдых в частном секторе. Члены партии отдыхали в специальных пансионатах, где получали изысканный по совковым меркам сервис и питание. Народ попроще бегал с кастрюльками, в которых варился «суп-письмо» – суп из концентрата в бумажном пакете – и булькали незатейливые сосиски. Вкупе со свежими огурцами и помидорами и местным ноздреватым белым хлебом они и составляли пищу наших отдыхающих.

Дети родительских друзей были моими ровесниками. Постоянно приезжали Ульяновы с одаренным сыном- фигуристом Денисом, мой еще детсадовский друг Мак- сим с мамой и отчимом, ленинградская соседка беленькая Наташка с мамой, и еще пять-шесть мальчиков и девочек с родителями. У каждой семьи был свой период, двадцать четыре дня, и только моряки Ульяновы приезжали на все лето. Ульянов-старший плавал на атомоходе «Арктика» и ему был положен продолжительный летний отпуск.

Наша шумная детская компания развлекалась всеми доступными способами – палатка в саду, костер, беготня на море, плавание, игра в карты, стрельба из рогатки по летучим мышам. Последняя забава оказалась далеко не безобидна – однажды камень отскочил прямо в глаз Дениса Ульянова. Восходящая ленинградская звезда одиночного фигурного катания бодрилась и не плакала, но дело кончилось плохо – последующим отслоением сетчатки глаза и тяжелой операцией. Спорт Денису пришлось бросить. Но все это было позже, а пока Денис наслаждался жизнью, плавая и загорая до черноты. Целыми днями он ходил в спортивных трусах, и наша соседка тетя Мамула плевала на него, растирала слюну и спрашивала:

– Мальчик! Почему ты не моешься?

На фоне черного мускулистого тела выгоревшие льняные волосы и облупившийся розовый нос Дениса выглядели комично.

В сентябре основная масса гостей разъезжалась. Оставались лишь те, кому не нужно было вести детей в школу. А для меня наступала школьная пора. Два километра туда и два обратно. В сентябре еще по-летнему светило солнышко и летали стрекозы – зеленые и голубые. Весь сентябрь – физкультура на море и уборка урожая. Недели две-три из учебного процесса просто выпадали. Нас отправляли «на виноград», «на груши» и «на табак».

«На табак» звучало особенно экзотично. Сперва надо было долго-долго карабкаться в гору, потом идти к месту, где стояли в полях огромные табачные сараи. Работницы приносили с плантации большие плетеные корзины табачных листьев, а ученики должны были каждый листочек аккуратно проткнуть огромной иголкой. Утыканная листьями табака железная игла с большим ушком сдавалась старшим. Те вдевали в нее бечевку, листья аккуратно протаскивались на веревку и полученные гроздья натягивались на огромные деревянные рамы, которые, как вагонетки, катались по деревянной дороге, обеспечивая непрерывный приток воздуха к ценному экспортному сырью. Табак назывался «самсун». До сих пор помню тонкий и изысканный горьковатый аромат табачных листьев…

В сентябре гостей было мало и, когда уезжали последние, жизнь в нашем дворе замирала. Исчезали вечерние посиделки за чаем и телевизором, многочисленные истории из жизни наших общих знакомых, анекдоты, пересказы последних фильмов и книг. Время становилось вязким и тягучим и его, казалось, можно было резать ножом, до того оно текло неспешно. Потом, в мае, вновь начинался «отдыхательный» сезон, и время снова летело на всех скоростях, стремительно вовлекая в водоворот интересных событий и новостей…

Теперь мне не часто доводилось принимать участие в массовых гуляниях на пляж и в кино – приходилось помогать маме с сестренками. Наш домашний детский сад постоянно галдел, рассыпался в разные стороны и требовал неусыпного внимания. Мама предпочитала заниматься домашними делами, а процесс воспитания детей был благополучно «сбагрен» мне. Очень часто случалось, что и «за уроки» я могла сесть только после девяти вечера, когда четверо «команчей» засыпали.

Конечно мне хотелось сбегать в гости к Ваньке, так звали гнедого конька кабардинской породы, которого я когда-то встретила у магазина. Он стал совсем ручным и даже «гугукал», когда я приносила что-то вкусненькое. Одна беда – я еще на нем ни разу не покаталась. А так хотелось! Ванькин хозяин дядя Миша, объездчик виноградника, любил погарцевать по поселку в старом казачьем седле. Меня в это седло не пускали. Мало ли, еще упадет эта странная русская девчонка! Отвечай потом за нее. Но я не теряла надежды. У моего отца было несколько «пунктиков». Один из них – приучать меня к труду. То есть все вещи, которые мне хотелось иметь, я должна была заработать. Джинсы, кроссовки, дополнительные уроки английского. Я терла шкуркой детали машин, которые отец потом красил. Крыло стоило десять рублей. Капот – пятнадцать. Заработанные деньги давали почти взрослую независимость, и это было здорово. Потому что отец любил повторять:

– Ты ешь мой хлеб и должна делать, то, что я считаю нужным! А так – хотя бы джинсы не приходилось выпрашивать, а потом за них благодарить. Именно тогда я поняла, что легче заработать, чем попросить. А потом работать стало так же естественно, как есть, спать, дышать. Это только сначала было обидно, что я надрываюсь в мастерской в то время, когда мои ровесники бегают в кино и играют в карты.

Тем временем случилось нечто, окончательно определившее мою профессиональную стезю. Началась химия. Не повезло мне чудовищно. Я почувствовала это сразу, увидев Плюмбу. Уже и не помню, как эту учительницу звали на самом деле. Все за глаза называли ее Плюмбой и громко смеялись, когда она называла свинец по-латыни: «Плумбум». Возможно я относилась к ней предвзято, но запомнила ее толстой приземистой коротышкой, «так-на-так», с носом картошкой и пронзительным визгливым голосом базарной торговки. Не стесняясь в выражениях, эта самая Плюмба очень любила унижать учеников, особенно из небогатых и многодетных семей, понимая, что их родителям некогда бегать в школу разбираться. Она упивалась своей властью и часто опускала самооценку учеников ниже плинтуса. Меня она невзлюбила, увидев имя и фамилию в журнале.

– Алевтина Адажий! Хренова аристократка, к доске!, – взвизгнула она. И сразу же прицепилась к моему ответу. Так появилась первая тройка. По химии. Спокойная и комфортная жизнь в школе ушла в небытие. Теперь я готовилась к урокам химии по учебнику для поступающих в вузы, тщательно зубрила и штудировала материал. И получала всегда одну и ту же оценку – «удовлетворительно». На свою беду, в начале года я «перешла дорогу» ее внучке Леночке – в седьмом классе выиграла республиканскую олимпиаду по литературе. И теперь мне, а не плюмбиной внучке, досталось негласное и абсолютно не нужное звание «первой девочки школы». Плюмба как-то заявила мне в «подсобке» своего кабинета, без свидетелей, что я никогда не получу по ее предмету больше тройки, и что она обязательно испортит мне аттестат. Тогда еще действовал конкурс аттестатов – если средний балл не дотягивал до определенного, принятого в данном ВУЗе, то у выпускника документы в этот ВУЗ не принимали.

С «тройкой по химии» пытаться поступить в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию выглядело отчаянной наглостью. Профессии зооинженера по коневодству обучали только там, ну еще в Алма-Ате. В Алма-Ату мне не хотелось. Поэтому надо было подавать документы на филологический факультет, где профилирующие предметы – английский, русский и литературу и история – с которыми все у меня сложилось отлично. Но аттестат-то надо было спасать в любом случае.

У меня произошел серьезный разговор с директором Надеждой Ивановной, которая хорошо относилась к моим успехам на олимпиадах и конкурсах. Пожилая директриса была, конечно, в курсе истории с химичкой. Плюмба грозилась уволиться, если Надежда Ивановна вмешается в учебный процесс, поэтому мой вопрос на должном уровне решить не удалось.

– Ты же умная девочка, ну так и найди к ней подход, – предложила директор.

Подходы были испробованы разные – от попытки проигрыша районной олимпиады по литературе плюмбиной внучке Леночке (не удался по причине бездарного сочинения, написанного самой Леночкой) до банальных подношений цветов и конфет по случаю дня рождения, дня учителя и восьмого марта. Ничего не помогало. «Горел» мой аттестат, и его надо было срочно спасать. Ситуация оказалась тупиковой.

И вот тогда меня в первый раз посетил Рафаил. Да-да! Мне приснился самый настоящий ангел. С белыми крыльями и печальными темными глазами. Выражался он очень странно, медленно и туманно. Видимо, так говорят все ангелы.

– Бесполезны твои переживания. Но ты можешь бороться и победить… – величественно изрек ангел и улетел.

Я все думала над его словами и не могла понять их смысл. Как может бороться школьник с учительским произволом? Но против одной силы всегда находится другая. И я решилась на отчаянный шаг – пригласила на школьный экзамен по химии районную комиссию. В присутствии проверяющих Плюмба изменилась до неузнаваемости Корректна, дружелюбна. Просто мать родная! Мне была поставлена на экзамене совершенно справедливая пятерка, которая вкупе с тройкой за год дала в аттестате четыре. Это была первая в моей жизни настоящая победа над несправедливостью. Так я научилась бороться и идти до конца, если есть, конечно, благородная цель. Но, учитывая отсутствие гарантий, что я все-таки вытяну химию, мне, скрепя сердце, все-таки пришлось два последних года готовиться на иняз. К тому же в Москве у нас не было никаких родственников, а в Питере меня ожидала родительская квартира. Родители стояли непреклонно – поступаешь в Ленинграде.

Мечту о коневодстве пришлось оставить. На какое-то время… И общение с лошадью тоже. Хозяин местного конечка был очень обеспокоен беззаветной привязанностью, которую его Ванька питал ко мне за горбушки и морковки с нашего огорода. Конь бежал ко мне, завидев издалека. Он терся о мое плечо гривастой головой и выпрашивал вкусные кусочки, протягивая ножку. Он любил, когда ему чесали затылок и стоял, блаженно закрыв глаза. Ванька тыкался горбоносой головой мне в живот, совсем легонько – заигрывал. Жаль только, что хозяин редко приводил его с виноградника к себе домой. В один «прекрасный» день Ванька был сослан на виноградник окончательно, и мы совсем перестали видеться. Я не смогла даже попрощаться с ним, хотя успела уже сесть в седло. Хозяин коня все-таки разрешил мне на нем покататься. Казачье седло снабжено мягкими кожаными подушками, сидеть в нем оказалось удобно, только стремена, конечно, пришлось подтянуть покороче. Сидеть было высоко, а ехать быстро очень тряско, но я смогла ощутить то бесконечное счастье, которое дает единение с конем, и, возвращаясь домой, несла его в себе, стараясь не расплескать. Каждый раз, подходя к повороту улицы, где жил Ванькин хозяин, я вглядывалась вдаль, не мелькнет ли вдали темно-коричневая фигурка? Но она не появлялась. Ванька был далеко. Отплясав на выпуском вечере, на следующий день я уже спускалась по трапу адлеровского самолета и вдыхала питерский воздух. И поняла: я дома. Абхазия оказалась только перевалочным пунктом на моем жизненном маршруте. Родиной был Ленинград. Перед отъездом я изрядно удивила отца: – Помогать мне не нужно. Сама справлюсь. Больше не хочу есть твой хлеб, буду зарабатывать свой.

Глава 2

Ленинград встретил меня влажным холодом. Лето в тот год было удивительно холодным. Низкое свинцовое небо, Нева цвета мокрого асфальта и для контраста – бирюзовое здание филологического факультета, точно дорогая брошка на сиротском платье. Неделями шли дожди. А когда их не было, с неба все равно сочилась противная морось. Каждый день всего плюс четырнадцать-шестнадцать. Я постоянно мерзла и куталась в теплую кофту.

А конкурс аттестатов действительно отменили! Теперь можно подавать документы в любой ВУЗ. Красота! На ум пришли туманные слова ангела. Выходит, прав был Рафаил. Моя отчаянная война с Плюмбой оказалась совершенно напрасной. Или нет, не такой уж напрасной, в результате я приобрела не очень пока понятный опыт. Опыт борьбы и достижения результата. Родители, как бы сильно я ни старалась, неизменно были мной недовольны. А тут у меня получилось! Получилось! Свобода!

Документы были поданы на английское отделение филологического факультета ЛГУ, на дневное. На экзаменах я провалилась. Затем поступала туда же на вечернее, и снова провалилась. Качество обучения языкам в сельской школе не шло ни в какое сравнение с уровнем подготовки абитуриентов из языковых спецшкол Ленинграда. И я пошла на подготовительное отделение. Приходя туда на занятия, я каждый раз открывала тяжелые дубовые двери филфака и благоговейно думала: – Я буду ЗДЕСЬ учиться.

У меня появились репетиторы – преподаватели университета, которые точно знали, что от меня потребуется на вступительных экзаменах. Самая колоритная – Марина Андреевна – сухопарая пожилая женщина, похожая на маленькую суетливую птичку. Она не выговаривала, наверное, добрую половину букв алфавита и забавляла учеников сентенцией: