Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

– Напротив, будем… Еще надо праздновать свадьбу?

– Хорош вопрос! Как будто первый принц крови может жениться на Монморанси без того, чтобы не праздновать свадьбы!

– Еще издержка, которая порядочно опорожнит вашу шкатулку…

– Мою шкатулку!.. А деньги с пошлин! Вы становитесь несносны, Сюлли…

– Очень сожалею, государь, но я обязан напомнить вам, что деньги с пошлин назначены на первые издержки войны…

Лицо короля омрачилось.

– Война еще далеко, – сказал он.

– Для чего вы откладываете ее, государь?

– Могу ли я поступать иначе?.. Властен ли я в моих поступках? Все здесь соединились против меня. Это всеобщий заговор, и мне не дают времени исполнить мои планы. Даже в моем семействе… – Он остановился, потом тряхнул головой, как бы желая прогнать мучительную мысль, и продолжал: – Мы после поговорим об этом… Лучше расскажи мне, что ты хотел сказать.

– Ах! Государь, я боюсь, что известие, принесенное мною, растравит ваши горести.

– Дело о Кончини, не правда ли?

– Да…

– Я так и думал… Что он еще сделал?

– Он хочет купить Ла-Ферте.

– Ла-Ферте! – вскричал король, вздрогнув. – Но это княжеское поместье, Ла-Ферте стоит миллион!

– По крайней мере, государь… между тем, как ваш народ умирает с голоду, когда на парижских улицах десять тысяч человеческих существ не имеют куска хлеба, чтобы утолить голод, ни полена дров, чтобы согреться, когда королевская казна пуста, когда недостаток в деньгах мешает вам исполнить самые дорогие ваши планы, обеспечить величие и первенство Франции, итальянский искатель приключений, приехавший сюда нищим, находит миллион, чтобы покупать княжеские поместья…

Король, потупив голову, казался погруженным в глубокую задумчивость.

– Боже мой! – пробормотал он. – Что они сделают с Францией и с престолом моего сына, когда меня не будет?

– Для чего предвидеть?

– Разве я бессмертен? Притом ты знаешь предсказание…

– Можете ли вы верить подобным глупостям?

– Кто знает, что может случиться!.. Но слава богу! Я еще жив, и они должны ждать… Этого скандала не будет, если б мне пришлось казнить…

– Не надо сильных мер, государь…

– Однако я не могу позволить… Послушай. Ступай сейчас к королеве; это ведь опять от нее удар… Скажи ей, что я запрещаю…

Сюлли сделал такую гримасу, что король остановился.

– Ты боишься?..

– Боюсь… Нет, не то… Но я уже вам сказал, что я не признаю сильных мер и…

– И…

– Предпочел бы другое поручение.

– Все равно; скажи ей, что это возбудило толки, что это неприлично; все, что найдешь нужным. Поверни дело по-своему, но хорошенько растолкуй ей, что этого нельзя; понимаешь?

– Совершенно, государь, но не думаете ли вы, что другой, пользующийся более меня расположением королевы, Бельгард, например, или Бассомпьер…

– Нет, нет, это будет замедлением… Притом я желаю, чтобы именно ты… потому что они не любят тебя…

– Хорошо, государь, иду!..

– Ла-Ферте, это уже слишком!.. Так ему мало властвовать здесь вместо меня! Надо еще…

Сюлли, видя, что король не обращает внимания на него и что повиноваться надо, повторил во второй раз:

– Иду, государь, иду!

Он вышел из комнаты торжественнее и чопорнее прежнего.

VIII

Мария Медичи разговаривала с Кончини, когда паж, приподняв портьеру, доложил громко, что герцог де Сюлли желает иметь честь быть принятым королевой.

– Сюлли!.. Здесь!.. Точно ли?

– Он сам назвал себя.

– Что же случилось? Он пришел с поручением?

– Он не сказал ничего.

Итальянец сказал пажу отрывисто:

– Впусти.

Паж опустил портьеру и тотчас ее приподнял.

Королева и ее фаворит инстинктивно придвинулись друг к другу, как бы боясь опасности, и успели только обменяться быстрыми взглядами.

Сюлли остановился у дверей и низко поклонился. Под его торжественной походкой и несколько спесивым видом проглядывало замешательство, даже боязнь.

Наступило довольно продолжительное молчание, будто каждый из трех действующих лиц в этой сцене боялся заговорить.

Мария Медичи начала говорить первая. В голосе ее было волнение.