GRANMA – вся ПРАВДА о Фиделе Кастро и его команде

Лишь скажи мне, что я нелюбима,

Признайся мне в правде-святыне.

И в объятьях других, но любимых

Укрощай все смятенья отныне.

И пусть моей бедной душе, как каждой,

Все тяжелее от горестных мук.

Но я предпочту, чтобы однажды

Все страданья закончились вдруг!

Думаю, разумнее отнестись к присутствию этой вырезки в архивной папке Ньико как к свидетельству того, сколь неоднозначной была жизнь молодого борца. Он – член национального руководства Движения 26 июля и генштаба вооруженной колонны. Все это накладывает особую ответственность, привносит в жизнь напряженность. И стихотворение, может быть, служило средством поэтизации недосказанных чувств. Для меня же это – весточка из той среды обитания и общения, в которой пребывали герои моей книги. Она помогает мне понять, ощутить, увидеть мир юных сердец, рвущихся объять необъятное. И этот мир общения остается в их жизни как факт, как штрих, как данность, от которой никуда не уйти. Желание юных найти созвучие своим чувствам в поэзии так же естественно, как самим начать писать вирши, поэтизируя «земное» в себе, чтобы воздеть свое общение с любимыми до неземных высей.

В верности моего пути к пониманию мира юных борцов меня убеждает другая архивная папка – личное дело Франка Паиса. Она объемна. Этот человек представлен во всех ипостасях и показывается нам разными гранями: как поэт, художник, вожак молодежи, учитель, сын, брат и даже, представьте себе, как «мужчина в доме». Именно так, с детским максимализмом, он всерьез начал себя воспринимать после скоропостижной смерти отца, который скончался у него на глазах, когда Франку не было еще и шести. Тогда он осознал, что судьбой на него возложена новая обязанность: быть в доме «старшим», стать опорой матери, а двум младшим братьям-погодкам (четырех и трех лет) заменить умершего отца.

Но прежде чем окунуться в архивные документы и свидетельства очевидцев, я бы хотела поделиться своими воспоминаниями о премьере фильма «Давид» (одно из подпольных имен Франка) выдающегося кубинского режиссера и сценариста Энрике Пинеды Барнета.

Шел 1967 год. Я – гость Кубы как победитель конкурса журнала «Куба». Гостей в стране не счесть. Это и делегации Организации Латиноамериканской Солидарности (ОЛАС), и разноликие деятели культуры и искусства, и представители «Героического Вьетнама», в чью программу входит открытие памятника герою вьетнамского народа Нгуэну Ван Чою (он был открыт 27 июля 1967 года на границе с военно-морской базой США Гуантанамо). Народ празднует 14-ю годовщину штурма казармы Монкада в Сантьяго-де-Куба. В рамках праздничной программы и состоялась премьера фильма «Давид», приуроченная к 10-й годовщине гибели героя.

Передать в деталях атмосферу просмотра фильма очень трудно, потому что она уникальна. Сам просмотр стал своего рода диалогом «экрана» со зрителем, который в кадрах киноленты узнавал себя и не упускал возможности прокомментировать события, разворачивавшиеся на экране. А ведь это были не просто рядовые зрители. Присутствовали соратники Франка по подполью, его младший брат, мать.

Вот фотография, на которой запечатлена счастливая семья преподобного пастора Первой баптистской церкви Сантьяго-де-Куба Франсиско Паиса Пискейры: донья Росарио Гарсия Кальвиньо и трое их прелестных сыновей. Так, сменяя кадр за кадром, фильм рассказывает о Франке – Давиде – Сальвадоре – Кристиане, жизнь которого вместилась в два мятежных десятилетия.

За кадром звучит голос: «Я не знаю, мальчонка, кем ты станешь, но я очень тебя ждал, ты есть – и это счастье!» Так уважаемый всеми пастор оповещает свет о рождении первенца. Дата – 7 декабря 1934 года. В стране полыхает революция, сброшен с трона «антильский Муссолини» – диктатор Мачадо.

А вот голос Фиделя Кастро: «Чудовища! Они не понимают, человека какого ума, характера и духовной целостности они расстреляли. Народ Кубы даже не подозревает, кем был Франк Паис, сколько в нем было величественного и многообещающего». И дата на весь экран – 30 июля 1957 года.

22 года жизни, зажатые в тиски двух диктаторских режимов. Годы стремительные, насыщенные, напряженные. А душа разрывается в поисках выхода из собственных тисков и находит его в поэзии, зачитываясь Хосе Марией Эредиа и Хуаном Клементе Сенеа. Хорошо бы съездить в Старую Гавану, на Пасео Марти, к памятнику автору «Ласточки». Но, увы, это невозможно: надо экономить на каждом сентаво. Даже печатку-перстень, символ окончания педагогического училища, выкупить не на что. Пришлось отказаться. А завтра уезжает и любимая подруга, спутница всех лет учебы Элия. Последняя встреча. Он спешит, держа в кармане листок со стихотворением «Tu partida» («К твоему отъезду»), посвященным предстоящему прощанию с любимой.

Ты уходишь, и душа влюбленного

Ввергается в муки ада.

Где снова встречу я твой взгляд?

Огонь, томленье и сама нежность,

Нет сердцу моему покоя…

Стихотворение длинное, и в каждую строчку вложено возвеличенное чувство любви и боязнь ее потерять:

Если в твоем сердце пылает огонь страсти,

к которой взывает твоя душа,

ты обязана помнить того, кто так любит,

и кого разлука губит.

Прощай, моя любовь, и если после встречи

в тебе появятся сомнения в моей любви,

гони их прочь, ибо иначе

рассыплется мое перо, замолкнет лира,

пересохнет горло…

По воспоминаниям Элии, которой он посвятил так много стихов, в годы их учебы самое интересное начиналось вечером. Тогда с «Балкона королевы» в крепости Эль Морро, куда можно было доехать на городском автобусе, они следили за тем, как солнце, в мгновение ока превращаясь в огромный красный шар, лениво погружалось в бурные темные воды океана. Забывались все превратности окружающей действительности, и выражение «vivir una puesta de sol» («жить на закате солнца») вошло в обиход. А я воспринимаю это созвучие как символ, как знак чего-то, что и предотвратить невозможно. Закат солнца…

Однако идиллия радостных личных переживаний длилась недолго. Все изменил военный переворот 10 марта 1952 года. Наверное, можно было по молодости лет остаться в стороне от событий… «Но происходящее вокруг все настойчивее взывало к нашей совести, ждало нашего ответа» – говорит Элия. Мятежный дух не погас; молодые люди не могли смириться с бездействием. Волнение нарастало.

Перемены отразились и на состоянии души Франка. Он – учитель колледжа «Эль Сальвадор» – нес ответственность за разум и чувства своих учеников. Перед ним – примеры великих учителей: Хосе Лус-и-Кабальеро, воспитавший плеяду бесстрашных мамби, и Рафаэль Мария де Мендиве, учитель самого Хосе Марти. Имеет ли право он, Франк Паис, нарушать сложившиеся на Кубе славные традиции по воспитанию мыслящих борцов? Ответ на этот вопрос однозначен: «Нет».

Но Франк и сам еще слишком молод. И нет у него той материальной базы, какая была, скажем, у Луса-и-Кабальеро, директора колледжа, или у прославленного кубинского поэта-классика Мендиве. Перед Франком – большая работа над самим собой, и он с головой уходит в самообразование, сочетая его с идеями необходимости борьбы за совершенное общество без тиранов, без грабителей, угнетателей и коррупционеров-политиков. Он стремится понять себя, вникает в свой внутренний мир. Появляются строки:

Сon mi alma sola

que se alza como gigante

y se retuerce y se arranca las entranas

y se rompe a grita al mundo entero

su dolor y su pena tan inmensas.

В моем переводе это звучит так:

Мою одинокую душу,

которая поднялась подобно титану,

перекрутили и вырвали нутро.

Она разрывается и кричит всем миру

о боли своей и безмерной печали.

Или другой фрагмент:

Встречаясь с моими снами,

Душа разрывается от любви.