Выдача преступников

Международный военный трибунал для суда над главными военными преступниками на Дальнем Востоке, образованный 19 января 1946 г. в Токио по требованию Потсдамской декларации от 26 июля 1945 г., принятой в результате переговоров между союзными правительствами, благодаря которым в отличие от Нюрнбергского трибунала в нем уже было представлено 11 государств (СССР, США, Китай, Великобритания, Австралия, Канада, Франция, Нидерланды, Новая Зеландия, Индия и Филиппины); проходил в Токио с 3 мая 1946 г. по 12 ноября 1948 г.

Международный трибунал для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории бывшей Югославии с 1991 г., учрежденный 25 мая 1993 г. резолюцией 827 Совета Безопасности ООН;

Международный трибунал по Руанде, учрежденный 8 ноября 1994 г. резолюцией 955 Совета Безопасности ООН и полномочный в соответствии с положениями его Устава осуществлять судебное преследование лиц, ответственных за геноцид и другие серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории Руанды, и граждан Руанды, ответственных за подобные нарушения, совершенные на территории соседних государств, в период с 1 января по 31 декабря 1994 г.[417 - Резолюции и решения Совета Безопасности за 1994 год. Совет безопасности. Официальные отчеты: Сорок девятый год. ООН. Нью-Йорк, 1996.]

Параллельно с учреждением «разовых» международных трибуналов утверждается идея формирования постоянно действующего международного уголовного суда. Еще при выработке проекта Статута Постоянной Палаты Международного Правосудия в 1920 г. ставился вопрос о включении в компетенцию Палаты дел об уголовной ответственности, а в более поздних проектах создания органа международного уголовного правосудия, разработанных Ассоциацией Международного права и Международной ассоциацией уголовного права, предусматривалось образование в составе этой Палаты особого отделения для рассмотрения уголовных дел.[418 - Проект Статута указанной Палаты был разработан в соответствии со ст. 14 Пакта Лиги Наций, принят Ассамблеей Лиги Наций 13 декабря 1920 г. и вступил в силу в сентябре 1921 г.]

С учреждением в 1945 г. Международного Суда ООН неоднократно высказывались предложения о прямом наделении последнего полномочиями в области преследования за международные преступления. Вопрос о создании в его структуре уголовной камеры путем изменения Устава ООН и Статута Международного Суда обсуждался в комитетах ООН по международной уголовной юстиции в 50-х годах. Однако ввиду трудностей внесения изменений в учредительные документы при весьма спорном характере вопроса о международном уголовном суде и его функциях эта идея была отвергнута.[419 - Сегодня многими исследователями обращается внимание на то, что Международный Суд ООН и международный уголовный суд – различные органы как по целям создания, так и по компетенции. У каждого из этих органов есть свои особые функции, своя роль. Если первый служит средством мирного разрешения межгосударственных споров путем судебного разбирательства, то второй призван стать органом правосудия для применения норм международного уголовного права, т. е. установления виновности и определения уголовной ответственности и наказания индивидов за преступления, составляющие серьезные нарушения международного права (См., напр.: Фисенко И. В. Борьба с международными преступлениями в международном уголовном праве. С. 67).]

Комиссия международного права, возобновившая в 1982 г. работу над проектом Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, также неоднократно высказывала мнение Генеральной Ассамблее ООН, что его принятие не принесет ожидаемого эффекта, если не будет сопровождаться созданием органа международной уголовной юстиции.[420 - См.: Док. ООН А/38/10, п.(c)(1); А/41/10, пп. 146–148, 185; А/42/10, пп. 29–36; А.44/10, пп. 211–216.] 4 декабря 1989 г. по инициативе стран Карибского бассейна Генеральная Ассамблея своей резолюцией 44/39 предложила Комиссии рассмотреть вопрос о создании международного уголовного суда или другого международного судебного механизма с юрисдикцией над лицами, совершившими определенные в разрабатываемом ею Кодексе преступления, после чего Комиссия рассмотрела различные варианты создания такого органа и включила этот анализ в свой доклад Генеральной Ассамблее[421 - См.: Док. ООН А/45/10, пп. 106–165.].

После принятия в 1991 г. проекта Кодекса в первом чтении Комиссия смогла целиком переключиться на работу над вопросом о возможности создания международной уголовной юстиции, которая завершилась принятием ею в 1994 г. проекта Устава международного уголовного суда и рекомендацией по созыву дипломатической конференции для его рассмотрения.[422 - См.: Верещетин В. С. О работе 46-й сессии Комиссии международного права ООН // Московский журнал международного права. 1994. № 4. С. 36–43.] В 1996 г. было принято принципиальное решение о созыве такой конференции,[423 - Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН 51/207 от 17 декабря 1996 г.] а в период с 15 по 17 июля 1998 г. она состоялась в Риме, где 17 июля был принят окончательный текст Статута.

Учрежденный на основании Римского статута Международный уголовный суд должен устанавливать отношения с ООН посредством соглашения, одобряемого Ассамблеей государств – участников настоящего Статута, и призван быть постоянным органом, уполномоченным осуществлять юрисдикцию в отношении физических лиц, ответственных за самые серьезные преступления, вызывающие озабоченность международного сообщества (ст. 1, 2 Римского статута).

Политический успех Римской конференции можно признать состоявшимся несмотря на сдержанное отношение к учрежденному на ней Суду со стороны некоторых постоянных членов Совета Безопасности ООН (США, Китая и в определенной мере России). Кроме того, Комиссия международного права ООН считает целесообразным, чтобы государства изучили возможность учреждения отдельных международных уголовных судов с региональной и субрегиональной юрисдикцией, в которых можно было бы проводить разбирательства по делам о серьезных международных преступлениях (в том числе по делам о терроризме), и включения таких судов в систему ООН.

Изложенные обстоятельства являются свидетельством того, что в международном праве активно продолжается процесс создания международной уголовной юстиции, а вместе с ним – процесс формирования международного уголовного процесса. И несмотря на то, что традиционная концепция о комплексном характере международного уголовного права продолжает владеть умами,[424 - См.: Грабарь В. Э. Материалы к истории международного права в России (1647–1917). М., 1958. С. 457; Решенное Ю. А. Борьба с международными преступлениями против мира и безопасности. М., 1983. С. 63; Костенко Н. И. Развитие концепции международного уголовного права в отечественной литературе // Государство и право. 2001. № 12. С. 88.] в настоящее время наблюдается тенденция к более четкому разграничению материального и процедурного уголовного права как на нормотворческом, так и на доктринальном уровне.

Указанная тенденция проявилась не только в предложенном Комиссией международного права Проекте Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества. Согласно ст. 15 Устава Международного трибунала по Югославии данный орган был наделен «полузаконодательной» функцией по подготовке уголовно-процессуального кодекса, в рамках осуществления которой 11 февраля 1994 г. Трибунал принял Правила процедуры и доказывания, а 5 мая 1994 г. – Правила содержания под стражей.[425 - См. соответственно: Док. ООН IT/32 и IT/38/Rev.3.] В Римском статуте нормы материального уголовного права (составы преступлений, общие принципы ответственности) и процессуального (вопросы процедуры и судоустройства) также регламентируются раздельно, при том, что в развитие Статута еще предстоит принять Элементы преступлений и Правила процедуры и доказывания.

Результатом этой эволюции являются все чаще встречающиеся утверждения об оформлении международного уголовного права и процесса в самостоятельные отрасли, имеющие свои специфические предметы, режимы юридического регулирования и круг применимых правовых источников.[426 - См.: Усенко Е. Т. Соотношение и взаимодействие международного и национального права и Российская Конституция // Московский журнал международного права. 1995. № 2. С. 25; Лобанов С. А. Международно-правовые аспекты уголовного судопроизводства по делам о военных преступлениях // Государство и право. 1998. № 5. С. 76–84; Костенко Н. И. Судопроизводство Международного уголовного суда – основа международного уголовного процесса // Государство и право. 2001. № 2. С. 64–70; Цепелев В. Ф. Международное сотрудничество в борьбе с преступностью. М., 2001. С. 72; Кибальник А. Г. Современное международное уголовное право: понятие, задачи и принципы / Под науч. ред. А. В. Наумова. СПб., 2003.С вопросом о применимом праве тесно связан вопрос о применимых мерах наказания. В свете отмеченной тенденции весьма вероятным представляется в перспективе и выделение из международного уголовного права норм, посвященных регламентации процедуры исполнения наказания, с обособлением их в относительно автономное образование – международное пенитенциарное право.В основе решения этого вопроса должно лежать предварительное решение проблемы назначения наказания в рамках международного уголовного права, и прежде всего установление шкалы наказаний и определение исполняющих их пенитенциарных учреждений. Пока же уставы международных уголовных судов оставляют большую свободу судейскому усмотрению в назначении наказания, ограничивая ее лишь невозможностью выбора его вида, каковым может быть только тюремное заключение. Что же касается его сроков, то в их определении суды должны руководствоваться общей практикой вынесения приговоров о тюремном заключении в национальных судах бывшей Югославии или Руанды (ст. 24 Устава Трибунала по Югославии и ст. 23 Устава Трибунала по Руанде).Соответственно, отбытие тюремного заключения предполагается в Руанде или в любом из государств, выразивших готовность принимать у себя осужденных для исполнения назначенного наказания в соответствии с применимым в них законодательством при надзоре со стороны международного трибунала (ст. 27 Устава Трибунала по Югославии и ст. 26 Устава Трибунала по Руанде).Таким образом, сфера применения национального права при назначении наказания и исполнении приговора остается весьма значительной. Между тем очевидно, что и на стадии исполнения приговора борьба с международными преступлениями не должна рассматриваться в качестве частного дела государства, на территории которого или гражданами которого они были совершены. Поэтому избавление пенитенциарных учреждений от жесткой привязки к национальному законодательству представляется неизбежным.Симптоматичным в этом отношении представляется Римский статут, который устанавливает приблизительную шкалу наказаний (лишение свободы на срок до 30 лет, пожизненное лишение свободы, штраф, конфискация доходов, имущества иактивов, полученных в результате преступления), называет критерии определения меры наказания (тяжесть преступления и личность осужденного), а также указывает на несвязанность этих правил с применением мер наказания, установленных национальным законодательством государств (см. ст. 77, 78, 80).Собственно, в том же состоит и специфика функционирования норм международного права, обусловливающих ответственность за преступления международного характера. В отличие от внутреннего уголовного законодательства международные конвенции, как правило, лишь устанавливают преступность тех или иных деяний, в некоторых случаях более или менее подробно характеризует их составы, оставляя открытым вопрос о конкретной санкции за их осуществление, не указывая конкретной меры наказания (в лучшем случае рекомендуется тот или иной вид наказания). Ее установление – исключительная прерогатива каждого отдельного государства. Но в данном случае такая ситуация представляется совершенно оправданной, так как указанные нормы, не обладая свойством самоисполнимости, не предполагаются к прямому применению силами международной юстиции, подлежат имплементации в национальное законодательство, где они и обретают недостающую санкцию, применяемую соответственно органами национальной юстиции.]

Отмеченное разделение международных уголовно-правовых норм материального характера и соответствующих им процедурных норм является важным и для понимания того, какие вопросы экстрадиции лиц, виновных в совершении международных преступлений, носят уголовное, а какие – уголовно-процессуальное значение. Ибо обособление международно-правовых норм процессуального и судоустройственного характера, с одной стороны, и систематизация международно-правовых норм уголовно-материального характера, должная завершиться принятием Международного уголовного кодекса, – с другой, неизбежно связаны с определением места, отводимого в этом Кодексе вопросам юрисдикции и экстрадиции.

Здесь следует иметь в виду, что учреждение постоянно действующего международного органа правосудия не затрагивает права государств самим судить лиц, совершивших международные преступления. Более того, в отличие от Уставов международных трибуналов по Югославии и Руанде, признающих параллельную юрисдикцию, но недвусмысленно закрепляющих приоритет их юрисдикции по отношению к юрисдикции национальных судов,[427 - Это означает, что на любом этапе судебного разбирательства Международный трибунал может официально просить национальные суды передать ему производство по делу при том, что возможности движения данного дела в обратном направлении, т. е. передачи его Трибуналом национальным судам, Уставом не предусматривается (см.: ст. 9 Устава Трибунала по бывшей Югославии и ст. 8 Устава Трибунала по Руанде).]одним из основных принципов организации постоянно действующего Международного уголовного суда является принцип субсидиарности, согласно которому он призван дополнять национальные органы уголовной юстиции в случае, если они отсутствуют или не могут должным образом выполнить своих функций в отношении международных преступлений. Если же государство приняло решение самостоятельно осуществлять уголовное преследование за указанные преступления, Международный суд не может принять дело к рассмотрению.[428 - Развернутое изложение этот принцип нашел в ст. 17 Статута, согласно которой дело не может быть принято к производству в Суде, если оно уже расследуется государством, которое обладает в отношении его юрисдикцией, за исключением случаев, когда это государство не желает или не способно вести расследование или возбудить уголовное преследование должным образом. При этом бремя доказывания наличия этих условий лежит на Суде.Для выявления «нежелания» в данном контексте учитывается наличие одного или нескольких следующих факторов: а) национальное судебное разбирательство проводится с целью оградить соответствующее лицо от уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию настоящего Суда; b) имеет место необоснованная задержка с проведением судебного разбирательства, которая в сложившихся обстоятельствах несовместима с намерением предать соответствующее лицо правосудию; с) судебное разбирательство не проводится независимо и беспристрастно, а порядок, в котором оно проводится, в сложившихся обстоятельствах является несовместимым с намерением предать соответствующее лицо правосудию (ч. 2 ст. 17).Для выявления же «неспособности» в конкретном деле учитывается, в состоянии ли данное государство, в связи с полным либо существенным развалом или отсутствием своей национальной судебной системы, получить в свое распоряжение обвиняемого либо необходимые доказательства и свидетельские показания или же оно не в состоянии осуществлять судебное разбирательство еще по каким-либо причинам (ч. 3 ст. 17).]

Таким образом, в настоящее время систему международной уголовной юстиции в отношении международных преступлений образуют национальные структуры в лице внутригосударственных судов, реализующих универсальную юрисдикцию, и международные институционные элементы, реально представленные международными уголовными судами ad hoc, а потенциально – постоянно действующим Международным уголовным судом, призванным стать центральным органом международной уголовной юстиции. При этом характерным остается сохранение приоритетности национальных структур, по отношению к которым международные органы носят подкрепляющий, вспомогательный характер.

Признание внутригосударственных судов частью международной уголовной юстиции не должно вызывать сомнений, если только не отождествлять понятия «юстиция» и «юрисдикция». Последняя предполагает наличие адекватного ей юрисдикционного органа. Международная – соответственно международного уголовного судебного органа, критериями для квалификации какового как международного являются характер применяемого права, подсудных преступлений, а также правовая основа создания и функционирования. Однако для такой деятельности, как правосудие, «в первую очередь важно, не где (в каком органе) оно осуществляется, а каким образом, согласно каким правилам. Международное правосудие должно осуществляться в соответствии с международным правом. Но совсем не обязательно это происходит в международном органе».[429 - Фисенко И. В. Борьба с международными преступлениями в международном уголовном праве. С. 103.]

Следовательно, осуществляет ли национальный суд территориальную, персональную или реальную юрисдикции, когда он отправляет правосудие над индивидами, совершившими преступления против мира и безопасности человечества, вынося приговор в соответствии с положениями международного уголовного права, он защищает всеобщие международные блага, против которых направлены международные преступления.[430 - Об универсальном, или международном, характере юрисдикционной основы деятельности национальных судебных органов, реализующих международную уголовную ответственность индивида, т. е. ответственность, установленную нормами международного права, писали многие авторы (См.: Левин Д. Б. Ответственность государств в современном международном праве. М., 1966. С. 43; Решетов Ю. А. Борьба с международными преступлениями против мира и безопасности. М., 1983. С. 194–195; Атливанников Ю. Л., Энтин М. Л. Преступления против мира и человечества: проблемы кодификации и институционализации международной юстиции // Международные суды и международное право. Сб. обзоров. М., 1986. С. 80).] Важно лишь, чтобы эти преступления правомерным образом входили в компетенцию национальных судов. И тогда становится очевидным, что в материальном правоотношении, возникающем в случае нарушения норм международного уголовного права, индивиду, виновному в их нарушении, противостоит множество государств, уполномоченных на реализацию в его отношении своей юрисдикции.

С тем большим основанием вывод об осуществлении международной юрисдикции относительно рассматриваемых преступлений относится к международному уголовному суду, даже если по внешней видимости сфера его полномочий ограничена рамками определенной территории или кругом определенных граждан. Так, трибунал по Руанде наделен полномочиями судебного преследования за международные преступления, совершенные либо на территории Руанды, либо гражданами Руанды на территории соседних государств, т. е. полномочиями по осуществлению территориальной юрисдикции с некоторым ее расширением за счет персональной юрисдикции. Однако его учреждение Советом Безопасности ООН и предметная компетенция не оставляют сомнений в том, что данный орган призван отправлять правосудие от имени международного сообщества.

Вместе с тем признание международного суда лишь в качестве органа, дополняющего национальные органы уголовной юстиции (ст. 1 Римского статута), означающее, что он осуществляет свое право на наложение международной уголовной ответственности в случае невозможности либо отказа национального правоприменителя реализовать данное правомочие, свидетельствует о том, что в Статуте нашла воплощение концепция суда не с исключительной, а с параллельной юрисдикцией. Это означает, что за государствами остается свобода выбора между Международным судом и выдачей преступника другому государству или преданием его собственному суду.

По видимости, эта коллизия носит процессуальный характер, обнаруживая «двойственную природу» внутригосударственных судов, сторонники которой (Ж. Ссель, Ч. Шройер) полагают, что в рамках национальной правовой системы они действуют как государственные органы, а в рамках международной – как органы международного сообщества. Однако за компетенцией суда, в каком бы качестве он ни выступал, всегда стоит применимое материальное право.

Исходя из этого, существо международно-правовых норм уголовно-материального характера таково, что обязанности физического лица, совершившего международное преступление, подвергнуться репрессии в соответствии с международным уголовным правом, т. е. претерпеть какие-либо негативные последствия по причине совершенного, противостоит правомочие соответствующего судебного органа подвергнуть его правоограничениям. При этом возможность применения указанных норм как национальным, так и международным судебным органом означает, что в возникающем на их основе правоотношении правонарушителю могут противостоять сразу два субъекта правоприменения – национальный (приоритетный) и международный (дополняющий национальные органы уголовной юстиции), по причине чего и само по себе охранительное правоотношение может иметь «ступенчатый» характер.[431 - Кибальник А. Г. Современное международное уголовное право: понятие, задачи и принципы / Под науч. ред. А. В. Наумова. СПб., 2003. С. 123.]

Для целей нашего исследования не столь уж важно, как применяет национальный суд нормы международного уголовного права – опосредованным (т. е. через применение положения национального уголовного закона) или непосредственным образом, отправляя правосудие от имени всего человечества. Важно то, что функционирование международных судебных органов, не ставящих по сомнение права государств самим судить лиц, совершивших международные преступления, неизбежно порождает феномен параллельной уголовной юрисдикции.

Всякая же параллельная юрисдикция вызывает потребность в механизме разрешения юрисдикционных коллизий. Одним из элементов такого механизма является и экстрадиция. Но не только она.

Согласно ст. 86 Римского статута государства обязуются всесторонне сотрудничать с Международным уголовным судом в проведении им расследования подпадающих под его юрисдикцию преступлений и осуществлении уголовного преследования за эти преступления. Одной из форм такого сотрудничества является предусмотренная ст. 89 Статута передача лица Суду государством, на территории которого оно находится. Тем самым устанавливается терминологическое различие между передачей государством такого лица в Международный суд и его выдачей другому государству.

Свидетельством тому, что это различие носит не только терминологический, но и смысловой характер, является ст. 102 Статута, специально определяющая, что «передача» означает доставку лица государством в Суд в соответствии с настоящим Статутом, а «выдача» – доставку лица одним государством в другое в соответствии с положениями международного договора, конвенции или национального законодательства.

В отношениях же между государствами, связанными международными обязательствами о выдаче, основным принципом разрешения юрисдикционной коллизии остается принцип aut dedere, aut judicare, который обеспечивает неотвратимость наказания в системе международной уголовной юстиции в условиях параллельной юрисдикции.

Указанный принцип был сформулирован Гуго Гроцием, исходившим из того, что поскольку «государства не должны допускать, чтобы другое государство вооруженной силой вступало в их пределы ради осуществления наказания», постольку «государство, в котором находится тот, кто уличен в преступлении, должно или само по требованию другого государства наказать по заслугам преступника, или же представить это усмотрению соответствующего государства»[432 - Гооций Г. О праве войны и мира. М., 1956. С. 508.].

§ 5. Механизм экстрадиционного регулирования

Итак, осуществление уголовной юрисдикции внутригосударственными органами покоится на некоторых принципах, главенствующими из которых являются: территориальный принцип, определяющий ответственность за преступления, совершенные в пределах территории государства; национальный принцип, устанавливающий ответственность граждан государства за преступления, совершенные за его пределами; реальный принцип, устанавливающий ответственность неграждан за преступления, совершенные за пределами государства, но против интересов этого государства или его граждан; универсальный принцип, регулирующий борьбу с преступлениями, посягающими на интересы нескольких государств или всего международного сообщества.

Указанные юрисдикционные критерии составляют неотъемлемый компонент уголовного закона, отвечая на вопрос о том, каким образом его действие имеет пространственный характер. Однако в определении их соотношения, на наш взгляд, допускается та же ошибка, что и в отношении принципов действия закона во времени. Подобно тому, как перспективное действие закона считается правилом, а ретроактивное и ультраактивное – исключением из него, территориальное действие закона признается основным, а экстерриториальное и экстратерриториальное – рассчитанным на особые случаи (подчиненным, дополнительным, субсидиарным).[434 - В частности, А. А. Тиле писал, что «в настоящее время не подвергается сомнению то, что законы имеют территориальное действие, но в особом порядке и в особых случаях, и экстерриториальное действие» (Тилле А. А. Время, пространство, закон. М., 1956. С. 104). См. также: Броунли Я. Международное право: В 2 кн. Кн. 1. С. 428.]

В действительности различные юрисдикционные критерии служат базой для организации социально-правового пространства различных типов: геополитического (территориальная и защитная юрисдикция), социально-политического (активная и пассивная персональная юрисдикция), космополитического (универсальная юрисдикция). Исходной же посылкой организации данной правовой среды служит тезис о таком взаимодействии режимов регулирования, при котором пространственный режим базируется на какой-либо социальной функции, а функциональный режим предполагает определенное социальное пространство.

Следовательно, подобно тому как различные принципы действия закона во времени отражают бытие уголовно-правовой нормы в различных временах (в прошлом, настоящем и будущем), так и принципы действия уголовного закона в пространстве выражают бытие той же нормы в различных социальных пространствах (в геополитическом, социально-политическом, космополитическом и международном). Исходя из этого, все преступления, могущие оказаться под юрисдикцией того или иного государства, можно разбить на три группы.

На группу преступлений общеуголовного характера распространяются территориальный, национальный и реальный принципы действия закона, ибо здесь речь идет о социальном пространстве, предстающем в виде государственно организованного общества.

Для группы международных преступлений характерен универсальный критерий действия закона. Даже если в отдельном международно-правовом акте говорится о привлечении виновного в таком преступлении лица по месту его совершения, универсализм его ответственности вытекает из того, что своим источником она имеет согласованную волю международного сообщества. То обстоятельство, что по внутреннему праву не установлена ответственность за какое-то действие, признаваемое преступным по международному праву, не освобождает совершившее его лицо от ответственности. Таков непреложный общепризнанный принцип международного права. Следовательно, здесь мы имеем дело с социальным пространством иного (международного) уровня, благодаря чему и универсальность приобретает иное значение: она предполагает не только, а в отдельных случаях – и не столько, внетерриториальность содеянного и внегражданственность деятеля, сколько наднациональность оснований ответственности за содеянное. В этом смысле универсализм ответственности за международные преступления есть та же территориальность или гражданская принадлежность применительно к общеуголовным преступлениям, только под территорией здесь понимается все освоенное человечеством пространство, а под гражданством – принадлежность к человечеству.

В группе преступлений международного характера универсализм также приобретает двойной (хотя и отличный от универсализма международных преступлений) смысл. В одном своем качестве он означает экстратерриториальность преступления и внегражданственность его субъекта, в другом – унифицированность нормативной базы для ответственности за такого рода преступления.

Одновременное действие принципов, лежащих в основе организации разных типов социального пространства, изначально содержит в себе коллизию, порождая параллельную юрисдикцию и возможность двойной ответственности. Это требует осмысления природы противоречий между параллельными правовыми мирами, правового механизма перехода субъектов из одного правового пространства в другое и необходимых для этого транзиторных норм. Заметим при этом, что та часть учения о действии закона в пространстве, которая интерпретируется в формалистическом духе, базируется на неких априорных посылках фрагментарности этого пространства, тогда как подлинное знание о предмете нашего исследования может дать только представление о его бесконечности.

В этой связи о содержании понятий «уголовное право» и «пространство» можно говорить только применительно к конкретному единству уголовно-правовых явлений в определенной системе их функционирования, а не к абстрактному конгломерату единичных явлений, включенных в состав анализа по внешнему признаку. Следовательно, о конкретно-социальном содержании данных понятий имеет смысл говорить лишь тогда, когда указывается предмет, «тело» отсчета, к которому они относятся. В одном случае таковым является уголовно-правовая система, функционирующая на внутрисистемном уровне, а в другом – ее взаимодействие с другими правовыми системами на межсистемном уровне. Сообразно с предложенной выше трактовкой уголовной ответственности можно выделить три направления исследований бытия уголовного права в окружающем пространстве.

В субстанциональном ракурсе предметом пространственного описания является не уголовное право само по себе, а уголовно-правовая система, определенным образом взаимодействующая с окружающей правовой средой. Особенности этого взаимодействия определяют и пределы протяженности уголовного права в пространстве. В этом плане экстрадиция являет собой форму социально необходимой взаимопомощи государств в реализации экстратерриториального действия их национальных уголовно-правовых систем, отвечающей в конечном счете интересам обеспечения безопасности всех участвующих в ней стран.

Ключ к разгадке данной формы следует искать в развитии организуемого ею содержания. Содержание же означенного взаимодействия образует сложный диалектически противоречивый процесс самоопределения и жизнедеятельности отдельных государств, который характеризуется, с одной стороны, их обособлением, а с другой – их объективной взаимозависимостью, обусловливающей необходимость согласовывать свои интересы с интересами других.

Непосредственным и практическим выражением суверенитета государства является его безраздельное господство в пределах своей территории, на которой оно обладает всей полнотой юрисдикции. В основе последней лежит территориальный принцип.

Иное дело юрисдикция, осуществляемая за пределами территории государства на основании национального, реального или универсального принципов. В отличие от полной юрисдикции, означающей власть государства предписывать определенные правила поведения и обеспечивать их реализацию всеми законными средствами, имеющимися в его распоряжении в пределах своей территории, экстратерриториальная юрисдикция, предполагая способность государства предписывать правила поведения для лиц, находящихся за рубежом, ограничена в использовании средств, обеспечивающих их соблюдение. Поэтому осуществление государством персонального, реального или универсального принципов во всем объеме возможно лишь тогда, когда соответствующее лицо окажется в сфере его полной юрисдикции.

Ограниченность экстратерриториальной юрисдикции и восполняется институтом выдачи преступников – такой формой взаимодействия между государствами, когда одно из них, испытывая потребность в применении мер уголовной ответственности к данному лицу, но не имея легальной возможности собственными силами обеспечить его физическое присутствие в судебном или исправительном учреждении, обращается за помощью к другому, которое имеет возможность осуществить юрисдикцию принуждения в отношении этого лица.

Установление такого рода формы взаимоотношений между государствами предполагает признание каждым из них юрисдикции другого в отношении данного лица. В связи с этим процесс передачи выдаваемого лица не сводится к передаче одним государством другому юридических полномочий для осуществления уголовного преследования, как утверждал, например, Т. Воглер.[435 - Vogler Т. Auslieferungsrecht und Grundgesetz. Berlin, 1970. S. 332.] Иначе окажется, что именно в результате акта выдачи запрашивающее государство получает от запрашиваемого государства соответствующие полномочия на наказание данного лица, тогда как в действительности оно обладает ими столь же суверенно и изначально, коль скоро речь идет о субъекте, нарушившем предписания данного государства.

Другое дело, что, располагая предписательной юрисдикцией в отношении лица, находящегося на территории другого государства, запрашивающее государство не может реализовать там свою исполнительную и судебную юрисдикции. Поэтому последнее, прибегая к помощи запрашиваемого государства, получает не власть наказывания, которой запрашивающее государство уже обладает, а реальную возможность воспользоваться таковой в отношении лица, нарушившего его уголовный закон. А помощь сводится лишь к обеспечению либо участия в судебном заседании непосредственных фигурантов, в отсутствие которых процесс просто не может состояться, либо их «физической материализации» в соответствующих исправительных учреждениях, без чего процесс исполнения наказания лишается самого существа.

Однако осуществление юрисдикции принуждения оказывающим помощь государством не может базироваться только на том, что лицо находится на его территории. Для всякого принуждения нужны правовые основания. В этой связи осознанная государствами способность быть сорегуляторами соприкасающихся отношений подталкивает к определению узловых точек совместимости и взаимодействия их правовых систем. Соответственно в экстрадициогенезе формируются и основания выдачи, важнейшим из которых является условие двойной преступности, или двойной подсудности. Поэтому Международная ассоциация уголовного права справедливо определяет экстрадицию как акт межгосударственной судебной взаимопомощи по уголовным делам, имеющий целью передачу лица, преследуемого в уголовном порядке или осужденного, из пределов подсудности одного государства в пределы подсудности другого государства.[436 - См.: Подшибякин А. С., Подшибякин С. А. Экстрадиция как форма международного сотрудничества в борьбе с транснациональной преступностью // Современные проблемы борьбы с транснациональной преступностью: Материалы Международной научно-практической конференции (г. Сочи, 9-12 октября 2000 г.). С. 40.]

Коррелятивной формой, обеспечивающей целостность дифференцированной мировой системы посредством согласования интересов отдельного государства с интересами других государств и мирового сообщества в целом, является международное право, при посредстве которого социальный (моральный) долг оказывать друг другу помощь в обеспечении неотвратимости уголовной ответственности за содеянные преступные деяния модифицируется в юридическую обязанность выдачи преступников.

В этом смысле не так уж не прав был С. Мокринский, когда писал, что выдача есть «акт самопомощи» и государство «должно выдавать преступников, радея о своем правовом строе», поскольку выдача преступника – «такое же средство защиты туземного правопорядка, как и другой – более наезженный путь – наказание преступника самим государством… Пришелец из-за границы не менее опасен для туземного правопорядка, чем если бы совершил преступления на территории туземного государства».[437 - Мокринский С. Юридическая природа выдачи преступников и типовая конвенция Союза ССР // Советское право. 1924. № 6 (12). С. 49.] Однако это положение имеет смысл лишь в том контексте, что данное государство, оказывая правовую помощь другому государству посредством выдачи ему преступника, в конечном счете вносит свой вклад в умножение правопорядка в мировом сообществе, т. е. «помогает себе» в той мере, в какой оно едино со всей человеческой цивилизацией и неотделимо от нее.

Таким образом, «посредством подобной формы международного сотрудничества на практике достигается почти универсальная система защиты самых значимых общественных ценностей и обеспечиваются серьезные гарантии того, что лица, виновные в совершении тяжких преступлений, будут наказаны независимо от того, где они находятся, и того, компетентно ли государство, в котором они скрываются, с учетом пределов действия своего уголовного права привлечь их к ответственности».[438 - Велчев Б. «Политическое преступление» в международном уголовном праве. С. 79.]

Институциональный уровень предполагает анализ транзиторных пространственных норм, при посредстве которых осуществляется взаимодействие национальных правосистем, действующим субъектом которых является выдаваемое лицо.

Традиционные постулаты теории правовых коллизий таковы: