«Ризоморфный клубок»: когниция vs коммуникация

А.И.: 7. в ваших окнах нет ? а у нас есть ?

В данном фрагменте мы можем наблюдать такие признаки агрессивного коммуникативного поведения, как повышение громкости голоса, появление раздраженного тона, мимика недовольства (поджала губы, нахмурилась), резкое сокращение личной дистанции, взгляд в упор, многочисленные повторы (вот это, вот это). Но при этом взгляд остается ласковым, а завершается интеракция искренним смехом.

Внуки, Игорь и Артем, стремясь выстроить самостоятельную линию коммуникативного поведения, предпочитают приемы коммуникативного саботажа: часто отвечают невнятно или очень тихо на вопросы старших, пропускают коммуникативный ход, молчат в ответ:

(15) В.Н.: 1. а что любишь? больше всего?

Игорь: 1. (тихо) бубуган

В.Н.: 2. а-А?

Игорь: 2. (громче) бубуган

Часто уход от коммуникации выражается невербально: ребенок отворачивается, ложится на диван, начинает баловаться, отводит взгляд.

Однако при очевидной авторитарности бабушек и стремлении внуков отстоять свою коммуникативную независимость, а возможно, и навязать свои правила взаимодействия, обе стороны готовы к «коммуникативному ремонту» (Schegloff, 1968). В случае риска прерывания коммуникации бабушки прибегают к эмпатическим репликам без конкретного адресата («в воздух») с дальнейшим запросом присоединения:

(16) А.И.: труды наши тяжкие ? да Артем ?

Важную роль играет такое паравербальное «бабушкино» средство, как вздох: к нему прибегают, чтобы избежать коммуникативного разрыва в случае нескольких пропусков реплики со стороны внука или в ситуации затянувшегося молчания

(17) А.И.: 1. у тебя лиственный лес ? или ? …хвойный ?

Артем: 1. …

А.И. 2. (шепотом) громче / (почти кричит) Я ЖЕ НЕ ? СЛЫШУ ? / я же ? баушка ?

Артем: 2.…

А.И.: 3. # вздыхает # давненько мы с тобой не рисовали ? да ?

Артем: 3.…

А.И.: 4. # вздыхает, смотрит на рисующего внука #

Артем: 4. да ?

Мальчики же чаще используют для предотвращения разрыва коммуникации невербальные средства, например, ловят взгляд бабушки и улыбаются.

Обратимся теперь к описанию когнитивно-дискурсивных механизмов взаимодействия.

Здесь также мы можем наблюдать две разнонаправленные тенденции: бабушки, с одной стороны, стремятся создать некую модель мира, общую с внуками, которая была бы понятна обоим поколениям, используя стратегии когнитивной рекогносцировки и дополнения собственной модели мира, а с другой стороны, стремятся всячески подчеркнуть те различия, которые имеются в моделях мира двух поколений, a priori принимая собственную за наиболее полную и прибегая к когнитивной коррекции модели мира внуков.

Стратегия когнитивной рекогносцировки преследует цель диагностировать наличие отличий в моделях мира и установить какие-то общие «вехи». В примере 18 она реализуется, например, на основе вопросов относительно будущей модели поведения в ситуации заучивания стихотворения (пр. 18 ну вот стихотворение будешь учить (‘как ты это будешь делать, если не понимаешь, о чем речь?’)), толкования слова (што такое риск?):

(18) А.И.: 1. (прочитали стихотворение) вот так ? вот? а што такое ? [0,01] рисковый парень? # оба откидываются назад, бабушка смотрит на внука, а он в потолок #

2. ну вот стихотворение будешь учить # смотрит вниз, делает движение кистью от себя # а што такое ? [0,01] риск ?

Артем: 1. (тихо) не зна-а-ю ?

В продолжении интеракции бабушка дает толкования слова сама, приступая к коррекции модели мира внука. В примере 14 для осуществления когнитивной рекогносцировки используется вопрос-загадка, касающийся узнавания референта (форточка). Выяснив, что внук знает, что это такое, бабушка, тем не менее, подчеркивает отличия в опыте при помощи противительной конструкции (в ваших окнах нет, а у нас есть).

Дополнение модели мира ребенка часто происходит с опорой на историю семьи посредством меморативов. В одной из секвенций бабушка спрашивает Артема, почему у него на рисунке нет палатки. Внук говорит, что палатку сюда не довезти, на что бабушка возражает: а лодка?

(19) А.И.: а у нас есть байдарка (интонация интриги) # смотрит с прищуром, хитро # лодка такая она разбирается # показывает примерно ширину лодки руками # а потом когда на берег приезжают # указывает рукой на воображаемое место впереди себя # ее собирают # делает крутящее движение двумя руками # там каркас # показывает челночными движениями кистей рук, какой каркас # т-твой папа на ней плавал когда ему было 4 годика # смотрит хитро, внимательно, смеется #

Следует отметить, что по жестикуляции, невербальному сопровождению эта секвенция является самой богатой в часовой записи. Очевидно, момент дополнения модели мира младшего поколения в части истории семьи – это один из наиболее важных моментов дискурса.

Но можно наблюдать и обратные случаи, когда дополнению подвергается модель мира представительницы старшего поколения:

(20) В.Н.: 1. (удивленно) а чо эт такое ?

Игорь: 1. #поворачивается лицом к бабушке, смотрит на нее# бакуган эттакие игрушки [0,03] они форму… [0,03] ну… [0,02] # затрудняется, отворачивается #

В.Н.: 2. ты мне расскажешь покажешь ?

Но в отличие от бабушки внук испытывает проблемы с вербализацией объяснения, избегает и невербальных средств, и бабушка приходит ему на помощь, сглаживая коммуникативную неудачу.

Выделим основные моменты, обратившие на себя внимание при анализе данных дискурсивных взаимодействий бабушек с внуками:

1) оба коммуниканта в диадах заинтересованы в сохранении эмпатии в общении, в его продолжении, однако при этом наблюдается коммуникативная конкуренция: старшее поколение стремится сохранить роль доминирующего коммуниканта, лидера мнений, а младшие – сохранить свою независимость, прибегая к роли «ускользающего» коммуниканта;

2) организуя взаимодействие, старшее поколение одинаково успешно пользуется как вербальными, так и невербальными и паравербальными средствами, в то время как младшие предпочитают невербальные и просодические;

3) на когнитивном уровне взаимодействия участники диад стремятся к моделированию некоей общей сферы взаимодействия, легко соглашаясь дополнить свою модель мира новыми знаниями и представлениями, однако при этом старшее поколение стремится сохранить демаркационную линию («у нас – у вас»), а младшее испытывает трудности в вербализации своих знаний;

4) специфическими дискурсивными приемами бабушек являются «меморатив», «игровая агрессия» и «помощь при коммуникативной неудаче»; специфическим дискурсивным приемом внуков является «коммуникативный саботаж».

Анализируя данные особенности, мы наблюдаем непростой процесс применения на практике ребенком 8?11 лет когнитивного принципа координации интенциональной активности – он в большей степени владеет невербальными и паравербальными средствами такой координации (и этот факт косвенно подтверждает гипотезу о том, что просодические и жестово-мимические характеристики моделей коммуникативного поведения усваиваются раньше, чем собственно их вербальное наполнение), нежели вербальными, а его роль «ускользающего коммуниканта» в общении с бабушкой обусловлена, с одной стороны, стремлением не разрывать коммуникацию, а с другой – неумением ее продолжить, а самое главное – направить в интересное и нужное ему русло.

Налицо также стремление обоих коммуникантов к уточнению и совместному «мониторингу» содержания когнитивных категорий, структурирующих знания о мире каждого из них.

1.6. Практика материнского общения как единица когнитивно-дискурсивного анализа

Приступая к описанию материнского общения, мы испытывали определенные трудности в выборе единицы исследования. Очевидно, что, скажем, в ситуации общения матери с ребенком от 0 до 3 лет использование в качестве единицы описания коммуникативной стратегии или тактики не имеет достаточных оснований: во-первых, чтобы достичь коммуникативной цели, необходимо иметь какие-либо знания и пресуппозиции относительно ценностных установок, предпочтений, психологических особенностей собеседника, а в обсуждаемом случае ребенок в коммуникативном, ценностном и социальном аспектах представляет собой, в определенном смысле, tabula rasa – мать только интуитивно может чувствовать психологические склонности ребенка, намечающиеся черты характера, которые к тому же чрезвычайно лабильны и изменчивы; во-вторых, для того чтобы строить «стратегичное» коммуникативное поведение, нужно опираться на полноценную реакцию партнера по коммуникации, на что в обсуждаемом возрастном периоде частично можно рассчитывать лишь в 4?5 лет; в-третьих, для коммуникативно продуманного в терминах стратегии и тактики поведения между партнерами должна существовать определенная зона отчуждения – они должны четко осознавать свою автономность и отдельность друг от друга. Мать же еще слишком привязана к ребенку в данном возрастном периоде и, как утверждают психоаналитики (Чодороу, 2006), внутренне еще отождествляет себя и своего ребенка.

Другая традиционная единица коммуникативного описания – речевой акт – также не являлась вполне адекватной для целей нашего исследования, поскольку: 1) рассматриваемый нами вид общения представляет собой тесную связь вербальной и невербальной составляющих; 2) с методологических позиций теории распределенной когниции слово является лишь одним из факторов, подлежащих сцеплению в акте социального взаимодействия и приращения совместного знания.

Поскольку целью нашего исследования общения в диаде «мать – ребенок» было проследить, каким образом в таких интеракциях происходит формирование в когнитивно-коммуникативном опыте ребенка релеванных для национально-лингво-культурного сообщества моделей взаимодействия со средой, то, чтобы функционально соединить и учесть при анализе различные виды контекстов в интеракциях между матерью и ребенком, мы сформулировали понятие практики общения. Под практикой материнского общения мы понимаем способ осуществления ориентирующего поведения, используемый матерью в повседневном взаимодействии для формирования в когнитивном опыте ребенка релевантных для данного лингвокультурного сообщества моделей взаимодействия со средой, представляющий собой специфическое сцепление актов вербальной, невербальной, интенциональной и аффективной активности матери (Колмогорова, 2013). Критерий выделения практики общения при анализе материала – наличие некоего поворотного момента в общении матери и ребенка – момента взаимопонимания, абсолютного контакта, совпадения когнитивных ниш (the event pivot) (Steffensen, 2013), после которого ребенок получает возможность прогнозировать определенный тип событий, взаимодействий.

В процессе работы оказалось, что данный гносеологический конструкт – «практика материнского общения» – является достаточно удобным и валидным инструментом для «расчленения» и описания исследовательского материала.

Ниже мы перечислим основные направления использования практики материнского общения как единицы когнитивно-коммуникативного анализа, которые уже были нами апробированы. Так, описание практики материнского общения самой по себе: а) дает одновременно представление об особенностях коммуникативного поведения матери; б) позволяет вычленить коммуникативный паттерн, который мать формирует в опыте ребенка, и, предположив, что он значим для национально-лингво-культурного сообщества в целом, дает возможность проследить эволюцию и функции данного паттерна во «взрослом общении»; в) дальнейший совместный анализ функционирования данного паттерна в коммуникации «мать ? ребенок» и в широкой коммуникативной практике сообщества позволяет делать выводы о значимости социальной нормы, прескрипции, лежащей в основе коммуникативного паттерна, что, в свою очередь, дает выход на ценностную картину мира языкового коллектива (например, установка на размытость и подвижность границ когнитивной категории субъекта действия); г) кроме того, поскольку в материнском общении коммуникативно-прагматические функции некоторых единиц гипертрофированы и представлены, если можно так сказать, в «демонстрационном» варианте, то зачастую те нюансы, семантики и прагматики некоторых языковых единиц, которые не привлекают к себе особого внимания лингвистов при анализе общего (генерального) корпуса языка, вдруг проявляются в новом свете, а их дальнейший анализ уже на широком корпусе материала дает интересные результаты (в дальнейшем мы постараемся проиллюстрировать данный тезис примером с семантико-прагматическим описанием дискурсивного маркера скажи).

Так, например, первоначально в наблюдении за общением матери с ребенком в рамках наших корпусных данных мы обратили внимание на три разновидности коммуникативного поведения матери, связанные актуализацией категории субъекта деятельности, и условно обозначили их как псевдоагентив, совместный агентив и псевдосовместный агентив.

Псевдоагентив: совершая какие-либо действия с ребенком – почистить уши, помыть глаза, переодеть, поменять подгузник – мать, оформляя высказывание, ставит имя ребенка в позицию агентива (мы назвали такую особенность «псевдоагентивом»):