Понятие преступления

Однако эта реакция должна иметь, прежде всего, психиатрический характер, а уж после – уголовно-правовой, так как указанное – психические аномалии, заложенные в потребность, но не вина человека. При достаточно высоком уровне аномалий мы говорим о невменяемости, при недостаточно высоком – об ограниченной вменяемости с соответствующими правовыми последствиями – исключением или смягчением ответственности.

Необходимо отметить, что здесь речь идет пока о «первичных» потребностях, о потребностях-первопричинах (на элементарном уровне – нужда в экономической независимости). Именно они, как правило, не носят деформированного характера.

Предложенная классификация лишь в незначительной степени помогает решить задачи криминологии, поскольку напрямую с преступностью связана небольшая часть потребностей. В целом же исследование показывает, что общественная опасность личности создается вовсе не на этапе возникновения и существования потребностей, поскольку преступные намерения могут как созреть при нормальных потребностях, так и не возникнуть при асоциальных деформированных.

Традиционно потребности делят на материальные и духовные. На наш взгляд, особого значения данная классификация не имеет. Стремление придать духовному приоритет над материальным не является аксиоматичным и не несет в себе позитивного начала. Если говорить о духовном с позиций умножения знаний человека, то в этом плане жертвы высокообразованного серийного убийцы Банди едва ли согласились бы с тезисом высокооблагораживающего влияния знаний. А Библия прямо говорит, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»; материальное, как и духовное, – все суета и томление духа.[164 - Екклесиаст. Гл. 1, Ст. 18; Гл. 2.] И вообще в Нагорной проповеди превозносится нищета духа: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное… Вы – соль земли».[165 - Евангелие от Матфея. Гл. 5. Ст. 3, 13.] Если под духовным понимать веру в высокие идеалы (Бога, партийные идеи) и стремление к ним, то они не выдержали проверки на социальную значимость, потому что сами эти ценности разрушены либо атеистами, либо самими верующими; различие конфессий влечет за собой массовое уничтожение людей (паписты убивали и убивают протестантов и наоборот, мусульмане убивали и убивают христиан и наоборот, правоверные мусульмане убивали и убивают не совсем правоверных мусульман и т. д. – история верований – это история рек крови, которые текли и продолжают течь по Земле, удостоверяя духовность). Иначе и быть не может, поскольку Библия прямо на это направляет: «И истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе; да не пощадит их глаз твой; и не служи богам их, ибо это сеть для тебя»;[166 - Библия. Второзаконие. Гл. 7. Ст. 16.] «Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, или жена на лоне твоем, или друг твой, который для тебя, как душа твоя, говоря: “Пойдем и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои, богам тех народов, которые вокруг тебя, близких к тебе или отдаленных от тебя, от одного края земли до другого”, то не соглашайся с ним и не слушай его; и да не пощадит его глаз твой, не жалей его и не прикрывай его; но убей его; твоя рука прежде всех должна быть на нем, чтоб убить его, а потом руки всего народа».[167 - Там же. Гл. 12. Ст. 6.] Могут сказать, что это Ветхий Завет, в Евангелии все не так. Да, в Новом Завете смягчены акценты, но сущность разделяющего людей начала заложена и в нем. «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч; ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее».[168 - Евангелие от Матфея. Гл. 10. Ст. 34–35.] Еще более жестко в Евангелии от Луки: «Кто не со мною, тот против меня»; «Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником»,[169 - Евангелие от Луки. Гл. 11. Ст. 23; Гл. 14. Ст. 26.] т. е. даже семейные узы не устраивают составителей Нового Завета. Не отстает в проявлении подобной «духовности» и Коран: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами… и убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн хуже, чем убиение… и сражайтесь с ними, пока не будет больше искушения, а религия будет принадлежать Аллаху…», а все потому, что «Аллах – враг неверным» и «для неверных – наказание мучительное».[170 - Коран. Сура 2. Аят 186(190), 187(191), 189(193), 92(98), 98(104).] На этом фоне бездуховность, сиречь атеизм, выглядит величайшим благом.

Ничуть не лучше и приверженность к партийным идеям; история знает великое множество переворотов во благо, когда погибали массы виновных и невиновных и на место одного негодяя приходил к власти другой под прикрытием идеи; история помнит террор якобинцев и жирондистов, социалистический ГУЛАГ и нацистские концлагеря. Еще Платон писал: «Кто приводит своего ставленника на государственную должность, не считаясь с законами, и заставляет государство подчиняться партиям, того, раз он прибегает к насилию, возбуждая противозаконное восстание, надо считать самым отъявленным врагом всего государства в целом»,[171 - Платон. Законы // Собр. соч. Т. 3. Ч. 2. С. 341.] т. е. уже 2500 лет тому назад была очевидна разрушающая роль партийных идей. Могут возразить, что во многих странах существует многопартийная система, например, в США демократическая и республиканская партии не разрушают государственности. Верно, но лишь потому, что их программы идейно не расходятся, партийные разногласия носят лишь тактический характер. На этом фоне достаточно вспомнить, насколько дестабилизировало обстановку в США движение «Черные пантеры», идеи которого расходились с идеями государства.

Если духовность выражается в нужде в литературе, живописи, искусстве, музыке, то и здесь не все так однозначно, поскольку именно через них религиозные, партийные и иные идеалы привносятся в сознание людей; не случайно мелодии Вагнера, работы Шопенгауэра и Ницше связывают с нацизмом, поскольку в них заложено эгоцентричное, агрессивное и расовое начало; мы очень хорошо знаем значение терминов «манипуляция сознанием», «промывание мозгов» и очень хорошо понимаем, когда лучше всего показывать по ТВ балет «Лебединое озеро».

Видно, духовные потребности ничуть не лучше и не хуже материальных, и потому об их приоритетности говорить не приходится.

Для нас важно их рассмотрение с несколько иной позиции. Дело в том, что в психологии наряду с потребностями выделяют «интерес» как самостоятельную категорию. В связи с этим возникают некоторые проблемы: понимания интереса, его соотношения с потребностями, особенно с духовными, места интереса в механизме психической деятельности.

Понятие интереса столь же неоднозначно, как и понятие потребности. Все позиции можно условно разделить на две основные. Господствующая точка зрения заключается в том, что интерес рассматривается на двух уровнях: социологическом и психологическом; на первом – это порождение действительности, а не продукт сознания; на втором – рационально-эмоциональное отношение субъекта к объекту в силу его (объекта) жизненной значимости.[172 - Керимов Д. А. Потребность, интерес и право // Правоведение. 1971. № 4; Кудрявцев В. Н. Причины правонарушений. М., 1976. С. 104; Козаченко И. Я., Бурлева О. С. Указ. соч. С. 6–8; и др.] На наш взгляд, указанная позиция неприемлема прежде всего потому, что ее сторонники смешивают объективное и субъективное, безосновательно отождествляют интерес субъекта по поводу какого-то предмета, объекта, результата с самим предметом, объектом, результатом, размывая тем самым понятийный аппарат, раздваивая понятийное толкование, без необходимости усложняя теорию, делая малопонятным общение друг с другом (что же авторы имеют в виду, говоря об интересе, – предмет реального мира или отношение к нему субъекта, ведь и то и другое может быть отдельной темой для собеседования вне их взаимосвязи). Особенно удручает бессмысленность подобного подхода, поскольку нет рациональных оснований для терминологического объединения объективного и субъективного; такое объединение не углубляет науку, так как речь идет об одном и том же, но оформленном различными терминами (предмет, интерес); делает науку менее понятной, превращает ее в наукообразие. Если подобное осуществляется для более полной интеграции объективного и субъективного, то это также бессмысленно в связи с тем, что никогда объективное и субъективное не может быть интегрировано абсолютно полно (мой интерес вызвал фонарь на улице – красив, ничего не скажешь, однако это ничего не меняет: мой интерес остается при мне, а фонарь как предмет реального мира остается на улице). Иными словами, сознание и реальность всегда разделены во времени и (или) пространстве, даже в том случае, когда психическая деятельность и реальная жизнь абсолютно тесно связаны (психическая деятельность подталкивает возникновение соответствующего поведения человека), и уже поэтому нет необходимости в терминологическом объединении того и другого.

С другой точки зрения, интерес понимается как субъективная категория, с чем необходимо согласиться. В целом интерес – это «специфическое отношение личности к объекту в силу его жизненной значимости и эмоциональной привлекательности».[173 - Механизм преступного поведения. М., 1981. С. 54; см. также: Еникеев М. И. Основы судебной психологии. М., 1982. С. 36; и др.] Похоже, данное определение достаточно верно отражает сущность интереса, поскольку, действительно, если что-то нас интересует, то только в силу жизненной значимости и эмоциональной привлекательности предмета интереса. Однако предложенное определение носит общий характер, и мы его можем применить с таким же успехом и к потребностям, и к мотивам, и к целям, поскольку все эти категории суть специфическое отношение личности к объекту в силу его жизненной значимости, эмоциональной привлекательности. Отсюда указанное определение следует дополнить какими-то признаками, свойственными только интересу и отделяющими его от смежных психических явлений. И здесь любопытное определение интереса предлагает В. М. Шафиров: «…интересы, которые можно охарактеризовать как осознание потребности или осознанное отношение к потребности».[174 - Шафиров В. М. Правовая активность советских граждан. Красноярск, 1982. С. 54.] Положительным здесь является то, что автор попытался дать такое определение интереса, которое сразу помогает отграничить его от смежного явления. Однако данную попытку следует признать неудачной, поскольку посылкой для такого вывода служил тезис о том, что интерес не может существовать независимо от потребности,[175 - Там же; см. также: Кикнадзе Д. А. Потребности, поведение, воспитание. М., 1968. С. 60.] т. е. интерес существует только там и тогда, где и когда имеется потребность. Такая необходимая связь интереса с потребностью едва ли приемлема. С. Л. Рубинштейн, разграничивая интерес и потребность, очень точно отметил, что «потребность вызывает желание в каком-то смысле обладать предметом, интерес – ознакомиться с ним».[176 - Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. Т. 2. М., 1988. С. 111.] Отсюда следует, что интерес и потребность – достаточно самостоятельные явления, что желание ознакомиться с предметом может существовать и вне желания обладать предметом (тот же самый интерес к фонарному столбу), что интересы могут быть либо связанными, либо не связанными с потребностями. В. М. Шафиров потому и не прав, что ограничился при определении интересов только теми из них, которые связаны с потребностями.

В свою очередь С. Л. Рубинштейн предлагает столь же неприемлемое определение: «Интерес – это мотив, который действует в силу своей осознанной значимости и эмоциональной привлекательности».[177 - Там же. С. 112.] Первый недостаток позиции заключается в том, что интерес отождествляется с мотивом, но об этом разговор впереди; второй – в том же самом слишком общем характере определения.

Существуют в психологии и позиции, существенно сужающие представление об интересе. Так, по мнению К. Э. Изарда, «интерес – позитивная эмоция, она переживается человеком чаще, чем прочие эмоции. Интерес играет исключительно важную мотивационную роль в формировании и развитии навыков, умений и интеллекта. Интерес – единственная мотивация, которая обеспечивает работоспособность человека».[178 - Изард К. Э. Психология эмоций. СПб., 2000. С. 105–106.] Разумеется, в категории интереса в достаточно высокой степени сконцентрированы эмоции, поскольку именно здесь проявляются чувства «нравится – не нравится». Тем не менее интерес – это оценка и форм, и сущности предмета, т. е. в нем содержится и элемент рационального. На наш взгляд, ограничение объема интереса только эмоциями, выбрасывание из структуры психической категории рационального ведет к односторонности его понимания. К. Э. Изард необоснованно отождествляет интерес с эмоцией интереса, отсюда и столь странное определение его. Скорее всего, правы те психологи, которые определяют интерес с позиций жизненной значимости и эмоциональной привлекательности предмета интереса, с позиций рационального и эмоционального.

Какой же признак выступает определяющим для интереса? Думается, ответ на данный вопрос дал С. Л. Рубинштейн, таким признаком является оформление специфического отношения к предмету в желании ознакомиться с ним. Но и этого не достаточно. Ведь интерес представляет собой необходимое выделение предмета из ряда тождественных, однородных или разнородных; личность концентрирует внимание именно на каком-то отдельном предмете, даже стоящем в массе ему подобных. Именно поэтому интерес – отношение личности к предмету в силу его жизненной значимости и эмоциональной привлекательности путем выделения его из ряда тождественных, однородных или разнородных предметов, выраженное в желании ознакомления с ним. А можно и короче: интерес – это жизненно или эмоционально значимое субъективное стремление к ознакомлению с сознательно или бессознательно выделенным предметом.

Сразу же возникает проблема разграничения интереса и потребности. Как мы показали, С. Л. Рубинштейн вроде бы отчетливо разделил их. Однако выделив желание ознакомления с предметом и, в свою очередь, духовные потребности,[179 - Там же. С. 108.] автор их не разграничил. А в этом разделении не все так просто. Например, человек стремится послушать «Реквием» Моцарта. Что собой представляет данное стремление – интерес или потребность? Это желание ознакомиться или желание обладать? В чем выражается желание обладать как духовная потребность? Возможно, желание обладать духовной ценностью суть нужда в усвоении (сделать своим), смысл, сущность, содержание ее, тогда как желание ознакомиться – это проявление интереса, стремление осознать форму духовной ценности. Отсюда и жизненное влияние ценности на человека: для одного она – часть жизненного смысла, для другого – проходной, не запомнившийся фактор. Здесь же намечается и второе разграничение: в динамике психической деятельности сначала возникает интерес человека к предмету, а уж затем желание обладать им. Ведь человек сначала в сознании должен выделить предмет из массы и лишь затем стремиться к обладанию им. Именно поэтому мы не можем согласиться с тем, что потребность первична по отношению к интересу,[180 - Козаченко И. Я., Бурлева О. С. Указ. соч. С. 9.] и понимаем, что данное недоразумение возникло только потому, что авторы под потребностью понимают предмет материального мира: вот еще один пример различия в выводах при неоднозначности терминологического толкования. Таким образом, можно сделать вывод, что потребностно-мотивационная сфера в своем развитии начинается с интереса, вторым его этапом является потребность. Однако возникшая потребность вовсе не исключает интереса; интерес к объекту материального мира, на базе которого создается потребность, сохраняется и при возникновении нужды. Схематически это можно изобразить так (рис. 6).

Рис. 6

Феномен «наслоения» элементов мотивации был уже ранее отмечен: «Скорее всего, они наслаиваются друг на друга, образуя с каждым новым элементом (этапом) все более сложное соединение…»[181 - Лунеев В. В. Системный подход к изучению мотивации преступного поведения // Вопросы борьбы с преступностью. М., 1980. С. 5.] Правда, при этом автор утверждает, что некоторые элементы могут выпадать из мотивационного цикла[182 - Там же.] однако с этим согласиться трудно, поскольку в таком случае мотивационная сфера утратит свою внутреннюю логику развития, приобретет хаотичный характер, чего в действительности не происходит: человек действует вполне логично, исходя из последовательности и внутренней связи развития психических элементов. Не исключено, что определенные элементы в какой-то степени уменьшают свою актуальность с переходом к последующим элементам и откладываются «на полочке» в подсознании, но исчезать они не могут.

Глава 2

Цель и мотив: развитие ценностных ориентаций

Следующим элементом, который составляет мотивационную сферу, является цель, под ней понимают «непосредственно осознаваемый результат, на который в данный момент направлено действие, связанное с деятельностью, удовлетворяющей актуализированную потребность».[183 - Немов Р. С. Психология. Т. 1. М., 1994. С. 393.] На наш взгляд, предложенное определение имеет недостатки. Во-первых, Р. С. Немов по существу отождествляет цель с результатом, т. е. превращает цель в объективную категорию, поскольку акцентирует определение на результате; расширение определения за счет «непосредственно осознаваемого» ничего в этой ситуации не меняет, поскольку лишь устанавливает, что данный результат носит и субъективную основу; чтобы сконцентрировать внимание исследователя на психической сущности цели, нужно было говорить о ней как о непосредственном осознании результата, т. е. «сделать упор на осознание», а не на результат. Но и это не разрешает проблемы определения цели, поскольку, во-вторых, термин «непосредственное осознание» носит опять-таки общий характер, через него можно определить и потребность, и интерес, и мотив, и другие психические моменты. В-третьих, автор не прав в том, что устанавливает одновременное («в данный момент») существование цели и действия, направленного на результат; ведь общеизвестно, что действие возникает после принятия решения действовать, а последнее базируется на целеполагании. В-четвертых, очень утяжеляет определение фраза «действие, связанное с деятельностью», более того, она неверна и по существу: как бы авторы ни определяли «деятельность», они не могут не вводить в нее и действие, поскольку деятельность без действия невозможна; именно поэтому действие не связано с деятельностью, а является составной ее частью. В-пятых, не совсем точна и фраза «деятельность, удовлетворяющая… потребность», так как даже если мы в структуру деятельности введем и ее результат, что не столь уж бесспорно, то все равно удовлетворять потребность будет не вся деятельность, а только результат, являющийся целью поведения лица. Очевидно, пренебрежение терминологической конкретностью с необходимостью влечет за собой создание неприемлемого определения.

Несколько более лаконичны и точны другие авторы. Так, целью признается «осознанное, то есть выраженное в словах, предвосхищение будущего результата действия»,[184 - Психологические механизмы целеобразования. С. 5.] хотя и здесь в какой-то мере сохраняется общий характер определения (предвосхищение результата свойственно и потребности, и мотиву, и цели). Существует еще масса других определений, более или менее похожих на приведенные.[185 - Курс советского уголовного права. Л., 1968. Т. 1. С. 446; Ворошилин Е. В., Кригер Г. А. Субъективная сторона преступления. М., 1987. С. 63; и др.] Самым приемлемым представляется следующее понимание цели: «…образ… внутренняя модель желаемого результата».[186 - Механизм преступного поведения. М., 1981. С. 42.] Достоинства данного определения заключаются в том, что в нем до минимума сведен общий характер применяемой терминологии («образ», «внутренняя модель» предполагают не только предвосхищение, но и создание в сознании формы и содержания результата поведения), четко определена связь цели с потребностями и волей (речь идет о желаемом результате), ясно установлен субъективный характер цели (образ, внутренняя модель), оно абсолютно лаконично.

О моменте возникновения цели несколько позже, поскольку решение вопроса связано с соотношением цели и мотива, который еще не исследован. В этом плане очевидным является одно: цель – не что иное, как конкретизированная потребность; при образовании цели абстрактная нужда в чем-то превращается в достаточно ясный и точный образ будущего предмета потребности с достаточно четким представлением о его форме и содержании. Очевидны и различия между целями и потребностями: 1) в потребностях будущий результат проявляется в аморфном состоянии; в целях он конкретизирован в той или иной степени; 2) потребности носят пассивный характер, поскольку выражают лишь нужность чего-то для субъекта («мне это нужно»), тогда как в целях проявляется уже активное начало сознания, подключается воля человека; создавая модель будущего результата в сознании, субъект готовится к принятию решения и делает первый волевой шаг в этом направлении. Остается проблематичным: следует ли конкретизация потребности за самой потребностью или же в процессе психической деятельности между потребностью и целью располагаются иные психические явления (например, мотивы)?

По вопросу классификации целей можно было бы согласиться с тем, что «классификация потребностей есть вместе с тем и классификация целей».[187 - Психологические механизмы целеобразования. С. 9.] Однако мы не должны забывать: цель – это конкретизированная нужда, и благодаря конкретизации нужда в цели обогащается определенными признаками; данная сфера обогащения создает, скорее всего, дополнительные основания для классификации целей. Из сказанного следует, что классификаций целей может быть гораздо больше, нежели классификаций потребностей, и они могут быть гораздо обширнее, глубже и богаче по своим признакам. В то же время едва ли может быть подвергнут сомнению тот факт, что все эти дополнительные классификации должны базироваться на классификациях, исходящих из потребности, поскольку предмет цели – это тот же предмет нужды, хотя и несколько обогащенный признаками.

Классификация целей, как и классификация потребностей, интересует нас лишь с позиций их самостоятельного криминального значения: имеются ли такие цели, которые сами по себе образуют какую-то часть общественной опасности личности и в связи с этим требуют к себе отдельного правового внимания? Решение вопроса может быть найдено на двух уровнях.

Первый уровень – классификация целей, соответствующая классификации потребностей. Здесь мы видим, что нет целей (как и потребностей), которые требовали бы усиления уголовно-правового внимания: в общем цели остаются либо социально полезными, либо социально нейтральными, либо асоциальными и в последнем варианте требуют психиатрического и соответственно более слабого уголовно-правового воздействия. Не случайно еще Н. С. Таганцев писал, что цели не могут служить основанием криминализации в силу возможности достижения одной и той же цели преступным либо непреступным путем.[188 - Таганцев Н. С. 1) Курс русского уголовного права. Часть Общая. Кн.1. Вып. 2. СПб., 1878. С. 39; 2) Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. (1902 г.). М., 1994. Т. 1. С. 241.] Можно было бы полностью согласиться с ним по решению указанной проблемы, если бы он не ввел исключения из самим же высказанного правила: такая криминализация возможна, когда цель указана в законе; и цель влияет на ответственность. При этом Н. С. Таганцев ссылается на объяснительную записку к Уголовному Уложению: «…сущность каждого преступного деяния определяется намерением, т. е. тем путем, который выбрал для себя виновный. Цель же и план играют дополнительную роль и выдвигаются лишь в случаях, особо законом указанных».[189 - Там же. С. 40–41; 242–243.] С последним утверждением необходимо согласиться, но с некоторой корректировкой: если автор имеет в виду первичную цель, то эта цель постольку связана с уголовной ответственностью, поскольку она находит отражение в невменяемости или в уменьшенной вменяемости; в остальных случаях она должна быть для уголовного права безразличной. Если же автор говорит о других целях, то пока непонятно, откуда они возникают. Никак нельзя согласиться и с двойной меркой относительно криминализации: в общем цели влиять не должны, но если очень хочется, то… Действительно, в Уголовном Уложении 1903 г., как и в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. довольно часто указывалась та или иная цель, на основании которой дифференцировалось наказание. Так, в ст. 73, 74 Уголовного Уложения выделена цель «произвести соблазн между присутствующими», в ст. 75 – «с целью помешать отправлению богослужения» и т. д. Однако о чем свидетельствует это указание в законе: о реальном повышении общественной опасности личности в связи с наличием цели и соответствующем изменении наказания или о надуманном подходе законодателя к проблеме? В пользу последнего вывода выступает исключение указанных целей из законодательных актов, регламентирующих правила поведения в светском государстве. Но проблема целей этим не снимается.

В УК РФ цели указаны относительно часто: с целью скрыть другое преступление (п. «к» ч. 2 ст.105), облегчить его совершение (п. «к» ч. 2 ст. 105), использования органов или тканей потерпевшего (п. «м» ч. 2 ст. 105, п. «ж» ч. 2 ст. 111), вовлечения несовершеннолетних в совершение преступления или иных антиобщественных действий (п. «е» ч. 2 ст. 152), изъятия у несовершеннолетних органов или тканей для трансплантации (п. «ж» ч. 2 ст. 152), хищения чужого имущества (ч. 1 ст. 162), получения имущества в крупном размере (ч. 3 ст. 163), получения кредитов, освобождения от налогов, извлечения иной имущественной выгоды или прикрытия запрещенной деятельности (ст. 173), разглашения либо незаконного использования сведений (ч. 1 ст. 183), оказания влияния на результаты соревнования (ч. 1–3 ст. 184), сбыта (ч. 1 ст. 186, ч. 2 ст. 228, ч. 1 ст. 234), введения в заблуждение кредиторов (ст. 197), извлечения выгод и преимуществ для себя или других лиц либо нанесения вреда другим лицам (ч. 1 ст. 201, ч. 1 ст. 202), нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решения органами власти (ч. 1 ст. 205); нападения на граждан или организации (ч. 1 ст. 209), угона (ч. 1 ст. 211), завладения чужим имуществом (ч. 1 ст. 227), потребления наркотических средств (ч. 1 ст. 232), использования их (сведений. – А. К.) в ущерб внешней безопасности (ст. 276), подрыва экономической безопасности и обороноспособности РФ (ч. 1 ст. 281), воспрепятствования осуществлению правосудия (ч. 1 ст. 294), воспрепятствования законной деятельности (ст. 295), дачи ложного заключения или ложного показания, осуществления неправильного перевода (ч. 1 ст. 309), воспрепятствовать его исправлению (ч. 1 ст. 321), его использования (ч. 1 ст. 327), полного освобождения от использования обязанностей военной службы (ч. 2 ст. 339) и т. д.

Анализ предусмотренных законом целей показывает следующее.

Во-первых, вычленение настоящих целей в указанных случаях свидетельствует о том, что они носят обычный человеческий характер (стремление избежать уголовной ответственности, являющееся криминально нейтральным, поскольку обвиняемый не привлекается за дачу ложных показаний, он использует лишь свое право на защиту; либо стремление достичь материальной, служебной или иной выгоды – корысть, карьеризм, эгоцентризм и т. д.; либо стремление к выздоровлению других лиц, скрытое под использованием или изъятием органов при трансплантации и тому подобные цели) и потому в силу своей социальной полезности или нейтральности не могут иметь особого криминального значения. Характерна в этом плане цель извлечения выгод и преимуществ для себя (ч. 1 ст. 198, ч. 1 ст. 199 УК) как конструирующий признак преступления. Хочется спросить законодателя, а для чего должен жить человек, для всеобщего счастья? Так общество уже это неоднократно проходило, и успешными данные попытки признать нельзя. Особенно любопытно здесь признание законодателем криминально значимой цели изъятия или использования органов или тканей для трансплантации: на первый взгляд все выглядит ужасно – убивают человека для его расчленения, для удаления каких-либо органов из его тела; но как только мы скажем, что эти органы нужны для выздоровления других лиц, так сразу этот суперкриминальный ужас уходит, оставляя место озабоченности обычным криминальным явлением – «убийством», хотя бы и ради выздоровления других лиц; и весьма проблематично – менее или более опасно такое убийство по сравнению с убийством из ревности, мести и т. д. Другое дело, что за подобным скрывается цель каннибализма, религиозного жертвоприношения, преступной наживы, наживы через убийство, именно это вызывает омерзение. Тогда давайте отделим зерна от плевел.

Во-вторых, некоторые цели в законе сформулированы так, что главным утяжеляющим ответственность свойством выступает не субъективный момент, а объективный (крупный размер, посягательство на объект более высокой социальной значимости и т. д.), и только формулирование законодателем преступлений с усеченной и формальной диспозицией, а также желание отграничить преступления друг от друга по объективным признакам приводят его к отражению данных объективных признаков через субъективный момент – цель, тогда как ничто не мешает законодателю создавать нормы с материальной диспозицией и прямо указывать на объект и объективные признаки (например, «с посягательством на общественную безопасность», «с угрозой причинения крупного ущерба» и т. д.), которые исключили бы необоснованное применение цели в качестве конструирующего или квалифицирующего признака в связи с их неправильным пониманием.

Хотя надо признать, что в отдельных из приведенных случаях («с целью получения имущества в крупном размере») применение цели формально выдержано, поскольку речь идет о конкретизации потребности – стремлении к крупному размеру имущества. Однако сущностное указание на цель лишено смысла, так как на этапе целеполагания еще нет выбора непреступного или преступного поведения – это прерогатива этапа принятия решения, который имеет место после целеполагания, иное бы выглядело крайне странно, и уже поэтому цель криминально не значима. Однако опять-таки необходимо уяснить, что и здесь речь идет о первичных целях, об образах, моделях первичных потребностей.

Традиционно в психологии и других отраслях науки выделяют проблему множественности целей, когда человек ранжирует в зависимости от личностной значимости все цели, возникающие в связи с одной потребностью. Именно здесь необходимо помнить о конечных и промежуточных целях. Под конечной целью понимают модель желаемого результата, с которым связана потребность. Промежуточные цели – это модели желаемых незначимых для субъекта результатов, без достижения которых невозможна реализация конечной потребности. Таким образом, промежуточные цели – не что иное, как этапы, ступеньки к конечной цели, а достигнутые по ним результаты – этапы достижения результата, к которому стремится субъект. В то же время следует помнить и о том, что промежуточные цели возникают совершенно в иных условиях по сравнению с конечными, и об этих условиях речь пойдет несколько позже. Применительно же к конечной (первичной) цели проблема на самом деле достаточно проста, и в ее решении мы должны выбрать один из двух логически бесспорных вариантов: признаем, например, цель получения выгоды либо асоциальной категорией и в связи с этим усиливаем криминализацию и повышаем ответственность; либо социально полезной или социально нейтральной, и тогда она не должна иметь, очевидно, никакого правового значения. Исключением является влияние цели на невменяемость и уменьшенную вменяемость. Третий путь, предложенный действующим законом, в основе своей не имеет ничего общего ни с психологией, ни с формальной логикой; и традиционность подобного подхода не исключает неоправданности его; мало того, традиционность подхода свидетельствует о том, что, во-первых, психология в указанном вопросе не сделала за прошедшие 120 лет сколько-нибудь заметных шагов вперед, которые повлияли бы на юриспруденцию, и, во-вторых, юристы как не принимали во внимание методологические положения психологии и формальной логики 120 лет тому назад, так игнорируют их и сейчас.

Почему же все-таки существует в законе этот третий путь? Логически ответить на вопрос весьма сложно. Представляется, что первичные (конечные) цели иногда указываются в законе лишь потому, что законодатель стремится более глубоко дифференцировать виды преступлений, однако объективные признаки их весьма часто совпадают (завладение имуществом другого лица – это и кража, и угон, и самоуправство), и чтобы уточнить квалификацию, законодатель добавляет в норму субъективные признаки, в том числе и цель, не придавая вместе с тем ей криминального значения (например, сопоставление ст. 158 и 166 УК показывает, что указание в ст. 166 УК на признак «без цели хищения» ведет лишь к усилению санкции, но не к ее ослаблению, т. е. цель – разграничительный признак, имеющий обратное значение, поскольку хищение более опасная категория из всех посягательств на собственность, соответственно, и поставленная цель должна быть более криминально значима; в указанном же сравнении все обстоит наоборот: отсутствие цели хищения усиливает санкцию). Неоправданность такого подхода очевидна, поскольку закон дает основание для документальных толкований целей как социально опасных, тем не менее у законодателя подчас нет других путей дифференциации видов преступлений или он их просто не видит.

Второй уровень – дополнительная классификация целей на основе обогащения потребности, на наш взгляд, также не должна выделять целей, к которым требовалось бы усиление уголовно-правового внимания, поскольку уточнение формы и содержания желаемого предмета в сознании человека не может изменить сущности цели (социальна или асоциальна она). Подход к данной классификации тот же, что и к классификации первого уровня. Вероятно, на этапе целеполагания еще нет общественно опасной личности и цели не могут создавать общественно опасную личность.

Следующим психическим элементом является мотив, которому придается существенное значение и в уголовном праве, и в криминологии. В целом определения мотива, предложенные психологией и правовыми теориями, особым разнообразием не отличаются: все сходятся на том, что мотив – это побуждение человека к действию.[190 - Психологический словарь. М., 1983. С. 198; Волков Б. С. Мотивы преступлений. Казань, 1982. С. 6; и др.] Благодаря побуждению предшествующая психическая деятельность, имевшая более пассивный, нежели активный характер, становится более активной; психическая деятельность лица характеризуется не только стремлением к какому-то результату, но и пониманием необходимости вложить определенные усилия в достижение результата, внедрением в сознание необходимости поведенческой реакции на стимул.

Некоторые авторы пытаются расширить понятие мотива путем включения в определение социальной детерминации побуждения: мотив – это «сформировавшееся под влиянием социальной среды и жизненного опыта личности побуждение» к действию.[191 - Игошев К. Е. Типология личности преступника и мотивация преступного поведения. Горький, 1974. С. 66; Русинов Г. Б. Понятие мотива преступления // Актуальные вопросы советского права. Казань, 1985. С. 94; и др.] С указанным дополнением согласиться можно, но пока вопрос о социальной обусловленности мышления находится за рамками нашего внимания. Другие же считают мотив объективной категорией, признают мотивами реальные предметы.[192 - Цит. по: Божович Л. И. Указ. соч. С. 153.] Это та же попытка объективизации психических процессов, о которой мы уже писали применительно к потребности. Разумеется, можно признать, что предмет объективного мира побуждает к действию, поскольку существует нужда в нем. Однако сам предмет не несет в себе ни потребности, ни мотива; он просто существует как таковой; потребности, цели, мотивы возникают в сознании человека и лишь реализуются в предмете. Критически относятся к объективизации психических процессов Л. И. Божович[193 - Там же. С. 153–154.] и Е. П. Ильин. Последний считает, что «принять предмет-цель за мотив не представляется возможным» с соответствующей аргументацией.[194 - Ильин Е. П. Указ. соч. С. 56.]

Иногда встречается и неприемлемое определение сущности мотива. Так, по мнению И. С. Козаченко и О. С. Бурлевой, «сущность мотива заключается в том, что он всегда связан с конкретными побуждениями, вызвавшими у лица решимость совершить преступление».[195 - Козаченко И. С., Бурлева О. С. Указ. соч. С. 14.] Главный недостаток приведенного высказывания в том, что авторы выводят мотив за рамки побуждений, поскольку заявляют о связи мотива с побуждениями. В таком понимании сущности мотива находит завершение авторская концепция мотива как признака поведения,[196 - Там же. С. 5.] что позволяет объективизировать мотив. Однако внятно определить и разграничить мотив и побуждение авторам так и не удалось. И они в этом неодиноки. Попытку разделения мотива и побуждения предпринял и Ж. Годфруа, который определил мотив как «соображение, по которому субъект должен действовать», а «побуждение является причиной действия или целью, ради которой оно было совершено».[197 - Годфруа Ж. Указ. соч. С. 264.] Очевидно, автору не удалось четко определить мотив (слишком аморфно выглядит «соображение, по которому субъект должен действовать») и разграничить мотив и побуждение ему удается лишь на фоне отождествления последнего с целью. Об этом же пишут и многие иные психологи (например, Х. Хекхаузен, А. А. Файзуллаев).[198 - Ильин Е. П. Указ. соч. С. 56–58.] Такая же попытка предпринята и В. И. Ковалевым, который пытается определить как побуждение нечто отдельное от мотива, регуляцию побуждением физиологических функций, например, дыхания.[199 - Ковалев В. И. Мотивы поведения и деятельности. М., 1988. С. 49.] Однако здесь нет побуждения к действию, человек не регулирует дыхание, как не регулирует работу мозга, сердца, желудка и т. д., все это происходит физиологично-автоматически, все это заложено природой как свойство существования. Как только речь заходит о регулировании, так сразу включается сознание, возникает нужда в каком-то результате, возникает побуждение к его достижению. Поэтому побуждение – всегда функция сознания, всегда мотив.

Скорее всего, признание мотива побуждением является более оправданным, поскольку подобное позволяет понять, в чем заключается самостоятельная роль мотива, его значение в психической деятельности. Однако более глубокое ознакомление с литературой ничего не оставляет от обособления мотива как самостоятельной психологической категории. Оказывается, что потребность становится одной из побудительных сил,[200 - Мясищев В. Н. Личность и неврозы. Л., 1960. С. 219; Шафиров В. М. Правовая активность советских граждан. Красноярск, 1982. С. 52; Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1988. Т.2. С. 108; и др.] некоторые прямо пишут, что есть потребности-мотивы;[201 - Механизм преступного поведения. М., 1981. С. 48.] что интерес является побудительной силой или мотивом,[202 - Шаргородский М. Д. Преступность и ее предупреждение. Л., 1966. С. 132; Шафиров В. М. Указ. соч. С. 57; Козаченко И. С., Бурлева О. С. Указ. соч. С. 15; и др.] что цель становится мотивом,[203 - Якобсон П. М. Психологические проблемы мотивации поведения человека. М., 1969. С. 13; Криминальная мотивация. М., 1986. С. 124; Психологические механизмы целеобразования. С. 9; и др.] что в роли мотивов могут выступать потребности и интересы, влечения и эмоции, установки и идеалы.[204 - Елисеев С. А. Понятие корыстного преступления // Правовые вопросы борьбы с преступностью на современном этапе. Томск, 1989. С. 59; Божович Л. И. Избранные психологические труды. М., 1995. С. 35, 46; и др.] Во всей этой ситуации вызывает удивление следующее: специалисты тратят много сил и энергии на терминологическую дифференциацию элементов психики, выделяя потребности, интересы, цели, мотивы и т. д., в результате же оказывается, что все это ни к чему, поскольку все указанные элементы суть мотивы; и указанная дифференциация лишь игра слов, ни к чему не ведущая и не обязывающая. Давайте тогда отбросим данную терминологическую «шелуху», забудем о потребностях, интересах, целях; оставим только мотивы. Не можем? Почему? Да только потому, что потребности, интересы, цели, мотивы – абсолютно самостоятельные психологические категории, сущностно и по значимости обособленные. Потребности, интересы, цели не являются и не могут являться мотивами, поскольку они являются потребностями, интересами, целями. Они же не могут становиться мотивами, поскольку термин «становление» означает превращение, преобразование одного явления в другое, тогда как ни потребности, ни интересы, ни цели не превращаются в мотив, каждая из этих категорий не перестает существовать с возникновением другой, они существуют наряду друг с другом (нужда остается нуждой даже при возникновении побуждения к действию).

При этом можно бы согласиться с тем, что, «рассматривая мотив преступления как побуждение, направленное на конкретный объект, не следует допускать и такую крайность, при которой в понятие мотива преступления включаются другие элементы механизма преступного поведения, в частности, цель и средства ее достижения».[205 - Криминальная мотивация. С. 13.] Однако авторы, высказав бесспорную позицию и в целом придерживаясь ее, тем не менее попытались найти компромисс с традиционным смешением психологических категорий: «Сами по себе потребности, интересы, чувства и другие элементы психологической жизни человека мотивами не являются до тех пор, пока онине приобретут значения побуждения к конкретному поступку»,[206 - Там же. С. 12.] т. е. авторы пытаются придумать побудительную силу потребностям, интересам и т. д., тогда как потребности, интересы, цели никогда не приобретают значения побуждения, они всегда существуют вне побуждения, равно как и побуждения всегда существуют помимо и наравне с ними.

С этих позиций мы полностью согласны с В. И. Ковалевым, который критически относится к отождествлению, приравниванию мотива к другим элементам мотивационной сферы и считает, что «подмена понятия “мотив” понятиями “установка”, “эмоция”, “цель” или прямое отнесение их к мотивации, наделение этих реалий функциями мотива или трактовка их как его разновидности есть, по существу, отрицание самостоятельности последнего».[207 - Ковалев В. И. Мотивы поведения и деятельности. М., 1988. С. 49.]

Только указанный подход позволяет четко и недвусмысленно терминологически разграничить элементы психики и разобраться в механизме психической деятельности, в противном случае мы получаем терминологическую «кашу». Вполне понятно, почему теория традиционно все-таки смешивает анализируемые понятия. Во-первых, это делается потому, что потребностно-мотивационная сфера представляет собой ряд причинно-следственных связей: потребность (нужда) требует постановки цели (модели будущего результата), постановка цели, в свою очередь, ведет к появлению мотива. Вот эту связь в психологии и пытаются выдать за совокупность мотивов (потребность – мотив целеполагания, цель – мотив появления мотива). Однако такое смешение различных «мотивов» в одном понятии едва ли приемлемо; гораздо проще говорить о причинно-следственной связи, связи порождения одним элементом мотивационной сферы другого. Во-вторых, похоже, это делается для более убедительного выделения мотивационной сферы сознания человека: чем больше побудительных сил, тем нагляднее мотивационная сфера. Отсюда и более широкое понимание мотивации по сравнению с мотивом, что позволяет включить в мотивацию и потребности, и интересы, и цели, и другие элементы,[208 - Немов Р. С. Указ. соч. Т.1. С. 390; Еникеев М. И. Основы судебной психологии. М., 1982. С. 36; и др.] но давайте назовем эту сферу потребностно-мотивационной или даже потребностно-целеустанавливающе-мотивационной, и сразу изменится наше отношение к другим элементам и к соотношению мотивации и мотива, которое станет все более сближенным. Иначе говоря, термин «мотивация» довольно условен, и в наших возможностях придать ему максимально широкий либо минимально узкий смысл и содержание, в принципе, мы можем свести мотивацию к мотиву. Рассматриваемая сфера называется мотивационной не потому, что все элементы (потребности, интересы, цели, мотивы) обладают побуждающими свойствами, а лишь в связи с тем, что данная сфера включает в себя основополагающий для поведения человека элемент – мотив как побуждение к действию. Иначе мы будем вынуждены искать различия между побудительными силами и побуждением, побудительными силами и мотивами, различными видами побуждений. Неудачную, на наш взгляд, попытку найти эти различия предпринял М. И. Еникеев, определив мотив как осознанное побуждение и придав тем самым иным «побудителям» неосознанный характер.[209 - Еникеев М. И. Указ. соч. С. 38; Ковалев В. И. Указ. соч. С. 49.] Мало того, подобный подход, похоже, вполне оправдывается криминологами: «В советской криминологии сократилось число сторонников определения мотивов как только лишь сознательных побуждений. Теперь стали признаваться некоторые неосознаваемые и недостаточно осознаваемые (например, типа хулиганско-анархистских побуждений), точнее, актуально недостаточно осознаваемые ввиду их привычно-установочного происхождения и группового конформизма».[210 - Кузнецова Н. Ф. Проблемы криминологической детерминации. М., 1984. С. 58.] Едва ли подобное оправдано. Дело в том, что при исследовании потребностей, мотивов и тому подобных категорий мы сталкиваемся с психикой человека, его сознанием, и именно поэтому не может идти речь об осознанном или неосознанном побуждении, об осознанной или неосознанной потребности, цели и т. д. Все они в сознании либо есть, и тогда существуют как психическая данность, либо нет, и тогда эти категории просто не существуют (нет нужды в чем-то, нет ее конкретизации, нет побуждения к действию). По существу, Н. Ф. Кузнецова сама частично разрешила проблему «неосознанных» побуждений, признав их привычно-установочный характер, так как в данной ситуации нельзя говорить о неосознанности: просто привычно-установочное поведение суть не что иное, как отработанное до автоматизма сознание, сознание, время реакции которого на стимул максимально ничтожно. Что же касается группового конформизма, то здесь имеются явно осознанные мотивы, возможно, их сложно вычислить, но они есть (например, лжетоварищество: не хочется выглядеть трусом). Исключения из этого правила составляют опять-таки только психопатологические состояния. Можно согласиться с тем, что «бессознательное… активно участвует в формировании мотивов»,[211 - Криминальная мотивация. М., 1988. С. 159.] но только в плане побочного влияния бессознательного, которое не исключает в конечном счете осознанности побуждения.

Немаловажен вопрос и о месте мотива в системе психических явлений, составляющих мотивационную сферу, в решении которого также нет единства у исследователей. Нам не встретилось ни одного исследования, в котором бы в указанной системе мотивы ставились перед потребностью, из чего следует, что интересы и потребности в мотивационной сфере – первоначальные элементы, мотивы возникают после них. Гораздо сложнее связь цели и мотива. Так, некоторые ученые считают, что между потребностями, интересами и целями находятся мотивы поведения,[212 - Лукашева Е. А. Социалистическое правосознание и законность. М., 1973. С. 313.] что мотив определяет постановку цели,[213 - Дагель П. С. Установление уголовной наказуемости с учетом субъективной стороны общественно опасного деяния // Основные направления борьбы с преступностью. М., 1975. С. 139.] что мотив является промежуточным звеном между осознанием потребности и определением цели.[214 - Козаченко И. Я., Бурлева О. С. Указ. соч. С. 13.] Подобное расположение мотива в системе мотивационной сферы между потребностью и целью по меньшей мере спорно; особо неприемлема последняя из приведенных позиция, поскольку авторы сами не знают, чего они хотят достичь в исследовании, так как в этой же работе пишут: «Мотив… определяется тогда, когда… определена цель»,[215 - Там же. С. 5.] т. е. мотив следует за целью.

Более обоснованной нам представляется позиция тех авторов, которые считают, что «о мотиве преступления можно говорить только тогда, когда уже появились или по крайней мере формируются иные элементы преступного поведения – объект, предмет, цель…»,[216 - Криминальная мотивация. М., 1988. С. 12–13.] что цели создают или не создают мотивы.[217 - Божович Л. И. Избранные психологические труды. М., 1995. С. 47.] Ведь применительно к мотиву мы говорим о побуждении к действию, когда активность мышления человека резко возрастает по сравнению с имеющейся при постановке цели и направлена не только на конкретизацию, детализацию потребности, но уже и на установление необходимости активного поведения для реализации потребности и цели. Именно поэтому мы присоединяемся к указанной позиции и считаем мотив следующим за целью этапом развития мотивационной сферы; только при таком решении становится очевидным постепенное и поступательное обогащение эмоциональной, интеллектуальной и других сторон психики при развитии мотивационной сферы от интереса к мотиву.

В теории предпринята попытка придать мотиву и цели разнонаправленный характер: «Возможно различное отношение одной и той же цели к разным мотивам. В случае их разной направленности имеет место целеобразование в конфликтной ситуации».[218 - Психологические механизмы целеобразования. С. 9.] Для нас такой подход абсолютно неприемлем: существует единая потребностно-мотивационная сфера, в которой все ее элементы жестко связаны, поскольку мотивы и цели возникают на базе интересов и потребностей; если возникает ситуация разнонаправленности мотива и цели, то подобное может означать, что они связаны с различными интересами и потребностями – цель возникает на базе одних интересов и потребностей, а мотив – на базе других. Но в таком случае следует вообще говорить о наличии нескольких потребностно-мотивационных сфер, их принятии и удовлетворении ими или (при их конфликтности) о принятии и удовлетворении одной из них; и здесь нет смысла говорить о конфликтности их отдельных элементов, тем более – разновидовых (целей и мотивов), поскольку прежде всего необходимо разобраться в конфликтности самих сфер. В одной потребностно-мотивационной сфере нет места конфликту между первичными целями и мотивами, о которых мы до сих пор говорили, и тогда развитие мотивационной сферы приобретает определенный вид (рис. 7).

Рис. 7

Отсюда понятно, что, во-первых, ни один из предыдущих этапов при возникновении последующего не исчезает; и, во-вторых, наглядно прослеживается углубление и обогащение мотивационной сферы на каждом этапе.

Поскольку центральным вопросом нашего исследования психической деятельности является момент возникновения общественной опасности личности, то любопытно посмотреть на классификацию мотивов, предложенную в криминологии и уголовном праве. Традиционно мотивы делят на общественно опасные, общественно нейтральные и общественно полезные с некоторыми авторскими вариациями на данную тему.[219 - Дагель П. С. Проблема вины в советском уголовном праве // Учен. зап. ДВГУ. Владивосток, 1968. С. 163; Волков Б. С. Мотивы преступлений. Казань, 1982. С. 38; и др.] Однако в криминологии существует и иная точка зрения, отрицающая существование социально нейтральных и просоциальных мотивов и не признающая таковыми «товарищество», «жажду приключений», «любопытство».[220 - Кузнецова Н. Ф. Указ. соч. С. 57–58.] Разумеется, можно назвать «товарищество» «лжетовариществом», но при этом изменяется суть явлений. Ведь под мотивом мы понимаем только тот феномен, который побуждает человека к действию, который существует в сознании данного лица (мотив – категория субъективная, выражающая заинтересованность субъекта в чем-то). Здесь, конечно, речь идет о товариществе, как его понимает субъект. Едва мы заговорили о «лжетовариществе», мы дали психическому явлению социальную оценку (это наше мнение о мотиве субъекта). Именно поэтому Н. Ф. Кузнецова не права, а прав В. Н. Кудрявцев, заявивший, что «мотив, как и потребность, большей частью нейтрален с точки зрения его социальности или антисоциальности… Это лишь один из внутренних (психических) элементов любой человеческой деятельности как преступной, так и общественно полезной».[221 - Кудрявцев В. Н. Причинность в криминологии. М., 1968. С. 136.] Несколько позже он отходит от этой позиции, поскольку выделяет потребности деформированные и извращенные. В целом с традиционной позицией можно согласиться: действительно, мотивы бывают разной степени значимости для общества, и на этом фоне можно выделить общественно полезные и нейтральные мотивы как и потребности, на базе которых создаются мотивы. Однако весьма проблематично признание тех или иных мотивов общественно опасными, по крайней мере, на данном этапе развития мотивационной сферы, когда побуждение обращено на желаемый предмет, результат, который также вызывает и потребность, и цель. Как и последние, мотив может быть извращенным (низменным), требующим психиатрического воздействия. Вот только общественно опасным его назвать трудно, поскольку он требует особого уголовно-правового воздействия, исключения или уменьшения ответственности из-за его абсолютной или относительной психопатологичности. Таким образом, говорить о возникновении общественно опасной личности на анализируемом этапе развития мотивационной сферы почти нет смысла. В этом плане можно согласиться с тем, что «противоправное поведение вызывается по существу не отдельными мотивами, а социально-психологическими качествами личности в целом»,[222 - Механизм преступного поведения. М., 1981. С. 57.] что мотивы не имеют криминализирующего значения.[223 - Таганцев Н. С. Указ. соч. СПб., 1878. С. 39; М., 1994. С. 241.]

Исследуя мотивацию и мотивы, Н. Ф. Кузнецова приводит анкетирование экспертов по ряду вопросов и приходит к оправданному выводу, что «полного единодушия в понимании мотивации преступлений и ее классификации еще не достигнуто, хотя существуют и преобладающие мнения. Сказалась и неразработанность (курсив мой. – А. К.) данной проблематики (особенно, как отмечалось, классификации мотивов в общей психологии)».[224 - Кузнецова Н. Ф. Указ. соч. С. 61–62.] Указанная неразработанность проблематики будет существовать до тех пор, пока не будет преодолена «болезнь» смешения субъективного и объективного применительно к мотивам и другим элементам мотивационной сферы, поскольку данное смешение с необходимостью приводит к различному их толкованию, подчас – противоречивому, соответственно, к возникновению и существованию различных позиций, иногда – взаимоисключающих. Все это «болезнь» отсутствия единого формально-логического основания исследования мотивов и мотивации.

Глава 3

Принятие решения и вторичные мотивационные сферы: дальнейшее углубление ценностных ориентаций

В психологии и других отраслях науки при исследовании мотивов и мотивации традиционно пишут о борьбе мотивов, что нам представляется неприемлемым на стадии возникновения и существования первичного мотива, поскольку мотив (и потребность, и цель) один, ему бороться не с чем, тогда как для борьбы требуется наличие хотя бы двух мотивов; откуда берется второй, пока непонятно, его, похоже, еще нет. Очевидно одно: первичный мотив выступает пока как побуждение общего характера (для достижения поставленной цели необходимо что-то предпринять, необходимо действовать в этом направлении, но что конкретно предпринять, как конкретно действовать, пока остается за пределами мотива).

Многие психологи отрицают борьбу мотивов. Так, Е. П. Ильин, анализируя позиции психологов по данному вопросу, приходит к выводу, что в человеке борются различные компоненты мотива (доводы, установки, желания, влечения), а не мотивы.[225 - Ильин Е. П. Указ. соч. С. 136.] При этом он опирается на позицию Н. Д. Левитова, который считал, что борются не мотивы, а человек напряженно размышляет, сопоставляя разные мотивы, он борется сам с собой.[226 - Цит. по: Там же. С. 136.] Едва ли данная позиция более понятна и обоснованна, нежели борьба мотивов: все равно речь идет о нескольких мотивах (правда, пока не понятно, откуда они взялись), все равно человек сопоставляет их, все равно он выбирает один из мотивов в ущерб другим, все равно этот выбор мотива происходит в борьбе с самим собой. Так почему не назвать это борьбой мотивов в сознании человека? Ничуть не лучше и позиция В. С. Мерлина, поддержанная Е. П. Ильиным, согласно которой нельзя действовать наперекор мотиву, иначе это действие становится немотивированным.[227 - Там же. С. 137.] Но мы говорим о нескольких мотивах, и выбор одного из них вопреки другим не означает отсутствия мотива. Правда, при этом Е. П. Ильин делает попытку заменить мотив мотиваторами, за чем, естественно, последовала борьба мотиваторов,[228 - Там же. С. 136.] однако она оказывается логически невыдержанной, поскольку мотиватором признаются доводы, аргументы, установки, они же признаны автором компонентами мотива.[229 - Там же.] Мы не готовы это принять хотя бы потому, что различные компоненты с необходимостью создают различные явления (совокупность одних – одни, набор других – другие), поэтому различные компоненты создают различные мотивы. Отсюда, если борются компоненты мотивов, естественно, борются сами мотивы, не могут элементы чего-то быть отдельными от целого. Из сказанного пока не видно места антисоциальной мотивации в той мотивационной сфере, объем которой был изложен ранее, – нет антисоциальных потребностей, нет антисоциальных целей, нет антисоциальных мотивов, разумеется, за исключением редких психопатологических.