Пешком до Луны

– Отец?! – воскликнула я. – Что…?

В нахальном блондине с растрепанными мокрыми волосами Рон узнал того самого парня, которого вытащил из тюрьмы. Его сына.

– Папа, что всё это значит?

– Ой, так у меня и сестренка есть.

– Заткнись, Барри. Я тебе уже говорил, что еще один проступок, и ты навсегда попадешь за решетку. Где Сэм? Отвечай мне, где моя дочь?

– Черт. Так Сэм твоя дочь?

– Что… Что ты сделал с ней?! – я хотела наброситься на него. Джо сдерживал мои импульсивные порывы.

– Я-то ничего. А вот что с ней сделает он…

В следующие пять минут Барри рассказал, как было дело, и все полицейские во главе с папой отправились искать Сэмми по окрестностям. Мы с Джо побежали в сторону стоянки.

– Что за фигня происходит в моей жизни? – запыхавшись, говорила я. – Что это за Барри? И почему он назвал папу отцом?

В эту секунду я услышала тихий плач.

– Стой, Джо. Я что-то услышала.

Мы поспешили в подворотню с красным кирпичом. Именно здесь всё тогда и произошло.

– Сэм?

– Сэмми, это ты?

Плач затих.

– Мишель? – тихо послышалось из-за груды коробок.

– Сэмми! – я подбежала туда, Джо убрал все коробки. Это была Сэм. Целая и невредимая. Моя Сэм.

– Мишель! – со слезами она бросилась мне на шею. – Прости, пожалуйста, Мишель!

– Это ты меня прости, малышка. Как же мне тебя не хватало! Сэмми, моя милая Сэмми, – и я прижала её крепче.

Джо подозвал отца и весь наряд полиции. Кажется, это была лучшая секунда начавшегося нового года. И самая странная.

Глава 22

Проснувшись на следующее утро, я побрела в ванную. Уставившись в огромное зеркало над раковиной на свое заспанное лицо с размазанной под глазами тушью, я зависла минут на пять. Что происходит в моей жизни? Вот я, маленькая Мишель с испорченным макияжем, грязными волосами и тяжелым взглядом, стою на синем кафеле в своей глупой желтой пижаме с жирафами. Вчера моя младшая сестра вернулась домой из притона, в котором провела бог знает сколько. Мой лучшая подруга больше не моя лучшая подруга. Кстати, я слышала, что со следующей недели она переводится в другую школу. Не знаю почему. Да, впрочем, и не хочу знать. Алекс встречается с Эшли Мориссон. Мама с папой до сих пор в возбужденно-траурном состоянии. Дома царит мрак, тоска и неловкость. Но ведь всё наладится?

Сегодня в школу мы с Сэм поедем вместе. Я приняла душ, надела свои любимые джинсы и мягкий лиловый свитер. Украсив образ массивными фиолетовыми серьгами и розовой помадой, я собрала волосы в хвост, небрежно выпустив несколько прядей, и спустилась на кухню. Все были уже за столом. Сэм молча пила свой чай, мама с папой доедали омлет.

– Ты долго, – заметил папа.

– Сейчас выпью кофе, и можем ехать.

История с Роксаной и Барри была теперь известна всему нашему семейству. Мама долго не верила или просто-напросто не хотела верить, злилась, скандалила, потом смирилась. Она не может его бросить только потому, что двадцать лет назад он оступился и связался с такой ужасной женщиной. Он не может изменить того, что его сын стал преступником. Моя мама очень мудрая. За это я её люблю. Поэтому она так легко справляется с жизненными трудностями. Разве что, кроме побега Сэм. Но сегодня она уже чувствовала себя лучше, хотя и выглядела слегла подавленной.

Барри посадили в тюрьму. Совсем скоро будет суд по нескольким статьям, связанным с наркотиками, и в этот раз папа не будет ему помогать.

После всей этой дурацкой истории папа завел разговор про работу. Конечно, он был зол. Конечно, он был недоволен. Но Сэмми вступилась за меня.

– Пап, не будь тираном!

– Саманта, а не ты ли вчера чуть не умерла из-за своей глупости?

– Пап!

– Ничего не хочу слышать.

– Ты всегда так делаешь. Запрещаешь нам жить. А знаешь ли ты, что чем больше ты будешь ограждать нас от глупостей, тем больше мы будем хотеть их совершать?

– Пап, – вступила в разговор я, – Сэм права. Да, она знатно накосячила…

– Накосячила? – возмутилась мама. – Я не спала несколько ночей, литрами глотала успокоительное. Это, по-твоему, накосячила? Мне кажется, это называется, месяц домашнего ареста и никакого телефона.

Воцарилась тишина. Спустя несколько томительных секунд Сэм смиренно отозвалась.

– Пусть так. Только Мишель не трогайте.

«Кто это и что она сделала с моей сестрой?»

– Я облажалась. Да блин, облажалась! Но Мишель то тут причем? Что плохого в том, что она работает? Ей семнадцать лет. Почему бы за нее просто не порадоваться? Не поддержать? Да ну вас, бесполезно объяснять, – она махнула рукой и начала подниматься по лестнице. – Понимаю, почему Мишель вам не говорила. Вы же кроме себя никого не видите. Спасибо, блин, родители, – и она хлопнула дверью.

– Сэмми, – уже ласково сказала мама.

– Так, – строго сказал папа, – может, я сейчас поступлю очень и очень глупо, но, кажется так нужно. Мишель, – он обратил свой взгляд на меня, – мы с мамой ужасно недовольны тем, что ты с утра и до ночи работаешь, причем неизвестно где.

– Ещё больше мы недовольны тем, что ты нам об этом не сказала раньше, – подхватила стоявшая рядом мама.

– Я всё понимаю, – опустив глаза в пол, ответила я. – Простите, пожалуйста.

– Но несмотря на всё это, – продолжил папа, – ты ведь наша дочь, – улыбнулся он, – и мы не можем заставить тебя бросить всё это, если тебе действительно это важно.

Мама взяла папу под руку, положила голову ему на плечо и тоже улыбнулась.

– Серьезно? Пап, мам! Как же я вас люблю! Спасибо, спасибо! – я кинулась обнимать их.

Вечером того дня я увидела на столе большой коричневый конверт с подписью «Специально для Мишель Брэй». Родители сказали, что это пришло утренней почтой. В нём оказался журнал. А на обложке… Была я!

«Семнадцатилетняя стажерка спасает вечеринку Тони Мильтона – страница 18»

Захлебываясь от восторга, я открыла нужный разворот. Справа красовалась фотография с той самой вечеринки, а около неё – очень много текста.