Добро пожаловать в 5.0

Просто ей сначала необходимо разобраться с собой.

Уже перед самой дверью в офис вспомнилась дурацкая, а может и нет, фраза из какого-то женского журнала: «Когда женщина меняется, её мужчина тоже меняется или… меняется».

– Нет, только не это, – подумала Мила и включила в телефоне звук – вдруг муж позвонит или напишет – и решительно шагнула в свой кабинет.

Неоновый свет офисного освещения слепил глаза, звук уже успевших накалиться ламп настраивал на долгую монотонную работу: стандартное приветствие компьютера, жужжание трудяги-принтера где-то в соседнем помещении – всё было знакомо и привычно до оскомины.

Мила уже занесла кисти над клавиатурой, как вдруг какой-то совсем неизвестный яркий звук и вместе с ним такая же совершенно новая шальная чья-то – точно же не её, не Милы, мысль – пронзили все сознание:

– А кто сказал, что это навсегда?

Мила даже прикрыла рот рукой и обернулась.

– Неужели это прозвучало вслух? И что это вообще было?

Неизвестный звук – оповещение о сообщении в её же собственном телефоне – если всегда жить в бесшумном режиме, то действительно покажется неизвестным.

А мысль?.. Не успела Мила к ней приблизиться – в кабинет забежала Женя, помощница начальницы, и каким-то заговорщицким шёпотом, часто моргая и почти подмигивая, сообщила, что Милу вызывают.

В небольшом, сплошь заставленном всякой всячиной кабинете Изабеллы уже собрались сотрудники и слышался какой-то взбудораженный гул.

– Коллеги! У меня гениальная идея! Рассаживайтесь, записывайте, запоминайте, это будет великий день – наша жизнь больше не будет прежней!

Это было обычное – если вообще можно в этом случае применить данное слово – начало собрания в кабинете директора. Мила машинально записывала в блокнот буквально каждое слово, почти не вслушиваясь и совсем не вдумываясь в их значение. Эта быстрая стенография словно защитным рвом отгораживала Милу, не способную сейчас ни в чем другом участвовать, кроме своей собственной жизни, от гениальных «прожектов» начальницы.

Короткие, как всегда у Изабеллы, сроки, выдающиеся, как обычно у неё, ожидаемые результаты, бесконечные списки обязанностей и немыслимые объёмы работы для каждого сотрудника…

Весь коллектив загорелся, все воодушевлены и готовы броситься выполнять, достигать и рапортовать…

– Согласитесь, это гениально? Как мы раньше до такого не додумались? Вас назначаю руководителем проекта! Вы рады? Это словно специально для вас? Мила? Вы меня слушаете? Да, бросьте вы строчить!

Мила не сразу поняла, что обращаются к ней.

– Я? Спасибо. Да. Я сейчас не могу… у меня…

– Мила, давайте пожалуйста, всё заново и без этих «не могу и не сейчас». Вы разве забыли, в нашей компании нет слова не могу – должен, значит, можешь.

– Да, – промямлила Мила.

В душе поднималась буря – всё Милино нутро протестовало и сопротивлялось: вспомнился маленький шумный агрегат, долбящий асфальт – Мила снова почувствовала себя этим разрушителем, но в данном случае разрушителем самой себя.

Почему она так быстро сдалась?

Почему совсем не попыталась отстоять своё право на выбор?

Почему даже сейчас, когда она так нужна самой себе, она снова отдает себя другим?

Эти вопросы кричали и добивали её внутри, словно выстрелы в упор.

Мила ещё ниже склонилась над своими записями и теперь уже мечтала только об одном – не разреветься прямо здесь, на глазах всего коллектива, перед боссом, которая никогда не видела Милу плачущей. Да она наверняка даже и не представляет, что Мила на такое способна…

Время застыло, где-то вдалеке глухо звучал воодушевлённый и воодушевляющий голос Изабеллы, где-то наверняка слышались поддакивания коллег – Мила не слышала ничего, кроме своего бешено бьющегося сердца и подступающих, как тошнота, рыданий.

И вдруг среди этого оглушающего мрака Мила услышала – или ей показалось, что она услышала – какую-то знакомую, весёлую (вот уж чего не ожидала!) песню:

В тёмно-синем лесу,
Где трепещут осины,
Где с дубов-колдунов
Облетает листва.
На поляне траву
Зайцы в полночь косили
И при этом напевали
Странные слова.

Мила ухватилась за этот спасительный звук и, как по канату из пропасти, стала вытаскивать себя по нему из состояния предистерики, и вот, когда уже казалось, остался последний рывок на свободу, снова прозвучал резкий голос начальницы:

– Вы сегодня точно в ударе! Это же у вас телефон звонит? Мы долго будем слушать это представление? Вам сегодня правила совсем не писаны?

А песня тем временем в ответ:

А нам всё равно!
А нам всё равно!
Пусть боимся мы волка и сову.
Дело есть у нас
В самый жуткий час
Мы волшебную
Косим трын-траву!

И только тут Мила в ужасе понимает, что эта музыка выпархивает из её кармана, куда она машинально сунула телефон перед собранием. Мила резко вскочила и, барабаня извинения, выбежала из кабинета.

Остановилась она только на лестничной клетке, где были настежь распахнуты окна и где неоновый спертый воздух офиса уступал играющему живому шуму улицы.

Судорожно, дрожащими руками Мила наконец выудила проказник-телефон из кармана и, увидев на экране кривляющееся лицо дочери, Мила вдруг расхохоталась – этим хохотом она и ответила на звонок.

– Мам, это ты? Ты что, плачешь?

В ответ Мила захлебывалась смехом, сквозь который еле просачивалось трясущееся не разобрать что!

Юля наконец догадывается по характерным звукам, что мать не плачет, а смеется – что в общем-то было свойственно Миле, но никак не на работе – и тоже начинает смеяться вместе с ней.

Их общий семейный смех продолжается пару секунд, после чего Мила, с трудом возвращая себе способность членораздельно говорить, спрашивает у дочери, что она хотела.

– Я уже не помню, чего я хотела – ты сначала скажи, с чего ты так хохотала? – вопросом на вопрос ответила Юля.

– Я хохотала с тебя – это же ты мне установила такой рингтон на телефоне! Помнишь, когда у нас с тобой была дискуссия по поводу твоего вездесущего «всё равно»? Я же обычно держу телефон на беззвучном режиме, а сегодня включила звук, так и пошла на собрание. И тут ты звонишь —

я заслушалась и только потом поняла, что это мой телефон, – всё ещё всхлипывая от смеха рассказывала Мила.