Очаг

Распаляясь всё больше, Нурджума не знал, какие смешанные чувства вызывают его слова у его собеседника.

– Гмм! – произнёс Ягды, поворачиваясь в сторону Нурлжумы и всем своим видом выражая недовольство. – Эй, Нурджума, я у тебя кое-что спрошу, только ты должен честно ответить на мой вопрос! – потребовал он.

– Ну, так спроси!

– А спросить хочу я, друг мой, вот о чём. Кто тебя, меня поставил руководить людьми? Конечно же, советская власть. А кем ты был без неё? И ты, и я были безлошадными бедняками, седлав ишака, добывали свой кусок хлеба. Про меня вообще говорили: большеглазый раб такого-то.

Последнюю фразу он произнёс с особым напором.

Конечно, Ягды был благодарен новой власти, сделавшей его владыкой целого села, благодаря которой он достиг такой вершины. Любую свою работу он соизмерял с мнением новой власти: «Если я поступлю так, понравится это новой власти?» Поручения новой власти он выполнял беспрекословно, не обращая внимания на то, что она творит, и даже не задумываясь об этом. При этом он верил, что поступает правильно и от этого получал удовольствие.

Находясь среди своих, тех, кого причисляли к роду «рабов», любил пофилософствовать: «Нам большевики пришлись ко двору, они нас не просто равными сделали, а подняли ещё выше. Наступила наша очередь править бал. Те, кто раньше не отдавал нам своих дочерей, называя «гулами»[22 - Гулы – невольники.] (невольниками), теперь почтут за счастье видеть нас своими зятьями. Власть и достаток – вот что делает «гулов» «игами»[23 - Иг – чистокровный туркмен, не смешанный с другими национальностями, как правило, это люди светлокожие, не имеющие на теле слишком густой растительности.]. И с удовольствием расставлял людей своего клана на руководящие должности.

– У меня тоже на многое нет обиды, – чтобы поддержать разговор, Нурджума постарался ответить в тон собеседнику.

– Главное, наш дом цел? Цел. Даже если мы очень захотим, не всё нам под силу, не всё в нашей власти. И потом, говорят же: «Узбек сам себе бек!» – слово узбек он выделил голосом, постарался произнести это слово в узбекской тональности.

Нурджума пристально посмотрел в лицо собеседника, не сдержался, вспыхнул:

– Вот уж точно «у пасынка не может быть желчи»! – иронично произнёс он. Ягды не понравились слова Нурджумы, исключавшие его из числа туркмен. Он обжёг его злым взглядом.

Сказанные к месту слова попали в самую точку. Вышло по поговорке: «Если ига назвать гулом, это вызовет у него смех, если гула гулом назовёшь, ему захочется умереть». Глаза Ягды налились кровью, волосы на теле встали дыбом, волосатые ноздри стали шире.

Резко откинув поводья в сторону и оскалив свои крупные зубы, он неожиданно накинулся на Нурджуму:

– Я сейчас покажу тебе, кто из нас неродной!

Не ожидавший такого всплеска эмоций, под тяжестью тела соперника Нурджума вместе с попутчиком слетел с телеги.

А вокруг ни души. В жару люди по этой дороге не ходят. Да и от села достаточно далеко, будь ты мальчишкой, можно было спокойно здесь вдоволь наиграться.

Воздух всё ещё не остыл, было душно и в то же время жарко. Только-только начал задувать предвечерний слабый ветерок, раскачивая похожие на короны верхушки астрагала лисовидного.

На землю оба хлопнулись одновременно. И хотя ударились о твёрдый грунт, ни один из них не почувствовал боли. Чтобы не оказаться придавленным тяжелой тушей Ягды, Нурджума быстро откатился в сторону. Хотя они и росли вместе, и не раз схватывались в драке, сейчас его противник набрал борцовскую силу, оказаться под ним ему меньше всего улыбалось. Они снова вскочили на ноги и набросились друг на друга, сейчас они были похожи на двух разъярённых быков, готовых поднять противника на рога. Силы у них были примерно равными. Ягды решил применить какой-нибудь приём, подманить Нурджуму к себе, схватить его и с силой швырнуть оземь. Но поскольку они хорошо знали приёмы друг друга, Нурджума догадался о задумке Ягды. Он постарался не приближаться к противнику, чтобы тот не мог застать его врасплох. Они ещё какое-то время боролись друг с другом, иногда падали на землю, а потом набрасывались опять друг на друга с новой силой.

Начав задыхаться, Ягды вдруг увидел свисающую с края телеги плётку, стремительно оттолкнул Нурджуму, освободив из захвата неожиданного противника свою руку. Второму борцу показалось, что он сейчас скажет: «Ну, хватит, давай, прекратим эту схватку». Но не тут-то было. Когда Ягды схватил плётку, на его лице появилось выражение многозначительного торжества, как у человека, которого защитили.

Первый удар плёткой вызвал у Нурджумы ощущение, будто его тело обожгло огнём. Нурджума разъярился. Когда Ягды собрался ожечь его во второй раз, Нурджума, успел сконцентрировать свои силы, боднул его головой. Раскачиваясь из стороны в сторону, Ягды по инерции ударился боком о телегу. Плётка отлетела в сторону.

У обоих противников рубахи намокли от пота, хоть выжимай. Царапины на лице, руках кровоточили и саднили. Как разъярённые быки, они, задыхаясь, смотрели друг на друга, готовые схватиться по-новому.

Кустики на земле были примяты, как будто здесь валялись свиньи.

Казалось, что Нурджума готов пойти в наступление, но он не стал этого делать. Присев на корточки, руками показал Ягды на оторванный от рубахи огромный кусок ткани.

– Эй, Кабан, ты что натворил?

Ягды ответил взглядом, в котором отчётливо читалось: «Так тебе и надо!» и он ехидно улыбнулся.

– Разве у всех, как у тебя, имеется две жены, чтобы могли быстренько залатать порванную одежду? Вот, приедем в село, заставишь Хануму зашить мою рубаху.

– Вот что она тебе зашьёт! – Ягды показал Нурджуме огромную фигу.

Нурджума понял, что снова задел Ягды, и мысленно усмехнулся. На его лице появилась непонятная улыбка, которой он как бы говорил: «Ты ещё увидишь, на что я способен!» Хитро улыбаясь, он встал с места, обошёл телегу и подошёл к коню. Смахивая со лба капли пота, стал распрягать лошадь.

– Кабан, друг, оказывается ты не тот человек, которого можно назвать коллегой по работе и сотрапезником на свадьбе. Я разрываю нашу связь, пусть каждый со своей вещами остаётся!

Телега, на которой они ездили в город, принадлежала Ягды, а конь был собственностью Нурджумы.

Ягды не сразу понял намерения Нурджумы, потому что не думал, что тот может так поступить. Напротив, он подумал, что напарник решил теперь сам повести телегу, поэтому взял поводья в руки, хочет примирения. Но о примирении не могло быть и речи. Освободив коня от телеги, он сел в седло и поскакал, оставив товарища на полпути. Не в силах справиться с охватившей его злостью, Ягды крикнул вслед тому: «Давай, уматывай, посмотрим, как ты ещё хотя бы раз сядешь в эту телегу!» А Нурджума, не обращая внимания на выкрики Ягды и не оборачиваясь, поднимая столбы пыли, оставив его на полдороге, ускакал с этого места.

С Ягды получилось по поговорке: «Пусть конь твой не остановится на полпути». До села надо было пройти ещё почти половину пути. Не зная, как быть, Ягды некоторое время стоял, прислонившись к телеге и озираясь по сторонам. Но на горизонте никто так и не показался, так что помощи просить было не у кого. Ему не хотелось оставлять на дороге без присмотра свою телегу, которой он так гордился, разъезжая на ней как глава сельсовета. Конечно, можно было бы подождать, всё равно кто-нибудь мог появиться на дороге, но просто стоять и ждать он не мог, не хватало терпения. Он, конечно, знал, если его джигит увидит Нурджуму, обязательно спросит, а где его начальник, и узнав, что тот остался на дороге, обязательно примчится за ним. Но и этот вариант был маловероятен, то ли он встретит Нурджуму, то ли нет. Скоро наступит вечерняя прохлада, в прохладную погоду дорога не кажется такой долгой. Подумав об этом, Ягды решил забрать арбу с собой, и по мере возможности перетащить её в село. В самом деле, не оставлять же своё имущество на дороге! Сняв с головы свою папаху, он положил её на папку с документами в арбе. Вроде немного полегчало. Теперь можно и трогаться в путь. Он устроился впереди арбы, сунул под мышки боковые оси телеги и, трясясь, тихонько пошёл вперёд. Поначалу тащить арбу на себе было непросто, но потом стало легче, когда вышли на ровную грунтовую дорогу, она легко покатилась вслед за возчиком. Конечно, он считал унизительным для себя тащить на себе телегу будучи председателем сельсовета, но ровный перестук колёс телеги успокоил его. «Дотемна доберусь до села, но телегу оставлю на подходе к селу, иначе люди могут увидеть меня и высмеять, мол, сельсовет вместо коня или ишака впрягся в арбу и тащит её на себе. Оставлю телегу, а мой джигит потом заберёт её и притащит домой».

Смирившись со своим положением, Ягды по пустынной дороге потихоньку тащит на себе телегу. Когда колёса телеги касаются грунта, тащить её становится трудно, будто кто-то сзади цепляется за неё, тормозит. Зато на спуске телега катит по инерции, да и сам Ягды несётся вниз как на крыльях. Телега громко тарахтела. Когда телега приближалась к селу неожиданно со стороны рядом где-то у Ягды раздался знакомый ехидный голос Нурджумы:

– Эй, Кабан, тебе не зря такое прозвище дали, оно очень подходит тебе. Посмотришь со стороны и кажется, что телегу тянет настоящий кабан.

Ягды остановился, опустил на землю оси телеги и, глядя на шутливо настроенного Нурджуму, зло проворчал:

– Да заткнись ты, сволочь проклятая!

Сев на освободившегося от телеги коня, Нурджума проехал какое-то расстояние, затем сошёл с дороги и спрятался в укромном месте, чтобы понаблюдать за тем, как Ягды тащит на себе телегу.

– Вот отведу коня на базар, и если мне удастся его продать, другой транспорт я даже искать не буду, тебя впрягу в арбу и буду ездить на ней! – Нурджума похлопал ладонью по шее коня и, победно кивнув в сторону Ягды, изобразил на лице улыбку, в которой читался упрёк.

– Если ты и дальше будешь вести себя так, ей-богу, рано или поздно беду себе накличешь! – ответил Ягды, давая понять, что начал успокаиваться.

Сунув руку в глубокий карман штанов, чтобы достать оттуда табакерку для насвая, он довольно долго провозился, словно пытаясь нащупать свои гениталии. Закинув в рот нас, прислонился к арбе и вдыхая полной грудью свежий воздух, с улыбкой на лице повернулся к Нурджуме, который в это время впрягал коня в арбу:

– Эй, придурок, ей богу, ты чокнутый! Ну и шуточки у тебя!

В село они въехали, когда уже совсем стемнело. Где-то на той стоне Мургаба выли шакалы. Село уже готовилось ко сну и лишь кое-где были слышны голоса женщин, зазывающих домой своих заигравшихся детей. На небе зажглись первые звёзды, они удивлённо взирали на едущих в телеге Ягды и Нурджуму, словно видели их впервые.

* * *

На следующий день после возвращения из города Нурджума отправился в поле, чтобы посмотреть, как идёт полив колхозного хлопчатника, и увидел младшего сына Кымыша-дузчы Оразгылыча. Закатав штанины до колен, Оразгылыч в это время поливал хлопчатник на своей собственной делянке.

Вид здоровых хлопковых кустов, получивших достаточно удобрений и воды, радовал глаз, поднимал настроение. Для дайханина, связывающего надежды с будущим хорошим урожаем, не может быть большей радости, чем видеть прекрасные плоды своих трудов.

Увидев Нурджуму издалека, Оразгылыч удивился, что на этот раз тот изменил своему правилу. Обычно он, кивнув головой в знак приветствия, продолжал свой путь, но в этот раз повернул коня в его сторону. Значит что-то намерен сказать. Он встретил Нурджуму вопросительным взглядом.

– Арма, Оразгылыч, как дела?

– Спасибо, дядя, хорошо! – Оразгылыч, относясь с уважением ко всем выходцам рода чоруш, к которому принадлежала и его мать, называл их дайы – дядями.

– Тювелеме, еген[24 - Молодец, племянник!], у твоего хлопчатника замечательный вид! – Про себя же Нурджума подумал с сожалением: «Доведётся ли вам снять этот урожай?»

– Это же хлопчатник, за ним, как за малым дитём уход нужен, тогда он и растёт замечательно.