Очаг

Делая вид, что любуется хлопчатником, Нурджума не знал, как сообщить Оразгылычу дурную весть, колебался. Любуясь ровными кустами хлопчатника, он думал о том, что Кымыши настоящие земледельцы, они достойные люди, и уж во всяком случае, свой достаток зарабатывают честным трудом.

– Оразгылыч, племянник, мне надо сообщить тебе одну неприятную вещь, хотя мне бы очень не хотелось этого делать! – чувствовалось, что Нурджума переживает.

– Раз надо, значит, говори, дядя, – Оразгылыч вытянул ноги из грязи и встал на сухое место.

– Так вот, племянник, вчера на большом собрании в городе среди тех из Пенди, кого следует раскулачить, названы были и ваши имена…

– Гмм… да, – Оразгылыч тяжело вздохнул, задумался. Потом спросил: – В том списке я один или же и имя Оразгелди акга тоже там есть? – озабоченно произнёс он. Ответ Нурджумы был коротким:

– Да, вы там оба значитесь. Причём, вас должны сослать вместе с семьями.

– И куда же нас сошлют?

Приподняв голову, Оразгылыч посмотрел на Нурджуму, беспокойно ёрзавшего в седле коня.

– Этого я не знаю, еген.

– А нельзя ли сделать так, чтобы сослали меня, а Оразгелди оставили со стариками, присматривать за ними? – эти слова он произнёс, оттирая с покрасневшего лица ладонью пот и как бы советуясь, заботясь о близком.

– Ох, не знаю, еген. Как бы не было уже поздно что-то предпринимать… Мне бы очень хотелось помочь вам. Я не могу представить Союнали без Гуллы эмина, без вас, только это не в моей власти. Вообще-то я не должен был пока даже говорить об этом, да вот, не сдержался, вырвалось…

Получив неожиданную и такую горькую весть, Оразгылыч после того, как Нурджума покинул его, ещё какое-то время в задумчивости стоял на том же месте, озираясь по сторонам и разглядывая раскинувшееся вокруг прекрасное поле. Вид у него был такой, словно он, глазами прощаясь со своими полем, растениями, в душе он навсегда прощался с Родиной.

Оглянувшись через несколько минут Нурджума увидел, как Оразгылыч, закинув лопату, на плечо, возвращался домой.

* * *

Когда Оразгылыч раньше времени вернулся с поля, отец вместе с внуками Алланазаром и Аганазаром седлал ишака-коня, чтобы съездить на бахчу и проверить её состояние. В это же время из дома выходила Джемал мама вместе с младшим внуком Рахманназаром, который завидовал старшим братьям и просился поехать вместе с ними. Зная, что младший внук всё равно ничего не поймёт, Джемал мама пыталась ласковыми словами урезонить его, уговорить.

– Ты что думаешь, этот ишак слоном стал, чтобы вы могли такой толпой усесться на него? Сядет дед, один брат сядет спереди него, а второй – сзади, а ты куда сядешь? На уши ишака что ли? Тебе места там нет.

Увидев сына, рано утром ушедшего поливать хлопчатник, с лопатой на плече раньше времени, возвращающегося домой, Кымыш-дузчы заподозрил неладное. Бросив на седло верёвку, которую приготовил взять с собой, повернул голову, чтобы расспросить сына, что случилось. Оразгылыч на ходу спросил:

– Оразгелди акгам дома? – и посмотрел по сторонам.

– Зачем тебе Оразгелди понадобился? – спросил Кымыш-дузчы, глядя вслед Оразгылычу, бросившему лопату у стены и быстро вошедшему в дом.

Весть, которую принёс Оразгылыч, повергла в уныние всю семью Кымышей. Сыновья сразу собрались у отца, чтобы держать с ним совет. Понятно, раз власть взялась за них, теперь уже ни за что не отступит. До сих пор и вот уже много лет она добивалась своего, значит, и теперь решения своего не отменит.

Какое-то время Кымыш-дузчы молчал. Да, беда, обрушившаяся на народ, не обошла стороной и Кымышей. Старику этот груз казался неподъёмным. С не унимающейся внутри тревогой он посмотрел на сыновей. Ему хотелось сказать им, что ссылка вовсе не означает конец жизни, хотелось успокоить своих детей. Но волнение его было таким сильным, что он долго не мог успокоиться, произнести хоть слово. Молчал, хотя и не хотелось молчать. Старику показалось, что чёрные тучи накрыли всё небо, закрыли солнце. Уставившись печальным взглядом в очаг, спустя долгое время он смог выдавить из себя:

– Делать нечего, парни, чему бывать, того не миновать… С судьбой не поспоришь…

Оразгелди в тот же день, оседлав ишака, отправился в пески, туда, где паслась их отара. В отаре у него с братом паслись около пятидесяти овец и коз. Можно не сомневаться, если семья отправится в ссылку, власти немедленно завладеют имуществом ссыльных, разграбят его. Надо по возможности спасти скот и отдать его в руки человека, которому можно доверить и который, случись им рано или поздно вернуться домой, отдаст им скот в целости и сохранности. И пару из них забрать домой, чтобы подготовить каурму на дорогу. Был у них человек, которому они доверяли. Это был Ямат бай. После того, как колхоз забрал большую часть его скота, он, найдя подход к председателю сельсовета Ягды, устроился колхозным пастухом для части этого скота. Жена Ямат бая была сестрой Джемал мамы, так что они были не просто добрыми односельчанами, но ещё и родственниками Кымышей.

Когда Оразгелди, отделив от отары чабана Гуллара часть принадлежащих Кымышам овец и разделив её надвое, пригнал с собой порядка тридцати баранов, Ямат бай, только пригнавший овец с пастбища, поставив тунчу на огонь, готовился в коше к чаепитию. Стоявшая на огне тунче уже зашумела, на поверхности воды образовались пузырьки, и она уже готовилась закипеть.

Когда собаки, почуяв чужака, залаяли, Ямат бай посмотрев в ту сторону, увидел вдалеке человека на ишаке, гнавшего перед собой в его сторону небольшую отару овец. Ничего не зная о случившемся, Ямат бай был удивлён, увидев и узнав Оразгелди, и не мог понять, с каких пор он заделался чабаном. Прогнав собак, Ямат бай, глядя то на Оразгелди, то на животных, хоть и не понимал, отчего тот пригнал часть овец из отары гапланов, всё же встретил неожиданного гостя по-родственному тепло:

– Племянник, поздравляю тебя с новой должностью!

Прежде чем ответить, Оразгелди опустил голову и выдавил из себя улыбку, давая понять, что у него есть разговор.

– Спасибо, дайы!

– Скотина твоя в хорошем состоянии, – заявил Ямат бай, бросив взгляд на овец.

– Но это же чабан Гуллар их пас! – согласился с Ямат баем Оразгелди.

Сидя в тени шалаша Ямат бая за чаепитием, Оразгелди рассказал тому о новом повороте судьбы Кымышей. На спокойном лице Ямат бая, в его миндалевидных глазах промелькнула озабоченность. Тяжело вздохнув, он произнёс:

– Э-эх, и куда всё это приведёт?

– Одному Богу это известно, дайы…

– Ну, да, а что ещё ты можешь сказать, если у тебя другого выхода нет?

На сердце каждого из них лёг тяжёлый камень…

А над песками поднимался жар. Временами откуда-то сзади доносилось ленивое тявканье собаки. Помимо коричневой суки, занявшей место рядом с Ямат баем в тени шалаша, все остальные собаки попрятались где-то от жары.

… От Ямат бая Оразгелди вернулся поздно вечером. Теперь из его головы не уходили тревожные мысли о судьбе родителей после того, как они отправятся в ссылку. Он думал и о том, чтобы забрать их с собой, но ведь старики не вынесут долгого пути. Не давали покоя и мысли о том, что теперь их жёнам и детям тоже придётся переносить все эти испытания, но если даже он оставит их здесь и отправится в ссылку один, кто за ними присмотрит здесь, кто помогать им будет. Нет, конечно, он не оставит здесь свою семью, заберет всех с собой, а вот что делать со стариками, как бросить их на произвол судьбы? Разве они заслужили такую старость? Им-то всё это за что?

Когда он подъезжал к селу, совсем стемнело. Над холмами Гарабила взошла полная луна, сейчас она была необыкновенно красива. Сейчас вокруг неё в предвечерних сумерках образовались островки редких белых облаков. Обычно эти островки, озарённые светом луны и звёзд, становились отчётливо заметными. Но таков обычай небесных знаков: стоит ночи закруглиться, как и они начинают бледнеть, а затем и вовсе исчезают.

Когда Оразгелди вернулся в село, время было позднее, во многих домах уже погасли огни, жители отходили ко сну. Подстегнув своего ишака-коня, он погнал его по пологому берегу арыка позади мельницы Гуллы эмина. Подогнув свои ноги, он сумел пройти это место, не замочив их. Он увидел, как из дома мукомола вышел Гыты кел, он шёл, что-то бормоча себе под нос.

Оразгелди подумал, что тот, не зная, чем себя занять, приходил к мельнику поболтать. «… Если теперь и Гуллы эмина сажают, то участь таких, как я, будет невыносимой. В его доме если не каждый день, но довольно часто готовилась еда для таких, как мы, голодных. Всегда можно было зайти туда и досыта наесться. Да, пришли большевики и всё перевернули с ног на голову… Мало кому по силам делать то, что делал Гуллы эмин, даже если на это имеются возможности. Пусть бы, например, делал людям добро сын Нарлы чопчи! Но для этого надо иметь щедрость души, и разве Акынияз бай из Афганистана, прослышав, что Ягды стал председателем сельсовета, не сказал: «От Ягды народ не дождётся хлеба!»? Да ведь Акынияз ага мудрый человек. Иначе разве стал бы помнить о нём Гайгысыз Атабаев в Ашхабаде?» Увлекшись собственными мыслями, Оразгелди почувствовал, что ему стало жарко, сняв с себя дон, он сложил его и закинул на одно плечо. Он так погрузился в собственные размышления, что не почувствовал, что за ним едет на ишаке человек. Оразгелди наблюдал за тем, как тот размахивал руками, словно споря с кем-то и что-то тому доказывая. Чтобы не сбить настроения Гыты кела, Оразгелди ехал за ним тихо, не подгоняя своего ишака.

Видя, что тот ведёт себя странно, Оразгелди подумал о том, что Гыты кел, дружа с мельником, вместе с ним принял дозу терьяка и теперь находится в возбуждённом состоянии, в приподнятом настроении. Прислушавшись к словам Гыты кела, удивлённо подумал: «Ба, мы-то думали, что пока что никто, кроме нас, не знает о нашей высылке, а оказывается, этот слух распространился по селу со скоростью молнии! Уж если об этом знает Гыты кел, который не очень-то общается с людьми, значит, в селе нет человека, который бы не слышал об этом».

После того, как Гыты кел, кидая камни в собак и что-то бормоча, повернул в сторону своего дома, Оразгелди проехал мимо него, объехал вокруг домов Хангулы, проехал вдоль арыка Беден, какое-то время объезжая вокруг села. Хотя днём было очень жарко, с наступлением ночи воздух остыл, стал прохладным, дышалось легко. Сейчас тяжесть, которая садилась на плечи каждый раз, когда солнце нещадно жарило, сейчас куда-то ушла, тело стало лёгким.

Проезжая мимо Холма споров гапланов, торчащего пупом в одной сторонке села, Оразгелди стал внимательно всматриваться туда, словно пытаясь кого-то увидеть. Он в этот момент с какой-то особой любовью рассматривал этот родной холм. Вспомнив о том, что в этом месте всегда бывает веселье, разгораются споры, люди играют в дюззюм[25 - Дюззюм – камешки] он, на какой-то миг забыв о своих тревогах, радостно улыбнулся. Ему показалось, что сейчас он увидел в толпе шутника, как все гапланы, своего отца Кымыша.

Когда он, привязав ишака в стойле и задав ему корма в виде травы, снмая хоржун местами вошёл в дом, его жена Огулджума, уложив детей, сняла с головы тяжелый борук, повязала голову лёгкой косынкой, беспокойно думая: «Что-то отец наш задержался, может, он остался у чабана Гуллара, решил там заночевать?»

* * *

Вскоре после того, как по селу пошёл гулять слух о том, что-такие-то семьи будут высланы, сыновей Кымыша пригласили в сельсовет и велели собирать вещи. Казалось бы, перед отправкой в хозяйстве много чего надо сделать, однако и эти дела быстро закончились. Сыновья Кымыша Оразгелди и Оразгылыч, в прежние времена ни минуты, не сидевшие без дела, сейчас не выходили из дома словно в ожидании приказа отправляться. Большую часть времени они занимались какими-то мелкими делами по дому, а потом просто лежали. В дом теперь почти никто не приходил, а ведь в прежние времена здесь было полно народу, люди приходили поболтать, справиться о здоровье, делах, пообщаться, да и за советом приходили. Создавалось такое впечатление, что если они покажутся в этом доме, то и их могут приобщить к этой семье и тоже сослать. И даже старуха Лекган, которая каждый вечер вместе со своими чумазыми внуками приходила поболтать к Джемал мама, не показывалась вот уже несколько дней.

Орагылыч лежал в глубине комнаты, в посудном углу, и смотрел вверх, а когда у него зачесался затылок, вспомнил, что волосы отросли настолько, что пора уже постричься. Поначалу он решил взять бритву и пойти к кому-нибудь из тех, кто занимается бритьём головы. Жена, сунув руку между сложенными одеялами, достала узелок, в котором хранилась бритва, и подала её мужу. Он вышел во двор и увидел старшего брата Оразгелди, который сидел на кошме в тени урюкового дерева и вместе с Алланазаром и Аганазаром, подав им один конец и сунув между двумя полосами щепку размером с палец, скручивал верёвку. Верёвка была уже почти готова. Оразгылыч вспомнил, что и старший брат неплохо бреет голову.

– Оразгелди акга, волосы совсем отросли, не пора ли нам постричься?

– Подожди немного, мы уже заканчиваем, – продолжая скручивать верёвку, ответил, кивнув головой в сторону своих помощников. – А ты пока намочи волосы тёплой водой – добавил он.

Оразгылыч наточил бритву, намочил волосы тёплой водой, а тем временем Оразгелди закончил свою работу и подошёл к брату.