Побежденный. Барселона, 1714

Если же враг решит атаковать куртину между двумя бастионами, ему тем более несдобровать. Беднягам, которые спустятся в ров, уже не дано будет никогда из него выбраться, ибо их расстреляют с трех сторон: с самой стены и с двух бастионов, защищающих ее справа и слева.

Перекрестный огонь. Выражение, которое на чертежах инженеров обозначается простыми линиями и пунктирами. Но когда тушь превращается в камни, это словосочетание загорается адским огнем.

Перекрестный огонь! Сотни, тысячи людей в униформе спускаются в ров и безуспешно пытаются выбраться из него под пулями и снарядами невидимых защитников крепости, которые их расстреливают. Весьма вероятно, что дно рва было предусмотрительно залито водой, или – еще лучше – укреплено острыми кольями, которые возвышаются на полтора метра над землей. Тела, пронзенные их остриями, помешают наступать следующим солдатам, и в конце концов атака захлебнется. Если штурм начало немногочисленное войско, в живых не останется никого. Если же наступали тысячи солдат, во рву останутся сотни тел, извивающихся в агонии.

Это жестокое чудо, называемое бастионной системой Вобана, можно было развивать до бесконечности. Чтобы еще лучше защитить стену, перед куртиной можно было создать укрепление, называемое «месяцем» или «полумесяцем». Перед тем как штурмовать участок основной стены, неприятелю придется истратить тысячи снарядов, чтобы его разрушить. Даже если предположить, что эта фортификация будет захвачена, защитники крепости просто укроются за следующей стеной, взорвав за собой соединяющие укрепления мосты. И игра начнется снова. Защитники крепости не пострадали, а наступающие потеряли сотни солдат ради завоевания крошечного участка крепости. Каково будет состояние их духа перед возобновлением атаки? Капониры, демилюны, эскарпы, тенали… Бесконечное множество архитектурных деталей, о которых не стоит и говорить с непосвященными. Однако, если вам угодно, можете рассмотреть технические детали на рисунке, где изображен полный план фортификаций.

Вы не станете со мной спорить: архитектура укреплений нашего века не лишена очарования. Наше искусство делает прекрасными сооружения, которые порождены необходимостью: геометрически четкий рисунок безупречно правильных линий и строгие формы, лишенные украшений. Все эти элементы говорят откровенно о своем назначении: они созданы для защиты. А все существа нашей крошечной вселенной ищут безопасности перед лицом грозного мира. Когда врага нет поблизости, жители города могут спокойно и весело прогуливаться у подножия стен под прикрытием угловатых бастионов, которые, подобно каменным исполинам, пригнувшимся к земле, невозмутимо стоят на страже. И дело не в том, что фортификации Вобана стремятся быть прекрасными, скорее сама красота подчиняется их строгим формам и сливается с ними. Ибо, когда мы созерцаем эти творения, у нас создается впечатление – лишенное какой-либо реальной основы, а потому весьма сомнительное, – что в этом мире существует порядок, основанный на принципах добра и справедливости.

А теперь позвольте мне поэтическое отступление, связанное с тем, что изображено на следующей гравюре, если только эта глупая курица не ошибется и поместит ее куда нужно.

Видите эту маленькую кабинку на выдающемся вперед углу бастиона, похожую на ростру корабля? По-французски она называется еchaguette[19 - Угловая сторожевая вышка (фр.).]. Предназначалась она для того, чтобы часовой мог укрываться в ней от непогоды. Военные инженеры понимают, что их произведения не только выполняют практические задачи, но и имеют эстетическую ценность. И еchaguette для них – как вишенка на торте, потому что при проектировании вышки они могли позволить себе какие-нибудь банальные излишества. Иногда ее венчала коническая крыша, мягкие скаты которой были покрыты черной или красной черепицей, а порой ее стены украшали изящные рельефы, выбитые в камне. Я сам не раз влюблялся в эти жемчужины, обладавшие немалой художественной ценностью, а однажды познакомился с венгерским инженером, прекрасным рисовальщиком, который коллекционировал зарисовки вышек всех крепостей, во взятии которых участвовал. И делал это не зря.

Что предпринимают в первую очередь защитники крепости, когда неприятель наступает? Они взрывают еchaguette, чтобы неприятель не мог использовать ее вертикальную линию для наведения орудий.

Этот маневр всегда приносил мне ни с чем не сравнимую боль и внушал двойственные чувства, не поддающиеся описанию. Горожане готовятся защищать свои родные очаги, и с чего же они начинают? Приносят в жертву самое красивое сооружение, которое раньше выставляли напоказ.

Город, который вот-вот будет осажден врагом, похож на разворошенный муравейник. Annibal ad portas![20 - Ганнибал у ворот! (лат.)] Набатный звон церковных колоколов предупреждает об опасности, крестьяне с окрестных хуторов спешат укрыться со своими семьями за стенами и гонят перед собой скотину. Гарнизон бегом занимает свои позиции, и вот уже солдатам раздаются боеприпасы, орудия расчехляются, а пороховые склады надежно прикрываются.

Но даже среди лихорадочной суеты и страшного шума, когда дежурный офицер кричит людям, которые оказались поблизости, чтобы они скорее расходились, потому что еchaguette вот-вот взлетит на воздух, всегда без исключения, говорю вам, всегда, повторяется одна и та же сцена: все замирают. Остекленелые взгляды прикованы к вышке, воцаряется такая тишина, что слышно, как горит, потрескивая, фитиль. И наконец – бум! Взрыв – граница между мирным существованием и войной. Этот «бум» для осады – что Книга Бытия для Библии. Мы, Отмеченные (и, благодаря зануде Вальтрауд, вы очень скоро узнаете, кому дается это звание), не могли испытывать те же чувства, что обычные люди. Я ненавидел тот миг, когда еchaguette разлеталась на тысячу осколков, и в то же время странным манером наслаждался, предвкушая будущие страдания.

Главное заблуждение моих учителей в Базоше заключалось в следующем: они верили, что задачи военных маганонов можно было облагородить и даже более того – вознести до священных высот гражданского искусства. По мнению Вобана, улучшенная техническая сторона военных действий могла позволить сохранить множество жизней. Сегодня, когда прошло столько лет и столько людей полегло на полях кровавых сражений, эта наивная мысль кажется нам безнравственной. Но маркиз верил в это, искренне верил. А потому я снимаю с него всякую ответственность.

В конце этой прогулки, закончив рассказ об истории Византии, Вобан задал мне вопрос. Мы гуляли в окрестностях Базоша, справа и слева от тропинки расстилались влажные от прошедшего дождя поля, вокруг не было ни одной живой души. Во?роны каркали над нашими головами. Вобан остановился.

– Ну а вы, – спросил он меня, – на чью сторону в этой бесконечной битве встанете вы: орудия или бастиона?

– Не знаю, monseigneur. – Его вопрос застал меня врасплох. Но, немного поколебавшись, я все-таки ответил: – Наверное, я буду с теми, на чьей стороне справедливость.

Маркиз взял меня за правую руку, повернул ее ладонью вверх, точно собирался прочесть мою судьбу, и закатал мне рукав.

– Скажите Дюкруа, чтобы они проставили вам первый Знак.

* * *

На предыдущих страницах я попытался кратко изложить уроки Вобана, но не думайте, что он разъяснил мне свою теорию за время одной-единственной прогулки. На самом деле маркиз не раз говорил со мной, навещал меня в классной комнате или вызывал в свой кабинет, когда у него выдавалась свободная минута или ему хотелось порассуждать на ту или иную тему. Несмотря на это, основное бремя моего обучения по-прежнему лежало на братьях Дюкруа. Они писали черновик, а Вобан доводил текст до совершенства.

Однако вернемся к Знакам, о которых мы только что упомянули, потому что эта тема заслуживает внимания. (По крайней мере, на этом настаивает моя немецкая слониха: перебивает меня на каждом слове, точно говорящий попугай, и просит вернуться к той сцене, где я получил свой первый Знак.)

Мои наставники-близнецы присуждали мне Знаки, когда я достигал особых успехов в обучении. Я клал правую руку на стол ладонью вверх, и они наносили мне татуировку при помощи специального инструмента, напоминавшего отчасти скальпель, отчасти орудие пытки. Первый Знак они мне поставили на запястье, как раз там, где кисть соединяется с предплечьем. Слово «знак» – в данном случае весьма неточное определение. Первый из них был простым кружочком, который мне выгравировали фиолетовыми несмываемыми чернилами, причинив при этом ужасную боль. Следующий Знак был изысканнее и располагался в двух-трех сантиметрах от первого вверх по предплечью. Вторая отметка напоминала знак «плюс», но концы линий соединялись между собой, точно кто-то рисовал флюгер. Третий Знак – пентагон. Каждая следующая отметка была сложнее предыдущей. Начиная с пятого Знака в рисунке начинали угадываться очертания крепости с бастионами. Предполагалось, что инженер достигал совершенства, когда на его предплечье от кисти до сгиба локтя красовались десять Знаков.

Я не буду испытывать любопытство читателей: в этом мире сейчас никто не может похвастаться татуировкой из десяти отметок. Следовательно, инженеров с десятью Знаками нет, – по крайней мере, я таких не знаю. И это вовсе не означает, что где-нибудь не может существовать человек, достойный этого звания. Дело просто в том, что круг маганонов был очень узок – они принадлежали к высокоспециализированной касте избранных, – и люди, которые обладали правом наделять других Знаками, уже давным-давно отправились на тот свет. Правда, в живых остаюсь я, Девять Знаков, но какой от этого прок? Я слишком стар, чтобы заниматься с учениками, да к тому же эти парижские революционеры, которыми так восхищается моя ужасная и непереносимая Вальтрауд, исказили всё без исключения, даже устоявшиеся формы ведения военных действий. Это последнее утверждение надо пояснить.

Когда я был молод, войска состояли из профессиональных солдат (или наемников, не важно, как мы их назовем). Поскольку богатство любого короля было ограниченно, войска многочисленностью обычно не отличались. Именно поэтому так выросла роль крепостей, чьи бастионы защищали пути, по которым двигались войска захватчиков. Если враг решал не осаждать фортификации, а обойти и двинуться дальше вглубь чужой территории, он мог оказаться между двух огней: между армией неприятеля и гарнизоном крепости, атакующим его с тыла. Шансов же получить подкрепление в таком случае у него практически не оставалось.

А сейчас эти зазнайки-якобинцы из Парижа выдумали такую штуку, как levеe en masse[21 - Всеобщая воинская повинность (фр.).], которую было бы справедливее назвать массовым убийством. В настоящее время войска своей численностью превышают армии моего времени в десятки и даже сотни раз. Можно оставить несколько полков осаждать крепость, не теряя времени на ее взятие, и погнать остальных солдат вперед. Именно поэтому, когда я был молод, на двадцать осад приходилось одно сражение, да к тому же целью большинства сражений было снять или просто не допустить осаду. А сегодня битвы заключаются в том, чтобы бросать под огонь вражеских ружей и пушек новые и новые ряды солдат, словно поленья в топку. У кого дров больше, тот и победил. К этому сводится современное военное искусство. Да здравствует прогресс!

Что же касается таинственных Знаков, то в мире, к которому принадлежал Базош, они были своеобразным кодом опознания.

В те времена, когда вежливость обязывала склонять в знак приветствия голову, инженеры первыми в обществе вернулись к римскому рукопожатию. Подавая руку при встрече, они незаметно открывали запястье, и один мог видеть Знаки другого. Таким образом моментально устанавливалась естественная иерархия и не возникало ненужных пересудов, споров и недоразумений. И поверьте мне, во время осады или обороны крепости это было чрезвычайно важно. Несмотря на то, что в армиях офицерам присваивались различные другие звания, Три Знака всегда признавали авторитет Четырех Знаков, и так далее. Армейским офицерам поведение инженеров иногда казалось несколько странным, но обычно Отмеченные были столь скрытны и заняты своими делами, а офицеры столь тупы, что не понимали, что происходит. Впрочем, возможно, их это и не волновало.

Иерархия Отмеченных основывалась на идее некоего всемирного братства. Представьте себе, что в Берлине или Париже, а может быть, на просторах венгерских равнин или на вершине Анд, под порывами ветра, бросающего вам в лицо пригоршни снега, вы вдруг встречаете совершенно незнакомого вам человека и он открывает вам свое запястье. И в один миг, словно по волшебству, все то, что вас разделяло, исчезает. Остаются только два человека, объединенные взаимным признанием и уважением. Ничто в мире не может сравниться со взглядом, в котором отражается сопричастность общему делу.

Ты понимаешь, о чем я говорю, моя дорогая и ужасная Вальтрауд? Конечно же не понимаешь. Однако ничего сложного тут нет. За твоей спиной свернулся у огня мой кот. Видишь, как он на меня смотрит? Это оно и есть.

* * *

До поры до времени я не понимал значения моих татуировок. Братья Дюкруа наградили меня вторым Знаком за подсчет горошин. Не смейтесь! Я больше не мог выносить пыток в Сферическом зале. Меня от него уже тошнило! Он внушал мне такое отвращение, что я даже не заметил, каких успехов добился.

Вы станете внимательным человеком, только когда будете начеку даже в минуты рассеянности. Вы меня поняли? Ну конечно нет. Я в то далекое время тоже этого не понимал. Внимание должно стать частью вашего существа, и тогда, даже если вам будет казаться, что мысли уносятся куда-то далеко, все ваши органы чувств будут работать и беспрерывно исследовать мир вокруг.

Однажды за обедом передо мной поставили тарелку с турецким горохом. В тот день Дюкруа обедали вместе со мной и сразу поняли, что моя голова занята посторонними мыслями. (Они не ошибались: я думал о том, что волосы на лобке у Жанны точно такого же цвета, как этот горох.)

Арман стукнул меня по лбу поварешкой:

– Кандидат Сувирия! Сколько горошин у вас в тарелке? Отвечайте немедленно!

Я быстро проглотил полную ложку гороха и ответил:

– В тарелке была девяносто одна горошина. А сейчас осталась восемьдесят одна.

Мой ответ им очень понравился. И я не соврал, хотя до того момента, как они мне задали свой вопрос, не отдавал себе отчета в том, что знал ответ. А горох я проглотил, не только чтобы их подразнить: мне хотелось доказать свое умение наблюдать явления в их развитии, а не только в какой-то конкретный момент.

Когда я выходил из Сферического зала, мне задавали неизменный вопрос:

– Кандидат Сувирия, что было в зале?

С какой бы точностью я ни описывал висевшие там предметы, указывая расстояние, отделявшее их от пола и друг от друга, обычно их приговор звучал так:

– Удовлетворительно, но до совершенства вам далеко.

И наконец однажды, в самом конце своего перечисления, я замолчал на минуту, а потом добавил:

– И еще там был я.

Мне сто раз повторяли: наблюдатель является частью наблюдаемого; но, к своему стыду, должен признаться, что прошло много месяцев, прежде чем я осознал свое присутствие под белыми сводами. Возможно, сей постулат покажется вам попыткой научить меня быть скромным или просто не очень удачной игрой слов. Но это не так.

Когда враг готовился к наступлению на мой бастион, я должен был увидеть все и все пересчитать: наши ружья и ружья врага, состояние оборонительных укреплений, количество пушек, протяженность и ширину вражеских траншей. И учесть свой собственный страх. Ничто в этом мире так не искажает реальность, как ужас. Если я не замечу, что боюсь, страх увидит всю картину за меня. Или, как сказали бы Дюкруа: «Смятение овладеет вашими глазами и увидит все за вас». Мир пребывает в постоянной братоубийственной схватке: одни умирают, штурмуя стены, а другие – защищая их. Но в конечном счете противники бьются не на жизнь, а на смерть под крошечным белоснежным куполом, затерянным в каком-то уголке Вселенной, равнодушной к нашим страстям и страданиям. И это и есть Myst?re.

Третий Знак я получил, когда завершил свою бесконечную траншею.

– Поздравляю вас, кандидат Сувирия. Вы заслужили свой третий Знак, – сообщил мне Арман. – Однако разрешите мне проанализировать ваши действия при выполнении задания. Когда вы достигли границы нашего необработанного поля, вы продолжили свою работу, орудуя киркой и лопатой и устанавливая габионы. И поступили правильно, хотя и разрушили живую изгородь на краю поля. Мы не отдали вам приказа остановиться, а инженер должен точно следовать командам и выполнять их неукоснительно. Но, несмотря на это, разве вы не заметили, что за изгородью начиналось поле, засеянное пшеницей?

– Заметил.

– Все правильно, мы не вменяем вам в вину, что вы вторглись в частные владения за пределами земель маркиза. Во время войны принадлежность той или иной территории постоянно оспаривается. Но когда перед вами возник осел, который тащил плуг, а за плугом – крестьянин, протестовавший, кстати, весьма решительно против вашего вторжения, вам не пришло в голову, что ситуация в этот момент вышла за рамки учебного задания?

– Нет.