Побежденный. Барселона, 1714

– Все правильно. В ваши задачи не входит анализ приказов. Тем не менее не перешли ли вы границы разумного, когда в ответ на оскорбления этого честного земледельца оглушили его лопатой и уволокли на дно траншеи?

– Я уверен, что поступил правильно, решив, что времени на споры у меня нет. Удар его всего лишь оглушил. Благодаря моим действиям он оказался в укрытии и пули ему уже не грозили. Как меня учили, основной задачей инженеров является защита подданных короля. – Тут я глубоко вздохнул. – Ослом мне пришлось пожертвовать. Конечно, я бы мог свалить его ударом лопаты прямо в лоб, но для этого мне пришлось бы вылезти из окопа под пули. Кроме того, я не был уверен, что мне удастся спрятать животное в окопе: осел был большой, а траншея узкая. Я пришел к выводу, что жизнь инженера сохранить важнее, чем жизнь ишака, а потому предоставил его своей судьбе.

Арман и Зенон обменялись взглядами, в которых сквозило сомнение. Я добавил:

– Как мне показалось, осел не заметил опасности.

Четвертый Знак я получил перед одной из наших встреч с Жанной на сеновале, которая вспоминается мне как одно из лучших мгновений моей жизни самца, постоянно ищущего приключений.

Однажды воскресным вечером мы с Жанной лежали на сеновале, раздетые и утомленные любовными играми, а снаружи моросил бесконечный и печальный дождик. Моя подруга дремала, закрыв глаза, и казалась самим воплощением красоты: розоватая прозрачность кожи, рыжие пряди на золотистом фоне ее соломенного ложа… И всю эту картину заливал нежный, перламутровый и теплый свет Бургундии. Я вытащил из-под своей смятой одежды небольшую папку.

– Я написал для тебя несколько стихотворений, – сказал я и разложил перед ней листы.

Жанна открыла глаза, и ее лицо просияло. К какому бы слою общества ни принадлежала женщина, все они, от существ голубых кровей и до самой последней плебейки, как ты, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, испытывают необычайное волнение, если кто-то говорит им, что написал для них стихи.

Она посмотрела на листы и спросила:

– Что это такое?

Вид их развеселил ее и немного озадачил.

– Это цикл стихов. Но по правде говоря, удалось мне только одно стихотворение. Я закончил его вчера и получил за него четвертый Знак.

– Но где же здесь стихи? Это же чертежи.

– Ну и что в этом такого? – обиделся я. – Братья Дюкруа дают мне уроки черчения, а не стихосложения. Но это поэзия. – Я придвинулся к ней еще ближе. – Это планы крепостей. Тебе они нравятся?

Жанна не отваживалась выразить мне свое недоумение, которое все равно было очевидным. Я разложил чертежи на соломе и продолжил:

– Чертеж, который я сделал последним, – самый лучший. Можешь сказать, где он? Если ты присмотришься повнимательнее, этот план отличается от всех остальных.

Ее взгляд перескакивал с одного рисунка на другой.

– Смотри внимательнее! – сказал я ей. – Ты дочь Вобана – кому, как не тебе, дано в этом разобраться?

Жанна некоторое время рассматривала один чертеж, потом отложила его и взяла другой. Потом еще один, и еще. Дождь по-прежнему сеялся над полями. Пока она готовилась сделать свой выбор, мой мозг наблюдал за дождем. Мне пришло в голову, что в странах с влажным климатом осадки могут служить оружием против войск, осаждающих крепость.

– Вот этот, – сказала она наконец. – Этот самый лучший. – Она угадала. Ее лицо осветилось, точно у ребенка, которому впервые удалось прочитать целое слово. – Этот чертеж отличается от остальных, хотя все они на первый взгляд очень похожи. В нем есть что-то особое. – Тут она посмотрела на меня. – Почему он так отличается от остальных?

– Причина проста, – сказал я, коснувшись пальцем бумаги. – Я создал эту крепость, думая, что ты спишь в центре этого города. А я тебя защищаю.

* * *

Реже всех многочисленных родственников Вобана замок маркиза навещал супруг Жанны. Думаю, что их брак был результатом какого-то соглашения между семьями, и, по правде говоря, его присутствие в замке меня не слишком смущало.

Его долгие отлучки из Базоша не были обусловлены обидой – он просто жил своей жизнью, не обращая ни малейшего внимания на жену. При этом он не испытывал к ней отвращения и не бывал с ней груб. Когда вся семья рассаживалась за большим столом, им было положено сидеть рядом, локоть к локтю, но его в такие минуты гораздо больше волновала солонка на столе, чем собственная супруга (он всегда страшно боялся остаться без соли, и этот страх был одной из его навязчивых идей). Когда бедняга проходил мимо меня, мне казалось, что я вижу, как из его головы, точно опилки, сыплются мысли.

Если домашние за ним не следили, он переставал мыться, а когда задерживался надолго в Париже без присмотра, отпускал такие длинные ногти, что они казались волчьими когтями. Его одежда, изысканная и безумно дорогая, очень быстро превращалась в грязные лохмотья. Стоило ему появиться в Базоше, как его немедленно прятали, отмывали и переодевали, ибо маркиз не потерпел бы его в замке в таком виде. При всем том, однако, это был счастливейший человек – за всю мою жизнь мне не довелось встретить никого счастливее. Он был помешан на поисках философского камня и все время воображал, что вот-вот разрешит эту загадку. А разве кто-нибудь может быть счастливее гения на пороге открытия, которое повернет ход науки? Потом, естественно, попытка завершалась неудачей, и бедняга на пару дней погружался в глубокую меланхолию. Но на третий день им опять овладевало воодушевление и он прыгал от радости, потому что обнаружил новую тайную формулу в какой-то из своих затертых и замасленных книг.

Как это обычно происходит, рогач подружился с любовником жены (к моему глубокому сожалению, хотя тут я был бессилен что-то изменить). Мне кажется, что он так никогда и не узнал о наших с Жанной отношениях, а если до него и дошли какие-то слухи, чудак не придавал им никакого значения. Как бы я ни старался избежать встречи с ним, рано или поздно он находил меня в каком-нибудь уголке замка.

– Мой дорогой Сувирия! – воскликнул он однажды, сжимая меня в объятиях.

На этот раз наш ученый муж жил в замке уже целую неделю, что было для него весьма длительным сроком, если учесть, что он никогда долго не сидел на месте. Но сейчас он задержался, потому что отыскал в нашем городке старуху, которая славилась своим умением вызывать духов умерших, и каждый день ходил к ней.

– Мне кажется, что я наконец вышел на тропинку, которая приведет нас к философскому камню! – продолжил он. – И тропинка эта была не в нашем мире, а за его пределами! Благодаря этой старой ведьме я могу говорить с душами великих людей, которые направят мои стопы. Не далее как вчера я беседовал с Мишелем Нострадамусом и с самим Карлом Великим.

Его желание общаться со мной объяснялось очень просто. Все его родственники знали беднягу как облупленного и отмахивались от него, точно от назойливой мухи, а слуги были людьми низшего звания. Я же, будучи единственным учеником в замке, занимал некое среднее положение между этими двумя полюсами, а потому наш алхимик мог морочить мне голову в свое удовольствие. С моей стороны было бы крайне невежливо отшить члена семьи Вобана, так что мне приходилось терпеть его восторженные высказывания о философском камне и прочую ахинею, которую он нес. Но надо быть снисходительным – моя задача не отличалась сложностью. В мои обязанности входило только широко открывать глаза и время от времени произносить: «Неужели?», а потом: «Безумно интересно!» – и даже: «Весь мир содрогнется от восторга!»; но при этом в голове у меня вертелось совсем иное: «Ну хватит уже, тронутый, мне пора на сеновал трахать твою жену».

На самом деле философским камнем был Базош. О, Базош, Базош – источник блаженства! То были лучшие дни моей жизни, исполненные нежности и надежды. Счастливое время… И учтите, что это говорит человек, проживший девяносто восемь лет, совершивший девяносто восемь оборотов вокруг Солнца. Однако именно тогда произошло событие, которое бросило легкую тень на мое безмятежное существование.

Мы с Жанной не всегда прятали свои чувства. Иногда в замок приезжал пехотный капитан, шевалье Антуан Бардоненш. Я не припомню, чем он заслужил расположение маркиза, но ворота Базоша для него всегда были открыты. Это был молодой здоровяк с квадратным подбородком и прекрасный фехтовальщик. Он отличался невероятной наивностью и идеалом своим считал странствующих рыцарей, заменяя, однако, трагический пафос их существования на безудержное веселье. Мне нечасто доводилось встречать людей такой счастливой наружности, кажущихся воплощением мужской красоты. Шарлотта, старшая сестра Жанны, была в него по уши влюблена. Иногда по воскресеньям мы вчетвером, я с Жанной и Бардоненш с Шарлоттой, устраивали пикник на одном из окрестных лугов. Они, вооружившись палками, затевали шуточные турниры по фехтованию, которые заканчивались невинными потасовками на траве под раскаты веселого смеха. Я же изучал Бардоненша, как меня учили в Базоше, чтобы понять, какая личность скрывается за этим обликом рубаки и за молодым задором. И не нашел абсолютно ничего. Жизнь этого человека ограничивалась страстью к оружию и служению французскому королю Людовику Четырнадцатому, которого его приближенные величали «королем-солнце», а враги – «Монстром Европы» или еще проще – «Монстром».

Как-то раз, когда маркиза в Базоше не было и братья Дюкруа тоже куда-то отлучились (что было событием чрезвычайной редкости), мы вчетвером устроили в замке настоящий праздник. Мы были еще детьми, несмотря на мои штудии, на замужество Жанны и на униформу пехотного капитана, которую носил Бардоненш, и затеяли игру в жмурки. Когда мне завязали глаза, ловить их не составляло для меня никакого труда. Благодаря Сферическому залу я мог практически обойтись без зрения, идя по следу аромата их смеха и шороха их духов. Я стал ощупывать стены, притворяясь, будто не знаю, куда идти, чтобы дать им время спрятаться получше, и вдруг под моей рукой открылась маленькая дверь, скрытая за занавеской. Этот тайный ход был мне неизвестен, и я воспользовался случаем, чтобы зайти туда.

За дверью тянулся узкий коридор. Мои руки нащупали полки, которые тянулись вдоль стен, а на них какие-то странные предметы. Я снял с глаз повязку: передо мной оказались макеты фортификаций всех городов и крепостей Европы.

Боже мой, я вдруг понял, где нахожусь. В Версале Монстр собирал миниатюрные воспроизведения крепостей континента – toutes en relief[22 - Все – объемные изображения (фр.).]. Когда его генералам надо было взять какую-нибудь из них, макет уже был готов, чтобы инженеры могли разработать наилучший вариант атаки. Вобан втайне от Монстра создал подобную коллекцию у себя в замке и, естественно, не собирался посвящать в такую тайну меня, простого кандидата в инженеры; но, несмотря на то что моя верность маркизу вынуждала меня покинуть эту комнату, я почему-то задержался.

Мой взгляд остановился на макете, который стоял прямо передо мной: очертания крепости с двенадцатью бастионами напоминали звезду. Ремесленники сделали исключительно тонкую работу. Крепости со всех концов Европы были сделаны здесь из гипса, лучинок и фарфора. Все масштабы соблюдены в точности, все углы наклона бастионов и глубина рвов учтены… Реки, прибрежные зоны и лиманы окрашены в голубые и синие тона в зависимости от глубины воды и отдаленности от укреплений, светло- или темно-коричневыми тонами отмечены овраги и возвышенности разной высоты. На полях каждого макета помещались таблицы с дополнительной информацией для специалистов.

Я закрыл глаза, словно продолжая игру в жмурки. Изображения крепостей отличались таким совершенством, что мне не стоило труда узнать их на ощупь, касаясь макетов кончиками пальцев: Ат, Намюр, Дюнкерк[23 - Намюр – город в Валлонии, знаменитый своей крепостью. Дюнкерк – город во Франции на берегу Ла-Манша.], Лилль, Перпиньян. Большинство крепостей, созданных Вобаном или же им перестроенных. Безансон. Турне. А вот и Бауртанге, и Копертино[24 - Безансон – древний город на востоке Франции. Турне – древнейший бельгийский город, расположенный на реке Шельде в провинции Эно. Бауртанге – форт в Нидерландах, построен в форме звезды. Копертино – город в регионе Апулия в Италии.], неприятельские крепости, изученные шпионами Монстра. Мои пальцы снова и снова угадывали форму звезды в каждом макете, словно в этой волшебной комнате заключили весь Млечный Путь. Тут послышались голоса, снаружи меня звали Жанна и Бардоненш. Еще один последний макет, сказал я себе, – и все.

Я снова закрыл глаза и пробежал пальцами по средневековым стенам, по старинным бастионам. Все детали указывали на то, что это был древний город с тысячелетней историей за плечами. Любопытно. А вот и еще интересная подробность: это морской порт, и стены не защищают его со стороны моря. Я замер. Мурашки побежали у меня по спине, а в горле словно застрял комок. Эти очертания были мне знакомы.

Впервые со дня моего приезда в Базош у меня возникло мрачное предчувствие. Ибо все, что делалось в этом замке, должно было отвечать какой-то цели, и, если эти макеты стояли здесь, это означало, что когда-нибудь, вероятно, они могут быть использованы для подготовки штурма. Я открыл глаза и посмотрел на последний макет. Это была Барселона.

7

Вы знаете, что такое ненависть с первого взгляда? За мою долгую жизнь мне довелось встретиться с таким количеством негодяев, пройдох и мерзавцев, что, если бы сам черт решил созвать их на свое отвратительное сборище, им бы понадобился зал размером со Средиземное море. Но только один из них заслужил мою неизменную ненависть: Йорис Проспер ван Вербом. Посмотрите, посмотрите только на эту копию с его парадного портрета. Очаровательный молодой человек, не правда ли?

Когда я впервые увидел его, Вербому было лет около сорока. По грубому лицу этого человека и его отвислым, как у бульдога, щекам можно было подумать, что перед вами мясник, работающий на бойне. И я не преувеличиваю. Лицо ему заменяла гримаса отвращения – она искажала все его черты, будто он годами не справлял большую нужду. Суровый взгляд Вобана объяснялся стремлением к порядку и справедливости. Может быть, излишне прямолинейной, но справедливости. А глаза Вербома отражали только ненависть к подчиненным.

Теперь, когда мы знаем всё о деяниях этого человека, можно спокойно утверждать, что мир был бы прекраснее, если бы он последовал своей природе и удовольствовался судьбой колбасника из Антверпена, который всю жизнь сидит дома. Но Вербом отправился странствовать по миру, ибо прежде всего им двигало желание выслужиться перед сильными мира сего и занять место повыше, и эти устремления подходили к его натуре, как ключ к замочной скважине. Именно поэтому властители разных стран так любили его и не скупились на награды, ведь короли знают, что, хотя стервятники и летают высоко, им никогда не дано оказаться на одной высоте с орлами.

Никто не научил его улыбаться, и выражение лица Вербома, которое было столь подходящим в общении с подчиненными, ибо внушало им страх, в дамском обществе приводило к катастрофическим результатам. Его попытки ухаживать за женщинами выглядели жалкими, чтобы не сказать карикатурными. Его неспособность прочувствовать женскую суть, постичь жизнь той части мира, которая не ограничивается примитивной последовательностью приказов и их исполнения, порождала в нем животный страх. В результате он действовал неловко и жалко, и для посторонних его поведение казалось шутовским и забавным. Но тут стоит уточнить одну деталь. В глазах стороннего наблюдателя он выглядел смешным клоуном, только когда пытался достичь расположения женщины, в которую этот самый наблюдатель не был влюблен. Так вот, этот негодяй с его рожей мерзкого колбасника стоял посреди двора Базоша и пытался соблазнить мою Жанну.

Я возвращался с полевых занятий, весь перепачканный и нагруженный кирками и лопатами, когда наткнулся на них. Техника наблюдения, которой меня обучали в Базоше, может быть использована в самых разных целях, а не только для собственно инженерного дела. У меня уже было четыре Знака, и мне хватило одного взгляда, даже половины взгляда, чтобы понять, чего хочет этот тип. Вернее, кого он хочет.

Несколькими годами раньше Вербом, колбасник из Антверпена, служил под командованием Вобана во время двух или трех осад. Это оправдывало его появление в замке, которое он хотел выдать за простой визит вежливости. Прекрасный предлог хвастаться здесь своей униформой королевского инженера. Ха-ха-ха! На самом деле он охотился на крупную дичь. Жанна была красивой и богатой дочерью самого Вобана, а ее мужа не сегодня завтра могли отправить в какое-нибудь богоугодое заведение. Когда я с ними поравнялся, этот колбасник справлялся у Жанны об ее отце. В ответ на ее слова о том, что маркиз в отъезде, Вербом сказал:

– Какая жалость, я нарочно заехал сюда, чтобы выразить ему свое почтение.

Бесстыдный лгун! Вся Франция знала, что в эти дни Вобан находится в Париже и встречается с министрами чудовищного «короля-солнце». И Вербом приехал в Базош именно потому, что маркиза не было дома, и в его отсутствие он мог ухаживать за Жанной без помех.

Я остановился почти вплотную к этой паре и уставился на пришельца с наглостью, достойной сумасшедшего. Непрошеный гость удивился тому, что грязный слуга позволяет себе такую дерзость, но счел за лучшее не обращать внимания на наглеца в присутствии дамы. Жанна сразу поняла, как могут далее развиваться события.

– Иди умойся, Марти, – сказала она и тут же спросила Вербома, не желает ли он немного перекусить.