Паутина

– Любопытно это изъ твоихъ доброд?тельныхъ устъ слышать, когда ты шантажомъ возмущаешься!

– Я шантажничать противъ васъ не собираюсь, a нотарiусъ этотъ, ?едоръ Ивановичъ покойникъ, выпилъ бы изъ васъ кровь… съ нимъ не по моему под?литься пришлось бы…

– A свид?тели? – отрывисто бросилъ ей, шагая, Симеонъ.

– Вы же знаете. Сродственники мои. Темные люди. Подписали, гд? я пальцемъ показала, a что – имъ и невдомекъ. Свид?телей не бойтесь. Спровадила ихъ отсюда. Въ дальнихъ губернiяхъ на м?стахъ живутъ.

– Гд?? – быстро спросилъ Симеонъ, разсчитывая внезапностью вызвать отв?тъ.

Но Епистимiя разсм?ялась.

– Да, ловки вы больно! Глупа была сказать!

– Зм?я ты, зм?я!

Отвернулся отъ нея Симеонъ, – прошелъ, качая головою, къ возлюбленному шкафу своему и припалъ къ его прохладному, полированному дереву. A Епистимiя ласково и поучительно говорила:

– Вы бы лучше зм??-то спасибо сказали, что она къ этому д?лу чужого глаза не подпустила. Теперь, что ни есть гр?ха, весь – промежъ насъ двоихъ.

Симеонъ утомленнымъ жестомъ остановилъ ее.

– Хорошо. Довольно. Сколько?

– Чего это? – вскинула она на него озерными глазами своими.

– Говорю теб?: я усталъ, не могу больше. Давай торговаться. Объяви свою ц?ну: за сколько продашь документъ?

Епистимiя обиженно поджала губы.

– Боже мой, сохрани, чтобы я вашими деньгами покорыстовалась. Когда вы меня интересанкою знали?

– Тогда изъ за чего же ты меня терзаешь? Въ чемъ твой расчетъ? Объяви свой расчетъ…

– Придетъ время, – говорила Епистимiя мягко и дружелюбно, – я вашу бумагу сама уничтожу и пепелъ въ р?чку пущу.

– Говори свой расчетъ! – нетерп?ливо повторилъ Симеонъ.

Епистимiя смотр?ла на него съ задумчивымъ любопытствомъ.

– Маленько рано: не вызр?ло мое д?ло, о которомъ я собираюсь просить васъ, – вздохнула она. – Не знаю только, захотите-ли…

– Говори свой расчетъ.

– Да… что же? Я, пожалуй… – мялась Епистимiя, все плотн?е обертываясь платкомъ, такъ что стала похожа на какое-то экзотическое растенiе, закутанное для зимовки подъ открытымъ небомъ. – Конечно, прежде времени это, лучше бы обождать, но, уже если вы меня такъ дергаете, я, пожалуй…

– Долго ты нам?рена изъ меня жилы тянуть?

Она зорко взглянула на него и, перем?нивъ тонъ, произнесла тономъ условiя строгаго, непреложнаго, внушительнаго:

– Только, Симеонъ Викторовичъ, заран?е уговоръ: безъ скандаловъ. Буйство ваше мн? довольно изв?стно. Если дадите мн? слово, что безъ скандала, – скажу. Если н?тъ, лучше помолчу до своего времени. Мн? сп?шить некуда, надъ нами не каплетъ.

– Хорошо, должно быть, твое условiе, – злобно усм?хнулся бл?дный Симеонъ. – Въ когтяхъ меня, какъ раба пл?ннаго, держишь, a вымолвить не см?ешь и – зеленая вся…

– Даете слово?

– Даю… Постой… Кто тамъ? – насторожился Симеонъ, потому что въ корридор? прошум?ли быстрые, твердые шаги, и зат?мъ такая же быстрая рука ударила въ дверь короткимъ и властнымъ стукомъ. Голосъ молодой, нетерп?ливый и яркiй, тоже съ властною окраской и, должно быть, очень похожiй на голосъ Симеона въ молодости, отв?чалъ:

– Это я, Викторъ. Къ теб? по д?лу. Потрудись отворить.

– Я не одинъ и занять.

– Очень сожал?ю и извиняюсь, но не могу ждать.

– Приходи черезъ полчаса, Викторъ.

– Не им?ю въ своемъ распоряженiи даже пяти минуть свободныхъ. Будь любезенъ отворить.

– Да почему? Что за сп?хъ внезапный?

– Когда ты меня впустишь, это будетъ теб? изложено,

Симеонъ бросилъ досадливый взглядъ на Епистимiю, которая поднялась съ кресла, драпируясь въ платк? своемъ, какъ высохшая темно-с?рая огромная ночная бабочка:

– Я пойду ужъ, Симеонъ Викторовичъ? – вопросительно сказала она.

– Да… Нечего д?лать… Сейчасъ, Викторъ! не барабань!.. Только ты, сударыня, не вздумай домой уйти… Мы съ тобой должны этотъ разговоръ кончить… Сейчасъ, Викторъ!.. Я этого сударя быстро отпущу… Ну, входи, Викторъ. Что теб??

Теперь, когда братья стояли другъ противъ друга въ б?ломъ св?т? ацетиленовой лампы, съ яркостью рисовалось все ихъ разительное родовое сходство при совершенномъ несходств? индивидуальномъ. Викторъ, угрюмый лобастый юноша, съ глазами – какъ подъ нав?сомъ, былъ на полъ-головы выше старшаго брата и, въ противоположность посл?днему, совершенно некрасивъ собою. Но, вглядываясь, легко было зам?тить, что его некрасивость обусловлена исключительно св?тлою окраскою волосъ, темно-синимъ отсв?томъ глазъ и мягкимъ славянскимъ тономъ б?лой кожи, не идущимъ къ сухому, слегка татарскому, скуластому складу сарай-бермятовской семьи. Если бы выкрасить Виктору волосы въ черный цв?тъ и подгримировать лицо желтыми тонами, то лишь бол?е высокiй ростъ, да тонкая юношеская стройность отличали бы его отъ Симеона; и, пожалуй, лишь здоровая энергiя взгляда и движенiй, отсутствiе темныхъ круговъ около глазъ и безпокойнаго испуганнаго непостоянства, и подозрительнаго блеска въ самыхъ глазахъ, – отличали бы отъ Модеста. Старшiй братъ теперь, стоя y новаго шкафа краснаго дерева, хмуро соображалъ это жуткое сходство и сердито удивлялся ему. Когда Симеонъ и Викторъ были такъ близко и смотр?ли оба въ упоръ, не надо было быть ясновидящимъ или особенно чуткимъ психологомъ, чтобы понять, что между этими братьями категорическою разд?льною полосою лежитъ чувство взаимной непрiязни, гораздо бол?е глубокой и острой, ч?мъ простое нерасположенiе; что зд?сь лишь съ гр?хомъ пополамъ облечены въ сдерживающiя условныя формы родственнаго общежитiя силы очень злой ненависти съ одной стороны – старшей и р?шительнаго презр?нiя съ другой – младшей.

– Еще разъ извиняюсь, что пришлось такъ ворваться къ теб?, – заговорилъ Викторъ.

– Да, – угрюмо возразилъ Симеонъ. – Не могу сказать, чтобы это было деликатно. Ты пом?шалъ д?ловому разговору, который для меня и важенъ, и сп?шенъ…

– Епистимiю Сидоровну ты можешь пригласить къ себ? по сос?дству, когда теб? угодно, тогда какъ я сегодня, въ ночь, у?зжаю.

– Что надо? – хмуро и брезгливо началъ Симеонъ, какъ скоро Епистимiя, покорно и преувеличенно согнувшись, со смиреннымъ видомъ безотказно подчиненнаго челов?ка, исчезла за дверь въ корридоръ.

Викторъ отв?тилъ:

– Денегъ.

– Сколько?

– Все

Симеонъ вскинулъ на него недоум?вающiе глаза.

– То-есть?.. Не понимаю… объяснись.