Лелег

– Ты что, видишь сквозь? – спросил он у Альгиса, тот в ответ лишь усмехнулся.

Где-то через четверть часа подобрались к самим стенам, частоколом высившимся метров на пять. Ничего не объясняя, Альгис опять поднёс палец к губам, призывая товарища к полному спокойствию. Достал из-за пояса два ханджара[15 - Ханджар – маленький турецкий кинжал.] и, по очереди втыкая клинки в дерево, стал невероятно ловко взбираться. Янычар только рот раскрыл. Потом выхватил свой кривой кинжал и попытался проделать то же. Но кинжал у него был всего лишь один. Он тут же сообразил использовать ятаган. Однако это уже не имело той ловкости. Пока вскарабкался к затёсанным верхним концам столбов, весь изрезался, отчего злобно выругался шёпотом.

Альгис в это время искусно, подобно канатоходцу балансируя, успел уйти по частоколу довольно-таки далеко, став практически незаметным в тумане, приползшем от берега. Янычару ничего не оставалось, как пойти в противоположную сторону, также ловко эквили-брируя. Через полчаса они благополучно встретились. В мирном бы цирке выступать. Туман помогал оставаться незамеченными. Однако в стане казаков началось шевеление. Очевидно, хватились патруля или обнаружили нейтрализованный секрет.

Вдруг поодаль, из-за тумана непонятно где, поднялась пальба. Вероятно, остальная часть группы вошла в боевое соприкосновение с другими патрулями. Альгис извлёк из-за пазухи нечто вроде фляги, у которой в крышке имелось небольшое отверстие. Внизу забегали группы вооружённых казаков. Он давно приметил под навесом бочонки. Наверняка с порохом. Янычар, выгнув брови, молча наблюдал. Альгис достал из кармана кресало и коробку, в ней комок сухого рогозового трута и запальный шнур. Его он вставил в отверстие в крышке. Несколько упавших на трут искр вызвали возгорание. Вскоре зашипел и запал. Альгис размахнулся, швырнул флягу под навес. Потом махнул рукой товарищу и первым спрыгнул. Приземлился с кувырком через плечо.

Янычар завопил, возможно, сломал ногу. Не успел сгруппироваться. Но рядом стояли кони, это решило проблему. Вскочили в сёдла, помчались к берегу, откуда доносились выстрелы, несусветная ругань на нескольких сразу языках. Оказывается, казаки успели перекрыть янычарам подход к берегу и яростно пуляли из всего, что имелось. Довольно-таки прицельно. Янычары залегли, не решаясь высунуться.

Надо было что-то предпринять, ибо через какое-то время могла явиться подмога. За спиной раздался грохот, полнеба озарилось ослепительной вспышкой, из повсеместных зарослей со страшным гвалтом высыпали стаи грачей, ворон и галок. Альгис непроизвольно вздрогнул, оглянулся. Огромный протуберанец, оторвавшись от вспышки, на секунды завис над ним, превратившись в какие-то плазменные изображения, которые вдруг ожили, принялись двигаться, приобретать силуэты. В небе как будто происходило театральное действо. Непонятно, какими небесными законами действо сие растянулось по времени гораздо дольше тех секунд, в течение которых оно разыгрывалось на самом деле. Подобные чудеса случались нечасто, и Альгис воспринимал их со священным трепетом, понимая, что лицезрение сего доступно лишь ему и что это не что иное, как знаки от вечности, может, предупреждение об опасности, может, прозор сквозь будущее, или подсказка, как следует поступить в данный исторический миг.

Увиденное не походило ни на что обыденное. Какая-то баталия, отчётливые вспышки выстрелов, однако ружья, если это были, конечно, ружья, карабины там либо мушкеты, стреляли не одноразово, а словно сыпали трескучим горохом. Много-много вспышек, без перезарядки. Одинаково серые, ему даже показалось, что серо-зелёные светящиеся воины, хоронясь от пуль, поочерёдно высовывались из укрытия, строчили «горохом» по вражьим позициям, не давая противнику высунуться. Толково действуют, подумал Альгис. Но чем это они стреляют? Кидают что-то. Ого, как бомбы разрываются.

Потом все, кроме одного, куда-то запропастились. Тот, что остался, отстреляв из-за угла порцию «гороха», сгруппировался, весь вжался, словно рысь перед прыжком, и вдруг повернул к Альгису лицо, улыбнулся. Ротмистр обомлел. Это был он сам, только лет на десять моложе и одет как-то чудно, очень просто, ни доспехов, ни кольчуги. Ружьишко какое-то куцее, с рожками, за которые держался. Сквозь грохот боя ничего не было слышно, так ему казалось, поэтому они изъяснялись жестами. Двойник показал рукой направление и дал понять, что нужно туда кинуться рывком, иначе обоим хана.

Альгис кивнул, что понял, и в тот момент, когда протуберанец прекратил светиться, а светился он две-три секунды, не больше, метнулся прямо на позицию казаков с гиканьем и рычанием, замысловато размахивая саблей, уложил сразу нескольких человек, одарив каждого по темени ударом плашмя. Остальные выказали недюжинную слабину и дали добросовестного стрекоча, чем удивили Альгиса. Не те казачки-то.

Когда вся, без потерь, разведгруппа вернулась, когда последовал объективный доклад о результатах вылазки, когда основная ударная часть войска начала выдвижение к острову, Альгис ощутил, что отношение к нему изменилось, чуть ли не восторг читался в глазах янычар. По крайней мере, сомнений не оставалось, что стал своим. Не убив ни одного казака, но о том знал только он.

Турецкое войско прорвалось на остров. Вишневецкого с гарнизоном там уже не было. Татары Гирея, участвовавшие в акции, добросовестно сожгли все укрепления, уничтожили городок, успевший в историческом континууме стать прообразом Запорожской Сечи, откуда впоследствии вершили свои геройские походы незабвенные Богдан Хмельницкий, Иван Сирко, Тарас Трясило, Сулима. Альгис получил первое офицерское звание. В него поверили на самом высочайшем уровне. Необыкновенные способности молодого янычара не остались незамеченными. Военная разведка османской армии зачислила боярина в свой таинственный штат.

Никто, конечно, не обратил, да и не мог обратить внимание, что у новоиспечённого башибузука появилась некая странность: он стал часто уединяться, куда-нибудь подальше от посторонних глаз, и подолгу смотреть в небеса, словно надеялся там разглядеть нечто. Альгис никого к своим тайным чувствам не допускал и профессионально их умел скрывать. Небо над Стамбулом в те дни редко просветлялось до синевы. Мрачные лохмотья устилали ближние и дальние своды. И только ночами, во мгле древес, посланцем от милой сердцу Родины, согревал звучными напевами душу волшебник соловей.

В четырнадцатом веке великий князь литовский Витавт заложил для охраны южных пределов государства крепость Калаур, которая уже в начале пятнадцатого столетия значилась в списке городов и замков, входивших в состав княжества. И такой получился удачный в стратегическом отношении вернисаж, что вскорости к нему со всех сторон потянулись загребущие конечности всевозможных умников, исторических личностей, аферистов и просто лоботрясов.

Поскольку некоторые из вышеуказанных обладали существенным потенциалом сил и средств, агрессивных в том числе, Витавт решил дипломатически избавиться от недостаточно продуманного счастья и пожаловал Калаур некоему Андрею Сидимунту, в землевладения Брацлавского замка. К тому времени крепость имела форштадт, то есть присёлок, название которому дали Рашков. Дважды ещё менялись хозяева. В конце концов, после объединения Польши и Литвы, Рашковское поселение вошло в Брацлавское воеводство Малопольской провинции Короны Польской, так называемой Малой Польши. К концу столетия оно так разрослось, что Калаур сам уже стал предместьем.

В это самое время Малопольские приднестровские поместья рьяно скупаются гетманом Яном Замойским, в их числе и Рашков с крепостью. Этот период, пожалуй, в истории города самый благодатный. Понаехало всякой масти дельцов, торговцев, предпринимателей. Стремительно увеличивалось население. Рашков становится центром ремёсел, культуры, религий. Были построены храмы православный, католический, синагога. Причём стояли почти впритык, без каких-либо притязаний и амбиций.

Облюбовали Рашков и казаки, негласные хозяева Малой Польши, или, как они сами называли, Дикого Поля. Обжились, обзавелись хозяйством, семьями, понастроили домов. Некоторые занялись торговлей. Однако основной казачий промысел, разбой, по-прежнему процветал. Рашков превратился в своеобразную перевалочную базу для продвижения и реализации награбленного. Казаки, таким образом, очень серьёзно относились к Рашкову и его крепости. Как бы в современном развязном понимании прозвучало – надёжно крышевали.

Русская разведка, естественно, обустроила в городе штаб-квартиру. Впрочем, как и турецкая, и польская, и литовская. Да каких только там ни шастало тайных импресарио. Альгис в Рашкове имел обширные связи, в том числе и сомнительные. Охотно водился со всякого рода отребьем, нищими, бездомными, бандитами. Великолепные информаторы по большому счёту. Порою сам переодевался в бродягу, слонялся по пыльным улочкам и площадям, просил на пропитание, выполнял за мизерное вознаграждение подсобные работы торговцам-иудеям. Иногда даже участвовал в грабежах. Что поделаешь, оперативная необходимость. Добываемая информация не имела цены. Часто встречал гетмана Замойского в городе. Случалось, гетман что-нибудь ненароком ронял или выбрасывал, как мусор. Тут же прихрамывал сгорбленный старикашка-оборвыш, или юродивый. Поднимал и незаметно передавал Альгису.

Непростой человек был Ян Замойский, знатный гетман Речи Посполитой. Высокообразованный, великолепный организатор, политически активный, и католик, и протестант, и христианин, и не исключено, что тайно посещал синагогу. Одних только жён четырёх поменял. И всё с политической выгодой. Самому Сигизмунду Вазе помог на престол вскарабкаться, став у него ближайшим поверенным. И всё-то у гетмана выходило как надо. Научный склад ума позволял распутывать клубки любой шерсти, нити которой тянулись почти по всему континенту. Тот самый князь, что подробно наставлял боярина Рыдву перед засылкой к туркам.

Альгис долго скакал за черногузами, пока не стали попадаться холмы, возвышенности, наконец блеснул дорожкой луны в излучине Днестр. Было за полночь. Птицы уже не различались в небе. Но он чувствовал, что продолжают лететь. Двинулся вдоль берега, который порой становился скалистым, приходилось объезжать и заросли густых кустарников. Иногда до слуха доносилось неясное, но всё ещё распознаваемое щёлканье клювов. Когда стало светать, наткнулся на запутавшегося в кизильнике подраненного аиста, рядом с которым взволнованно суетилась преданная аистиха. Заметив человека, птицы возобновили щёлканье. Альгис остановил коня, спрыгнул. Самочка расправила крылья, красавица, в строгом белом платье с чёрной окантовкой по краям крыльев и оперенья хвоста, грозно зашипела и вдруг произвела атаку на непрошеного гостя. Чуть ли не до слёз это растрогало боярина. Он протянул к ней ладонь и сам зацокал языком. Точь-в-точь как аист. Присел, согнулся, осторожно начал приближаться.

Аистиха застыла в недоумении. И… сложила крылья. Альгис, осмелев, подкрался совсем близко, выждал некоторое время и погладил по спине, потом шею. После чего они вместе направились к безуспешно пытавшемуся высвободиться из цепких колючек несчастному её супругу.

– Что, брат, не повезло тебе? – протянул руку, аист тут же цапнул клювом, по-видимому не терпел, вообще не признавал панибратства, особенно в присутствии дамы сердца. – Э, да ты храбрец, уважаю. Однако что будем делать? Без моей подмоги не обойтись. Позволь?

Аистиха безмолвствовала какое-то время. Но вдруг подбежала и давай хватать клювом своего суженого за клюв, пришепётывая. Скоро суженый перестал бесноваться и притих. Как младенцу, стараясь не причинять дополнительных страданий, Альгис начал обламывать ветки, отцеплять колючки. Заметив кровь на крыле, пробормотал в задумчивости:

– Кто ж это тебя? Вроде пуля. И как ты далыпе-то?

Освободив, наконец, черногуза, присел на траву, задумался. Кто осмелился в аиста стрелять? Явно нехристь. Достал из дорожного мешка лепёшку, покрошил.

– Подкрепитесь пока, ребятки. Потом надо будет рану промыть и перевязать. Со мной поедете?

Аисты, будто поняв, закивали, несколько раз негромко пощёлкали и принялись клевать кусочки просяной лепёшки. Пока суть да дело, небо совсем прояснилось, запылало с востока. Тут же вспыхнул и Днестр, над гладью ползавшие низкие туманы также не замедлили воссиять, как облака, что спешили навстречу восходу. Вот-вот взойдёт и оно, ярило любимое, для каждого родное. Польское, литовское, молдавское, украинское, но больше всего русское. Ибо наша душа, подумал Альгис, и есть ярило.

За рекой замельтешили белые пятна, по всей земле, до горизонта. Послышалось характерное пощёлкивание. Хоть возраст и перевалил за полсотни, слабостью глаза пока не страдали. Это были они, черногузы. Поднимали и опускали головы. Аистиха неожиданно встрепенулась, взмыла над кустами, сделала круг и помчалась за реку. Вернулась минут через десять с полным клювом огромных кузнечиков, некоторые лапками ещё шевелили. Эту сытную белково-ферментную поживу тут же стал с жадностью уплетать супруг.

– Понятно, – Альгис достал флягу, вынул пробку. – Саранча. Это, брат, беда. А беда одна не ходит.

Он пристально всмотрелся, что же на том берегу. Некоторые аисты взлетали, кружили немного и вновь садились. Значит, через реку гадость эта перебраться не успела. Молдаване памятник вам поставить должны, ребятки. Решительные, смелые, наши птички белые. И какая каркалыга в него стреляла? Что за нелюди!

Аистиха опять подалась за реку. Альгис промыл рану, перевязал чистой тряпицей крыло. Взял аиста к себе на колени, тихонько прижал к груди, погладил. Тот и не сопротивлялся. Даже глазки подкатил. Наверно, оттого, что боль ушла. Альгису всегда удавалось боли снимать. Удачнее всего при ранениях. Но и когда зуб у кого болел, тоже помогало. Поводит ладонью – и порядок. Раны заживали гораздо быстрее после его пассажей. Подруга вернулась, от удивления обомлела. Наверно, самой захотелось подластиться? Он протянул руку, птица послушно подошла, позволила себя обнять. Так и сидели, пока не взошло солнце. Потом Альгис вздремнул, не меняя позы. Потом осторожно поставил птиц, сходил срубил деревце, острогал сучья. Не толстый, но и не тонкий хлыст приторочил поперёк седла. Поднял сперва раненого, подсадил потом его преданную подругу на другой конец хлыста. Запрыгнул в седло, тронул красавца ахалтекинца, который успел пощипать травки и вдоволь напиться из родника, бившего из-под скалы и убегавшего вниз к Днестру.

Опасаясь открытого пространства, Альгис выискивал места, где можно было передвигаться скрытно. Лощины, овражки, кустарники, дубравы, местами перелески. Он по-прежнему придерживался направления вдоль Днестра, но уже вверх по течению. Аисты сидели смирнёхонько, казалось, что вообще дремлют. За полдень в небе началось кучевое движение, высь как будто хмурилась рассерженно, однако дождя, по всей вероятности, скоро ждать не приходилось, поскольку солнце нисколько не смущалось набегавших отовсюду тучных облаков, которые и сами, видать, были не в настроении портить погоду. Светились от пронизывающих их тулова лучей и радовались летнему счастью.

Услышав знакомое щёлканье, Альгис обернулся, задрал голову. Несколько аистиных семей, не спеша, даже с ленцой, ловя попутные потоки, планируя, возвращались. Зобы, животы, небось, под завязку. Альгис помахал им рукой, аисты пощёлкали в ответ. Наверно, родичей заметили. И вправду, развернулись, круги стали наворачивать. Он им ещё помахал, мол, летите, ребята, не дам в обиду сородичей.

Как раз пересекали весёлую, полную стрекоз, жуков, шмелей цветущую прогалинку в очередной дубраве. Сколько всего душистого, радужного, голова уплывала. Аисты после очередного круга над этой пёстрой, как палитра, полянкой перестроились и собрались было дальше. Альгис от неожиданности даже вздрогнул, как малолеток. Столь несуразно и отвратительно прозвучал откуда-то из-за дремучих, вековых деревьев мушкетный выстрел. Моментально сориентировавшись, спрыгнул с коня, шепнув ахалтекинцу, чтоб скоренько укрылся с птицами в чаще. Сам побежал на звук.

Наверняка метили в тех. Не без тревоги глянул вслед аистам, чьи силуэты почти растворились в облаках. Вроде без потерь ушли. Слава богу! Так, и кого принесла нелёгкая? Где ты, поганец, не в меня ли сейчас целишься? Он, бесшумно перебегая от дерева к дереву, местами падал в траву, незаметно полз, точно зверь лесной. Десять конных степняков оживлённо тараторили на своём абракадабрском наречии, с аппетитом грызли куски вяленой конины, запивая высококалорийное яство молдавским вином, от которого по всей дубраве расходился специфический аромат, в связи с чем Альгис почувствовал жуткий голод и жажду.

Даже охранения не выставили? Что за бестолочи! Один из татар протирал ветошью мушкет. Этот, что ли, моего аиста подстрелил? Выходит, если так, они успели побывать в Рашкове. Ах вы, щучьи головы с хреном! От ужасной догадки передёрнуло всего, даже в глазах потемнело, поскольку знал, что подобные озарения всегда у него не беспочвенны. Бесшумно извиваясь в траве, подкрался к татарам совсем близко. Они его не чувствовали. Чьи басурмане, кто подослал? Чью волю исполняют? Выбрал троих, которые могли бы дать показания. Остальные имели рожи такие дикие, что бесполезно и пытаться. Зловеще хрустнули разрубаемые хрящи, кости. Троим, которых отметил, приложил клинком, как обычно, плашмя. Быстро и ловко стреножил.

На всякий случай обежал в полукилометре вокруг. Никого вроде. Какие-то странные татары. Слабо организованы. Больше похожи на примитивную разбойную шайку. Придётся пятки поджаривать. Через полчаса все трое висели на стволах дубов, добротно привязанные, обложенные пучками хвороста. Альгис посвистел ахалтекинцу, тот вскоре припожаловал с преспокойно сидящими на жерди аистами.

– Ну, что, пора перекусить, чем бог послал, ребята? – он ссадил птиц, накрошил им лепёшек, как раз оставалось две всего лишь. Сам решил попотчеваться татарским трофеем, жеребятиной и удивительным на вкус вином, которое молдаване называют «Изабелла». Коня пустил пастись.

Придя в себя, татары оторопели, когда увидели всего лишь одного казака, и того уже в летах. Удивления добавили спокойно себе расхаживающие аисты. У одного перевязано крыло. Потом этот конь, с которым казак разговаривал, как с человеком. Убырлы![16 - Убырлы (татарск.) – оборотень, колдун.] Альгис, исподтишка наблюдая, просчитал все их мысли, не такие уж они и затейливые были. Особенно у того, что мушкетом баловался.

– Узнаёшь? – обратился к татарину-мушкетёру с ядовитой ухмылкой. – Что, конины мало вам, аистятинки захотелось? В крыло ты ему, кутак-башка, попал. Вот скажу сейчас, чтоб глаз тебе выклевала жена его. Эй, – крикнул он птице, – поди сюда, дорогая.

Татарин хотел было хохотнуть, но красавица аистиха действительно направилась к ним, расправив угрожающе крылья. Это было уже не смешно. Татарин начал дёргаться, выворачиваться. Путы были крепкие. Птица разбежалась и, подпрыгнув, ухватилась клювом за нос. Такого даже Альгис не ожидал. Татарин стал орать, изрыгать всякие нехорошие ругательства. Язык с турецким схож, немудрено было понять.

Поднялся, подошёл, осторожно отнял птицу, погладил её, обнял, сказал, чтобы пока отошла к своему хозяину. Да как врежет крымчаку в ухо.

– Чтоб не ругался безбожно, нехристь басурманская. Рассказывайте, успели напакостить в Рашкове? Вразумительно спрашиваю? – поскольку в ответ полилось потоком, понятно каким, пришлось добавочных лещей отпустить, с обеих рук по очереди. – Какие уроды! Так ты говорить будешь аль нет? А вы? – он обернулся к двум остальным, те только сопели.

Нарочито не торопясь, достал из мешка кресало, трут. Когда слабый огонь начал облизывать подмётки, татары поняли, что шутки кончились, принялись наперебой рассказывать, что, к чему и зачем.

Они по приказу Давлет-Гирея двумя разбойными группами проникли в Рашков. С помощью ханского агента, вырядившегося торговцем лошадьми, проследили, где остановился гетман Замойский, внаглую, средь бела дня ворвались к нему и убили, перерезав охрану, а также всех, кого нашли в доме, в том числе нескольких женщин и детей. Прорываясь из города, напоролись на казаков. Вторая группа завязла в перестрелке, все до одного погибли, но первой удалось уйти.

– Какие герои, какие удальцы-храбрецы! – Альгис почувствовал, что не хватает воздуха, такое случалось редко. Выждал пару минут, чтобы взять себя в руки, чтобы хотя бы отдышаться после душевного потрясения. – Зачем по аистам стреляли, ироды?

Он разбросал разгоревшиеся головешки, затоптал. Татары было вздохнули, подумав, что останутся жить. Они и жили. Пару ещё минут, пока Альгис ходил за карабелой. Хотел поначалу срубить им головы. Но стало противно. Ограничился быстрыми уколами точно в сердце. Татары не мучились нисколько.

– Значит, его раскрыли. Или предал кто-то, – понурившись, начал собираться в путь, так как в Рашков всё равно надо было ехать. Литовскому начальству доложиться и турецкому заодно. Думы одна мрачнее другой отразились глубокими врезками морщин по всему челу. – Теперь не узнать.

Это произошло в начале века, шестьсот пятом году. Россия стонала от смуты. Предателей расплодилось в неимоверных количествах. Приходилось рисковать. Впрочем, когда было по-другому? Ничего, мы только крепчаем. Так наверняка рассуждал боярин Рыдва, Альгис Сабаляускас, рыцарь плаща и кинжала, полковник османской империи, ротмистр гусарийской хоругви войска польского, правая рука великого Князя Литовского, левая рука польского короля. И вообще, сам будущий князь, приднестровец, интернационалист, великой души православный русский патриот.

Друзей-аистов благополучно довёз до города, где передал на счастье своим людям, одной бездетной казачьей семье. Может, оно так совпало, но у этих добрых казаков один за другим стали рождаться казачата, причём каждый год и в идеально гармоничной пропорции, поочерёдно мальчик, девочка, мальчик, девочка.

Часть II