Лелег

Они ещё немного спустились, потом тоннель тянулся горизонтально, прямо и почти в полный рост. Шли быстро, дышать было тяжеловато, спёртый, без живительного сквозняка воздух. Где-то предположительно на половине пути факел стал чадить, меркнуть. Но в стене торчал такой же, свежий. Шли в общей сложности около часа. Наконец проявились такие же крутые ступени. Стали подниматься. Упёрлись в кованую массивную дверь. Альгис приметил шнурок, свисавший из отверстия в дверном косяке. Потянул с тремя интервалами в пять секунд и тремя в одну. Пароль. Кивнул лекарю, тот незамедлительно водрузил на глаза повязку.

Ждали около четверти часа. Вспотели от быстрой ходьбы, по спинам текли ручейки. Но через некоторое время почувствовали, как здесь прохладно, вскоре зубы начали стучать. Грюкнул негромко засов с той стороны, дверь распахнулась на удивление бесшумно, петли были хорошо смазаны. Человек, вышедший встречать, также держал факел, был крепко сложён, высок, на глазах маска. Не говоря ничего, вежливо поклонился Альгису и махнул рукой, тем самым приглашая пройти за ним. Дверь бесшумно закрылась, засов на место вернулся на этот раз без грюканья. Сама дверь была замаскирована под массивную полку высотой от пола до потолка с различными по форме и размерам глиняными кувшинами. Таких полок было по всем стенам. Все одинаковые.

Они проследовали через многочисленные подвальные помещения, уставленные ящиками, всевозможными перегородками, за которыми хранились мешки с крупой, репа, свёкла, белела аппетитными кочанами капуста, аккуратными косичками висели лук, чеснок, пучки укропа. Бочки с соленьями выстроились в предлинный ряд. Вяленые и копчёные окорока, балыки. Несколько винных погребов со множеством старинных дубовых сорока-ведёрок. На некоторых имелись таблички с датой заготовки вина. Альгис чуть было не присвистнул от удивления, когда на одной из них прочитал месяц и год столетней давности.

Стены глухо вибрировали. Когда стали подниматься, гул заметно усилился, потом отчётливыми сделались удары отдельных ядер, фугасные разрывы, пушечные и мушкетные залпы. Поднимались по винтовой лестнице в одну из башен. Альгис был с планом замка знаком, однако определить, в какую именно они попали, затруднялся. Скорее всего, это Комендантская башня, рассудил он и действительно оказался прав.

Тем временем человек, что их вёл, остановился, приложил палец к губам. Сквозь учащённое дыхание Альгис расслышал едва различимые голоса. Показалось, что в самой стене. Прислушались повнимательней. Кто-то с кем-то спорил, что-то друг другу доказывали. Как будто происходило заседание военного совета. Он переглянулся с таинственным спутником, тот, словно прочитав мысли, улыбнулся и кивнул, мол, ты прав, брат. Альгиса словно стрелой пронзило. Узнал улыбку… Бог мой, ведь он! Нет же, того быть не может. Татары не могли соврать. Под такими пытками, что я им тогда… Не заметил, как участилось биение сердца, как углубились движения грудной клетки. Жив-таки! Княже, княже. Кто ты сейчас? Пан гетман Ян Замойский ведь был подло убит ханом Гиреем. Или как?

Князь легко читал простые мысли своего подопечного и улыбался. Потом извлёк из-под полы тёмного плаща затейливый ключ, вставил в совершенно незаметную скважину, повернул. Ни за что было не догадаться, что это дверь. Отворилась, как и предыдущая в подвале, совершенно беззвучно. Просто часть стены ушла вглубь, образовалась небольшая щель, не без труда в неё протиснулись. Первым запустили лекаря. Пока тот, шаря, как слепой, по стене, протолкнулся, князь успел обнять Альгиса, шепнув на ухо:

– Как я рад видеть тебя, сын мой, в полном здравии. Поговорим позже.

– Княже, милый, дорогой мой отец! Еле сдерживаю слёзы. Счастлив… Бог мой, как я горевал по тебе. Столько лет.

Помещение, куда вошли, имело столь малые размеры, что приходилось им стоять почти впритык. Через наружное отверстие, типа бойницы, проникал свежий воздух, а с ним гул битвы. Как нельзя кстати, приятно пахло чем-то пикантно хвойным. Потом, оставшись один, ротмистр, приглядевшись к полумраку, заметит в углу небольшой деревянный бочонок с крышкой, сверху прикрытый пихтовыми ветками. Ну да, уже в те поры цивилизованные хозяева задумывались, как наиболее эстетично превратить в удобства связанные с физиологическими потребностями неудобства. Отхожий бочонок, обнаруженный Альгисом, ныне мудрёно обзывают биотуалетом.

Хотинский замок в современной Украине считают одним из семи своих чудес. И это не лишено соответственных оснований. Уникальная архитектура. Великолепные башни, каждая из которых функционально оптимизирована до мелочей. Века-то средние, а в замке имелась канализация, которая исправно работает над нуждами человечества по сии дни. Правда, этим чудом были оснащены не все башни и не все жилые строения. Казармы, будки для челяди удовлетворялись выгребными ямами либо простыми стоками, выходящими на ветреную сторону стен, по архитектурному замыслу мало доступных эстетическому взору. Природные дезодорирующие и дезинфицирующие факторы справлялись великолепно. Частые ливневые с озонообразующими грозами дожди, богатая ультрафиолетом солнечная радиация, плодородная чернозёмная почва, буйная растительность – райские условия для вызревания экологически чистого гумуса. И никакого неприятного запаха. Родная природа мудра.

Но в комендантском дворце, комендантской и некоторых других башнях уборные оборудовались даже сливной канализацией. Мало того, во дворце в начале века выстроили мраморный бассейн. Турецкий султан, не нынешний, а предыдущий, заигравшись на полях сражений, дабы спасти собственную шкуру, сбежал в Хотинскую крепость, где отсиживался чуть ли не год. Вместе со своими тридцатью воробышками из гарема, так полюбившими плескаться в прохладной водице из целебного колодца, что уезжать потом не хотели в пропахший людским потом и лошадиным вперемежку с верблюжьим навозом Стамбул. Кстати, водица была хоть и прохладная, но отнюдь не ледяная, как в колодце. Её в бассейн пропускали через систему подогрева. Тоже чудо своего рода.

– Панове, прошу прощения, немного придётся подождать. Сейчас в комнате выше этажом пана гетмана осматривает королевский лекарь. Надеюсь, Панове понимают, что сию минуту происходящее есть строжайшая государственная тайна? Пан лекарь? Пан ротмистр?

Врач согласно закивал головой. Альгис, пользуясь тем, что лекарь его лица не видит, улыбнулся от уха до уха. Даже ранение Сагайдачного не могло омрачить в данную секунду душу боярина. Сиротой горьким считал себя, ни дня не было, чтоб не горевал, и вот. Господи Иисусе! Жив учитель, жив благодетель, дорогой, родной мой человек! Теперь-то уж нам всё по плечу.

Ждать пришлось недолго. Где-то в углу, для глаза незаметный, тоненько звякнул колоколец.

– Пан лекарь, следуйте за мной. Прошу пока повязку не снимать. Пан ротмистр, ждите, Вас пригласят.

Комендантская башня была местом, самым в крепости безопасным. И самым, естественно, благоустроенным. О коморке, где притаился Альгис, мало кто ведал. Конспиративная с временными неудобствами и одним-таки удобством квартирка, не хоромы, естественно. Но в покоях, где возлежал смертельно раненый Сагайдачный, стены были украшены цветной мозаикой, на мраморном полу персидские ковры. Воздух постоянно свежий, с Днестра. К слову, вентиляция могла бы также претендовать на чудо. Летом не жарко, зимой не холодно.

Гетман казался абсолютно спокоен, невзирая на телесные страдания. У него полыхало чело, пот катил градом, прислуга каждые полчаса меняла простыни, наволочки, пододеяльники. Лекари принуждали много пить, дабы разбавить отраву в крови. Пётр Кононович и сам с удовольствием вкушал эту колодезную, во рту неимоверно приятную влагу. Приносила облегчение. И сей факт также являл собою хотинское чудо. При таких ранениях мучительная агония обычно наступала через несколько часов, максимум сутки. Лекарь из хоругви нашего ротмистра Сабаляускаса представил главному королевскому эскулапу образцы смывов со стрел, от которых погибли Никита и Фёдор, а также флаконы с питательной жидкой средой, в которой он по науке прокультивировал возможную заразу, что могла послужить тем самым ядом.

Эскулапы в принципе с такими вещами сталкивались. Татары, унаследовав подлые методы от своих родичей монголов, широко применяли на практике убийства с помощью органических ядов и токсинов. Для протравливания стрел использовали воистину сатанинское средство. Отлавливали в степи хорька, снимали с ещё живого шкурку, а тушку, уложенную в глиняную посуду, заливали человеческой кровью, сверху слой масла и в тёплое место на пару недель. Помимо анаэробной гнилостной флоры, адская смесь ещё содержала нервно-паралитический токсин, который вырабатывался в железах под хвостом и в виде аэрозольного с отвратительнейшим запахом облачка выстреливался хорьком при опасности. Неважно, куда попадала стрела, какая образовывалась ранка. Главное, чтобы отрава проникла в кровь. Королевский лекарь, проверив содержимое флаконов химическими тестами, ни сулемы, ни крысиного яда не выявил. Тогда он ввёл каплю жидкости в ранку заранее пойманной крысе. Через полчаса издохла.

Форсированный диурез, гемосорбция искусственной почкой, перитонеальный диализ, переливание фенотипированной крови. Можно ввести анатоксины, сыворотки. Но даже у невероятно расторопного Сигизмунда Ваза, короля Речи Посполитой, среди множества иноземных трофеев ничего подобного не было, да и быть не могло. Зато верой-правдой служили уникальные лекари, обладавшие сакральными знаниями. Таких в наши дни величают экстрасенсами, фитотерапевтами, остеопатами, магистрами чёрной и белой магии. Правда, всё чаще к этим профессиональным амплуа умудрённые жизненным опытом пациенты прибавляют синоним шарлатан. В те же смутные времена ведуны, травники, лекари знали своё дело, чудеса творили. Тогда-то они были истинными целителями.

Отравленный подлой стрелой гетман прожил до апреля. Более полугода! Возможно, жил бы и дольше, кабы остался на попечении волшебника Днестра. Но, не принадлежа себе, вынужден был согласиться на переезд в Киев, где и почил в Бозе. Время, подаренное Петру Сагайдачному искусными лекарями, а также не имеющей границ народной любовью, позволило осуществить ряд державных задумок, благотворительно распорядиться наследством, дать бесценные советы соратникам, единомышленникам и единоверцам. Скорректировать деятельность тайных подразделений Посольского Приказа, которые были ему передоверены русской разведкой.

Когда лекари закончили возиться с начавшей гноиться раной, Пётр Кононович велел всем удалиться, оставшись наедине с Альгисом.

– Пришло моё время, боярин. Спасибо за твоего учёного лекаря, страдания терпимы стали. Теперь ты у приднестровских казаков за отца-родителя остаёшься. К ним хоругвь поведёшь, в Малую Польшу.

– Сигизмунд вряд ли обрадуется, когда роль отца-родителя от него заберут. Ему же во всём и везде надо быть непревзойдённым, единственным и неповторимым.

– Плюнь на него. Уже не орёл. Падальщик. Недолго ему хорохориться. Атлант не мог бы мир удержать, если бы задумался о его размерах. Куда уж нашему Жигимонту, недотканому иезуиту, – гетман откинулся на подушку, вздохнул, потом улыбнулся чему-то своему, видимо, навеянному с небес. – И на турок особо не распыляйся. Всё схвачено, князь подробно просветит. Левый берег Днестра нам зело нужен. Сам понимаешь, стратегический выход в Западную Европу, на Балканы, торговые пути, удобные переправы, которые обязательно нам занять и удерживать. Крепости будем ставить. Там уже есть в районе Днестровска, воздвигается также у села Белочи, будет в Ти-гине. Тебе предстоит поселиться, где в Днестр впадает Сухая Рыбница, так, мелкая речушка, но, что удивительно, вельми богатая рыбой. Казачки куреней понаставили, нагородили сливных прудов, рыбный промысел организовали, торгуют, и даже в дальние страны. И всё, поди, без пошлины.

– Этак сами без рыбы останемся, коли всем желающим пошлины раздавать, – Альгис говорил негромко, ровным тоном, с великой почтительностью, но непроизвольно всё же пытался придать голосу ободряющие оттенки, чтобы хоть маленькой толикой приподнять дорогому учителю настроение. – Пан гетман пусть не переживает. Поставлю крепость, да ещё какую! Торговлю отлажу. Новый Рашков! Нет, поболе Рашкова выстроим, развернём экономику, политес, науку. Хорошо, что казакам реестры расширят.

– На сей счёт я бы не обольщался. Сигизмунд пока только воздух сотряс, поскольку нужны ему против Османа. Но сам даже подкреплений не шлёт. Османа мы, конечно, потреплем. Да так, что надолго отобьём охоту разбойничать на наших землях. И поляки охолонут маленько. Вона, не горят, в пекло не спешат, ждут, пока казаки работу за них сделают. Ну, да сия тактика понятна и предсказуема. Люди не могли бы выжить в обществе, если б не водили друг друга за нос. Мы им свою стратегию в противовес преподнесём. Думаю, провозимся здесь до самой осени.

– Осман вроде умом тронулся. Прёт, прёт и прёт. Совсем народ не щадит. Уже, как мне сказали, потери серьёзные, что станется к осени?

– К осени… полыхнёт краса неописуемая на днестровских берегах. Сгорит и мерзость прегрешений, и подлый дух растлителей небес. В народе говорят, кто сгорел, того не подожжёшь. За эту правду мы кровью заплатили. Казачков жалко. Видел их в бою? Что вытворяют, молодцы мои. Турки диву даются. Янычары ропщут, к такой войне не привыкшие. Турецкое войско скоро деморализуется. Ты вот что. Когда закрепишься там, на Днестре, не вздумай кого-либо выделять в привилегию. Понял, о чём говорю?

– Почти, пан гетман.

– А-а-а. Вижу, объяснить надо. Жизнь вообще ничем хорошим не заканчивается. Самое гадкое, когда люди начинают друг на друга недобрым глазом смотреть, недостатки выискивать либо, наоборот, преимущества, порождать завистливость, потом и вовсе вражду. Особенно страшна рознь по племенной принадлежности, – Сагайдачный слегка прищурился, взгляд стал жёстким, он заговорил так, чтобы каждое слово проникло в душевные глубины, чтобы замутило там перламутровую крошку, от которой жемчужины возродятся, сперва мелкие, потом крупнее, потом вообще бесценные. – Запомни сам, детям передай. Люди равны по природе своей. Все под Богом ходим, Бога в себе носим. Постарайся организовать народ, чтобы всех поровну. Как у казаков. Кто делает добро другому, тот делает добро себе. Так моя мама говорила.

Гетман опять вздохнул, немного скривился из-за боли, пронзившей спину, но внезапно возникшее чувство невозвратимости ушедшего было намного мучительнее физического страдания. Пётр Кононович вдруг отчётливо осознал, что небеса больше не доверят ему исторические бразды, что наступают времена иного толка. Разочарование, как и счастье, это вечность в жизни человека, и никуда от этого не деться. Они любят тишину. И он продолжил очень тихо, почти шёпотом, но Альгису каждое слово вдруг стало казаться громоподобным, ибо в каждом слоге, каждой букве звучала истина справедливости, на которой и зиждутся устойчивые миры.

– Самые многочисленные на душу населения, конечно, будут молдаване, украинцы, русские. По моему опыту, их в любой славянской общности, будь то город, село, Запорожская Сечь, всех ровно по одной трети. Обязательно примешаются литовцы, конечно же, поляки, разумеется, не шляхетная спесь, а простые братья наши. Поверь на слово, польский народ такой же великий, как и русский, равно как и украинцы. Мы праведные славяне. И когда-то все объединимся в единую родню. К сожалению, на сегодня никакого порядка в курятнике.

Сагайдачный задумался, улыбаясь чему-то своему. Альгис почтительно молчал, поскольку в силу природных способностей сумел проникнуть в мысли своего мудрого наставника. Сферы, откуда сии мысли снисходили, сияли неземным светом, понимание значения которого доступно лишь на пороге вечности, через который пан гетман одной ногой уже переступил. Мешать этому ни в коем случае было нельзя. Вечность панибратства не терпит.

– Будут у тебя болгары и евреи, и армяне, даже турки. Всех люби! Но остяк – русские, молдаване и мои хохлы. Сия троица богоугодна. Всегда, конечно, найдутся служки сатаны, станут подначивать, стравливать. На то тебя и посылаем, боярин. Обо всём ведать обязан, кто чем дышит, чем недоволен, скрытого врага бди, найдёшь – изничтожай нещадно.

– Теперь всё уяснил. Мудр ты, пан гетман.

– Да, запомни, с сего дня под волею токмо Посольского Приказа ходить будешь, – гетман неожиданно оживился, голос вновь приобрёл стальные обертона, он заговорил живо, даже как бы спешно, будто боясь не успеть досказать важного. – Никаких воевод Новгородских, Смоленских! Твоё направление – Балканы, Турция, Крым. С шляхетной сворой Жигимонта, слава Иисусу Христу, основные стратегии мы разрешили. Ну да там есть кому работать.

– Посольский? Знаю их, свора та ещё. Есть, конечно, порядочные люди, но в нашем деле не очень охочи.

– Не кажи гоп. Это пока Посольский. Давно уже разрабатывается план создания Особого Приказа Тайных Дел. Так-то вот. Царь Михаил Фёдорович в этом серьёзном вопросе пока не суетится. Люди нужны соответствующие. Планы, скажу тебе, грандиозные. Тебе могу поведать, но ты никому!

– Вы же знаете, могила.

– Знаю, потому и не беспокоюсь. В Приказе будут как минимум отдел контрразведки, тайная полиция, цензурный комитет, караульная система. Есть такие задумки – собирать и систематизировать метеорологические наблюдения. Чтобы серьёзно, научно.

– Впечатляет, пан гетман. Только кто ж потерпит сию громаду при царском дворе? Бояре ядом изольются.

– Конечно. Но кто их спрашивать будет? Никто из бояр шагу не ступит, чтоб не стало государю ведомо. Приказ будет заниматься координацией работы других приказов и проверкой всей их деятельности. И не в Кремле их будут содержать, а в отдельности. На Лубянке. Обособленная вотчина, засекреченная так, что сам Нечистый ноги переломает и мозги вывихнет, коль сунется. Только так.

– Ведь уже там есть. Целая тайная канцелярия, негласно, правда.

– Верно мыслишь. Какие подвалы великолепные, и арестантов содержать, и пытки осуществлять. Секретных служек надо будет не просто набирать, пропускать через самое мелкое сито, а доносчиками заполонить всю Россию, потом и Европу. Каждый будет обязан негласно работать на Тайный Приказ. Чиновники, торговцы, лавочники, кабачники, артисты. Кому и жалованье назначим. А там, даст бог, за моря-океаны тропы проложим.

– Да я сам думал на эту тему не раз. Коли всё так станется, сильны мы будем. Кабы всё знать. У каждого своя правда, ясновельможный. Каждый зрит по-своему. Но истина одна. Теперь понимаю, о чём хотел сказать ты. Надо сделать так, чтобы все их правды на нашу работали. И сие будет истина.

– Уж постарайся, верный сын мой. Однако твоя задача – форпост на Днестре. За него драться придётся не единожды. С тем и благословляю, боярин Рындин Олег Романович. Моя воля, княжеский титул тебе положил бы. Но это дело времени. Оно всё ещё смутное у нас.

– Храни тебя Господь, ясновельможный мой пан гетман, – боярин Олег, не выходя из роли, как истинный польский шляхтич, как ротмистр блистательной гусарийской хоругви, припал на колено и, приложив ладонь к сердцу, преклонил голову, словно испрашивая благословенья.

– И тебя храни Иисусе. Мы ещё обсудим, что да как, – откинулся на подушку, тяжело вздохнул гетман. Чело покрылось бисеринками пота. С минуту молчал, прикрыв глаза, потом повернул голову, внимательно взглянул в глаза, словно пытаясь в них найти какие-то искорки недосказанности. Альгис глядел спокойно, ничуть не смущаясь той пронзительности, которая зиждилась во взгляде сего великого человека, наоборот, ему это доставило глубокое душевное удовлетворение, будто гетман в данную минуту благословил своим чистым сердцем, что на самом деле так и было. – Теперь ступай. Почивать буду, притомился. Спасибо за лекаря. Держи таких при себе. Настоящих лекарей, как зеницу ока, беречь надобно. Святые они грешники.

Когда Олег был уже в дверях, Сагайдачный успел вслед ему назидание высказать, последнее:

– Подумай, боярин, об ещё одной стороне истины. Добро порождает добро, а жестокость – соответственно жестокость. Иезуитская тактика, что все средства в достижении цели хороши, от лукавого. Никогда цель не станет благородной, коли пути к ней залиты невинной кровью, страданием и ужасом. Изживай из практики нечеловеческие пытки, варварские казни, уподобление инквизиторству. Верю, настанут времена, когда смертной казни вообще не будет. Ибо человек, причём каждый, самый плюгавенький, даже преступники, мучители, лжецы и прочая неказистость являются переносчиками великой силы разума, который не что иное, как есть божественная воля. Потом, понятия добра и зла так часто меняются полюсами. Никакой суд не может предвидеть либо изменить сей процесс. Так разве вправе мы решать вопросы, которые в ведении Господа?