Долгому существованию Крымского ханства способствовали два обстоятельства: наличие узкого перешейка, соединявшего полуостров с материком, что позволяло крымцам, укрепив его, успешно обороняться от нападения из вне – перекопские укрепления надёжно защищали крымских татар от русской рати. И второе, пожалуй, главное обстоятельство, обеспечивающее долголетие Крымскому ханству, состояло в том, что оно находилось в вассальной зависимости от Османской империи, представлявшей в те времена могущественное государство. Конфликт с Крымом грозил перерасти в войну с Османской империей, что побуждало русское правительство проявлять к Крымскому хану осторожность и даже предупредительность.
Крымские ханы считали себя прямыми наследниками и преемниками Золотоордынских ханов и требовали от русского государства уплаты дани, называвшейся поминками. Это унижение приходилось терпеть, поскольку у России в первой трети XVII века отсутствовали силы для освобождения от уплаты поминок.
Еще одна особенность в русско-крымских отношениях состояло в том, что Русское государство находилось в состоянии непрекращающейся и в то время не объявленной войны с Крымом. Из года в год, как только зеленела трава и, следовательно, появлялся подножный корм для лошадей. Крымская конница вторгалась на территорию населенными русскими и украинцами, пленила людей, захватывая лошадей, домашний скот и не очень громоздкие предметы, чтобы не обременять движения конницы.
Для предостережения татарских набегов в весенние и летние месяца правительство заранее готовилось к отпору, сосредотачивая помесную конницу в Серпухова, Переславле Рязанском, Туле и др. городах. Но трудность борьбы с набегами состояла в том, что русскому командованию не известно, на каком из направлений встретятся с нападавшими.
Вести регулярные боевые действия татары не умели: совершив молниеносный набег, они тут же исчезали. Если лавине татарской конницы удавалось смять ряды русской рати, нападавшие, прихватив пленных, уклонялись от сражения, с добычей возвращались на исходные рубежи.
Ясырь, т.е. пленные, составляли важную статью доходов Крымского хана, его окружения и участников похода и соответственно значительную статью расходов правительства России. Захваченных в плен либо продавали потом в рабство на невольничьих рынках, либо возвращали русскому правительству за значительный выкуп.
Урон, наносимый походами крымцев, не ограничивался расходами на выкуп пленных, они разрушали сёла и деревни сжигали посевы; сокращали численность работоспособного населения. Наконец, правительству необходимо было устраивать оборонительные сооружения на путях, по которым крымские татары двигались на север, что тоже пагубно отражалось на экономике страны.
Неудачная Смоленская война еще более усугубилась незащищенностью южных границ, отсутствием там рати, находившейся под Смоленском, что позволило татарам беспрепятственно проникать вглубь территории Руси. Это положение вынудило правительство серьёзнее обратить внимание на укрепление южных рубежей. Строительство так называемой Белгородской засечной черты, создававшей сеть укреплений между Белгородом и Доном, началось в 1635 г., и продолжалось почти два с половиной десятилетия: в 30-х годах было сооружено 10 городов, в 40-х – 18.
Сооружение засечной черты требовало не только финансовых затрат, но и привлечение людских ресурсов как для строительных работ, так и для обороны крепостей. Правительство использовало для этого два способа: принудительное переселение жителей из ранее возникших городов, существовавших севернее засечной черты, и вольную колонизацию, т.е. призыв к населению добровольно заселять вновь построенные города. Вольная колонизация вызывала дружный протест помещиков и монастырей, из владений которых бежали крестьяне, чтобы обрести свободу от неволи. Однако в этом случае, государство не шло на поводу у дворянства и действовало в своих интересах. Подобными же намерениями действовало государство и тогда, когда отклонило не только всякие притязания помещиков на возвращения им крестьян, но и попытки организовать там крепостное хозяйство. В итоге зона укрепленных городов превращалась в зону мелкого землевладения, где отсутствовали помещичьи латифундии.
С середины XVII века, когда было завершено строительство Белгородской черты, в обороне южных границ наступил новый этап: набеги татар хотя и продолжались, но они перестали быть безнаказанными и сопровождались более скромной, чем прежде, добычей. Определить ущерб, наносимый крымцами Русскому государству, не представляется возможным, но не подлежит сомнению, что он равнялся многим десяткам тысяч рублей в год, суммы большой по тем временам даже в масштабе государства. К материальному урону надлежит добавлять моральный – крайне пренебрежительное и даже жестокое обращение с русскими дипломатами, находившимся в Крыму.
В 1637 г. русское посольство было арестовано Крымским ханом под предлогом, что оно привезло мало подарков. В Москве это известие вызвало возмущение царя и бояр. Одновременно с Дона пришло сообщение, что казаки по собственной инициативе захватили турецкую крепость Азов, чтобы уничтожить там невольничий рынок. Казаки предлагали царю взять Азов «под свою руку». Это было очень заманчиво, поскольку через крепость открывался путь в Азовское и Черное моря. Но в то же время резко обостряло отношения с Крымом и Турцией.
На самом деле, история с Азовом вскрыла глубинные причины поражения в Смоленской войне, нежели простое предательство и бездарное руководство двух воевод, чем оправдывалось правительство Михаила Фёдоровича, и по-настоящему являлось итогом общего состояния государства, еще частью не вышедшего из состояния Смуты и наметившего свой путь дальнейшего существования посредству всех прежних отношений.
Получив известие о захвате Азова, царь Михаил на первых порах не решился вмешиваться в азовский вопрос открытым образом, но стал регулярно снабжать казаков оружием и продовольствием. Только летом 1641 г. Турция предприняла попытку вернуть свою крепость. Но взять штурмом не удалось. Следующий поход был намечен через год.
Казаки поняли, что в одиночку им не справиться с турецкими полками и запросили помощи от царя. Михаил Фёдорович в 1642 г. собрал Земский собор. На соборе всем чинам государства было объявлено, что донские казаки захватили Азов, просят его от них принять и послать туда воеводу с ратными людьми. На обсуждении собора поставили вопрос: разрывать ли из-за Азова с Турцией и Крымом? А если идти на большую войну, то, как обеспечить необходимые средства – денежные, хлебные и пушечные запасы? Все чины соборные должны были «помыслить о том накрепко» и государю о том «мысль свою объявить на письме».
Русские люди, и в особенности служилые, ясно сознавали важность приобретения: Азов мог стать опорным пунктом для последующего удара по крымской орде, устраняя и близкую поддержку турок. Но рассуждения о средствах обороны Азова и ведения войны обратились в сплошную жалобу на несправедливости, непорядки и оскудение.
Чины столичные и придворные норовили свести защиту Азова к поддержке казаков «охочими вольными людьми» на денежном жаловании, без общего похода. Дворяне городовые выражали готовность на войну, но указывали на неравномерность распределения военных и денежных повинностей. Они советовали государю хлебные запасы брать «со всех без выбора» и «рать строить», по тем уравнительным правилам, какие установлены были при царях Иване и Фёдоре, взять пеших и конных ратных людей с бояр и ближних людей, которые пожалованы многими поместьями и вотчинами, хотя бы в виде исключения «для такого басурманского нахождения» и в таком размере, какой государь укажет. Дьяков и подьячих, которые не только пожалованы поместьями и вотчинами, но, сверх того, богатели на государственной службе неправедным мздоимства, накупили себе вотчин и построили таких домов, каких при прежних государях и у великоратных людей не бывало, их справедливо обложить деньгами «против домов их и пожитков» на жалованье ратным людям. С «государева богомолья» – церковных вотчин взять даточных людей не по устарелым данным писцовых книг и тем более не «против заступленья», а по числу принадлежавшим им крестьян. Со служащих по московскому списку и вообще столичных чинов, которые на льготной и выгодной службе «отяжелели и обогатели», взять даточных людей, а с их пожитков – деньги. Так должны были получиться и сила ратная, и деньги на «прибор» стрельцов и солдат. Службу вообще необходимо упорядочить, выяснив, сколько за кем из служилых и приказных людей числится крестьян, и установить новым уложением, со скольких крестьян служить без денежного жалования, а за излишек владения брать деньги; рядовых служилых людей, «безпоместных, пустоместных и маломестных» – поддержать поместным верстанием и денежным жалованием.
Финансовые средства на войну дворяне предлагали пополнить, взяв «лежачую домовую казну» у духовенства; обложив торговых и черных людей по их торговле, промыслам и пожиткам, но собирать эти доходы гостям и торговым людям; а приказных людей перечесть по приходным книгам, «чтобы государева казна без ведомости не терялась», от такой ревизии приказного хозяйства служилые люди ожидали несомненной прибыли для казны.
Про себя рядовые служилые люди говорили, что готовы «работать государю головами своими и всею душою», но «разорены, пуще турских и крымских бусурманов, московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов».
Торговые люди тоже не скрывали своего раздражения против новых приказных порядков, утверждая, что «в городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод», и вспоминали с сожалением, как «при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами промеж себя, а воевод в городах не было», и они указывали на свое обеднение, на остановку торгов, разорение от тяглых служб и податей, от конкуренции иностранных торговцев, которым покровительствовало правительство.
Все выше перечисленные жалобы и предложения сами за себя говорили, что войну следует начинать, проведя коренную реорганизацию практически всех сфер деятельности государства, сопоставимые с реформами Александра II. Немудрено, что ориентируясь на старый способ управления, главным образом отношение к людям, такая война станет возможной лишь более чем через сто лет, во времена Екатерины II.
Выслушав все заявления, правительство решило, что проще отказаться от Азова, чем менять свою политику, уклад страны (т.е. систему взглядов), и отступило перед опасностью продолжительной и тяжелой войны в настоящих условиях. В результате казаки в 1642 г. оставили Азов, разрушив его укрепления.
Соборные «сказки» 1642 г. характерно обрисовывают настроения тех средних слоев населения, которые были главной общественной силой при восстановлении государства из великой «разрухи» – в ополчении 1612 г., на Земском соборе, избравшем царя Михаила, и на ряде соборов первых лет его правления, в их стремлении налаживания государства более близкими по сердцу порядками середины XVI века. Но действительность становилась иной.
Глубокое недовольство усилением приказной системы управления, корыстной и бесконтрольной, усугублялось тем, что ей на счет ставилось общее расстройство экономического быта и государственной силы. Острое раздражение вызывали и новые общественные верхи, обогатевшие царской милостью и собственным мздоимством и отяжелевшие в своем льготном положении. Силы и средства страны казались общественной массе большими, но неправильно распределенными, так, что слишком значительная их часть ускользает от служения государству и земскому делу и пропадает втуне.
Усилиями первого царствования новой династии государство было восстановлено на старых основаниях, руководивших политикой таких строителей царства, как Грозный и Годунов, в своем мировоззрении опиравшихся на православие. Достигнутыми результатами, в значительной мере, осуществлялись намеченные ими цели. Но традиционные приемы управления оказались недостаточными для решения задач более сложных – для этого нужно было новое видение, мудрость, ниспосылаемая от Бога, связь с которым у русских людей протекала на самом минимальном, поверхностном уровне.
Правительственная работа, направленная исключительно на организацию и эксплуатацию народных сил и средств для государева и земского дела, спасла государство от внешнего и внутреннего разгрома, но не вывела страну из состояния расстройства и надрыва этих сил и средств. Побеждены были глобальные, физические проявления смуты; ее корни, духовная деградация, не были вырваны из русской жизни. Об этом даже не было и речи, что сказалось уже при сыне царя Михаила новыми тревогами и серьезными волнениями.
Помня своих предшественников, Михаил захотел укрепить свой трон династическими связями с одним из европейских королевских домов. Подрастающую дочь Ирину (родилась в 1627 г.) он задумал выдать замуж за сына Датского короля Христиана IV, королевича Вальдемара, который в 1641 г. посетил Москву во главе датского посольства (в то время брачный возраст наступал у мужчин обычно с 16, а у женщин – с 12—14 лет). Брак был уже улажен.
Одним из условий предварительного договора Михаила Фёдоровича с Христианом IV было сохранение старой веры для жениха. В конце 1643 г. Вольдемар поселился в Кремле. Однако вскоре принц столкнулся со стремление царя Михаила и патриарха Иосифа перекрестить его в православие. Вольдемар отказывался «менять» веру, а Михаил не желал иметь зятя – «иноверца». Между сопровождавшими принца пастырем Фельгабером и православными иереями прошел диспут о вере, отразивший характер той эпохи. Дело кончилось тем, что королевич стал проситься домой. Царь же попытался сломить его упорство.
Вольдемара долго уговаривали не упрямиться, уверяя, что Ирина хороша собой (видеть ее до свадьбы было не положено) и имеет массу добродетелей. Но датчанин был непреклонен и даже пытался бежать.
Тогда Михаил Фёдорович стал уговаривать королевича поступить к нему на службу, поскольку очень нуждался в отважных полководцах и европейски образованных людях. Но тот ответил, что он не холоп и насильно не желает служить.
История с Вальдемаром закончилась только после смерти Михаила Фёдоровича. В августе 1645 г. новый царь Алексей Михайлович отпустил его на родину. Ирина же так и не вышла замуж и провела свою жизнь в девичьем тереме (умерла в 1679 г.)
Слабое здоровье царя Михаила Фёдоровича подточила не только неудача с браком дочери, но и сведения о появлении новых самозванцев. В Речи Посполитой якобы объявился сын Марины Мнишек, предъявлявший права на Московский трон. В Константинополе некий «Иван-царевич» назвался сыном Василия Шуйского. Оба готовили походы на Москву новых интервентов. В конце 1644 г. царь очередной раз слег. В апреле 1645 г. болезнь усилилась. Придворные доктора констатировали у него малокровие, цингу и проблемы с печенью и желудком. Прописанное лечение не дало результата. 12 июля, в день своих именин, Михаил пошел в церковь к заутрене, где с ним случился припадок. Едва живого его отнесли в палаты. Болезнь усиливалась, царь стонал и жаловался, что «внутренности его терзают». В мире духовной символике правитель – отражение своего народа, его состояние – состояние души нации, и внутреннее терзание царя означает духовную смуту, разрыв с Богом своего народа. Чувствуя кончину, он призвал сына Алексея и благословил его на царство, затем простился со всеми близкими. В начале третьего часа ночи он скончался. По предположению Ф. Л. Германа болезнь, сведшая царя в могилу, была поражением почек. В том году умерла и царица Евдокия, оставив сиротой шестнадцатилетнего Алексея.
Правление Михаила Фёдоровича Романова нельзя назвать блестящей или даже выдающейся эпохой в русской истории. Тем не менее, это был период реставрации, восстановления государственного единства, разрушенного потрясениями рубежа XVI—XVII вв. и самим русским казалось относительно спокойной эпохой, как отмечал Г. Котошихин: «Царю ж и великому князю Михайлу Феодоровичю от кроворазлития христианского успокоившуся, правивше государство свое тихо и благополучно»[35 - Котошихин Г. К. О России, в царствование Алексея Михайловича. Издание третье. Археограф. комис., СПб, 1884, стр. 4.]. Котошихин, как и другие современники, полагал царскую власть при Михаиле Фёдоровиче, зависящей от боярства. «А отец его, блаженныя памяти царь Михайло Федорович, хотя „самодержцем“ писался, однако без боярского совету не мог делати ничего»[36 - Там же, стр. 142.] – утверждал он, противопоставляя царство Михаила Фёдоровича самодержству Алексея Михайловича. При этом, однако за ослушание царь мог не только лишить боярина чина: представителям знати, особенно вследствие споров о «местах» по службе и за царским столом «бывают наказания, сажают в тюрмы, и отсылают головою, и бьют батоги и кнутом…»[37 - Там же, стр. 51.]
Иностранцам, посетившим Москву в то время, Россия казалась дикой и варварской страной. Ученый-энциклопедист Адам Олеарий, побывавший в Российском государстве в 1634—1636 гг. вынес о ней самое неблагоприятное впечатление. «Что касается русскаго государственнаго строя, – писал Олеарий, то… – это, как определяют политики, „monarchia dominica et despotica“ [монархия господства и произвола]. Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследству корону, один управляет всей страною и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами»[38 - Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. Пер. А. М. Ловягина. А. С. Суворина, СПб, 1905, стр. 222.]. Русское самодержавие, считал Олеарий, носит тиранический характер. Его поражало унизительное обхождение государя даже с высшими сановниками. «Вельможи должны, безо всякаго стыда, помимо того, что они… ставят свои имена в уменьшительной форме, называть себя рабами и переносит рабское обращение»[39 - Там же, стр. 223.].
Иностранцам царская власть представлялась деспотичной. Ее авторитет поддерживал монарх, который, по замечанию, Г. Котошихина, «пишется в христианские государства полными болшими титлами, (от „повелителя“) „государем Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкаских и Горских князей, и иным многим государствам и землям, восточным и западным и северным, отчичем и дедичем и наследником, и государем и облаадателем“»[40 - Котошихин Г. К. О России, в царствование Алексея Михайловича. Издание третье. Археограф. комис., СПб, 1884, стр. 42—43.], хотя Грузия находилась тогда в реальной зависимости не от Московского царя, а от Персидского шаха.
Но те же иностранцы, в данном случае в лице не раз упомянутого в период Смуты поляка Маскевича, с удивление отмечали в своих дневниках: «В беседах с Москвитянами, наши, – писал Маскевич, – выхваляя свою вольность, советовали им соединиться с народом Польским и также приобресть свободу. Но русские отвечали: „Вам дорога ваша воля, нам неволя. У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого; может отнять у него имение и самую жизнь. Искать же правосудия, по вашим законам, долго – дело затянется на несколько лет. А с инаго и ничего не возьмешь. У нас, напротив того, самый знатный Боярин не властен обидеть последняго простолюдина: по первой жалобе, Царь творит суд и расправу. Если же сам Государь поступит неправосудно, его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенесть обиду от Царя, чем от своего брата: ибо он владыка всего света“. Русские действительно уверены, что нет в мире Монарха, равнаго Царю их, котораго посему называют: Солнце праведное, Святило Русское»[41 - Устрялов Н. Г. Сказание современников о Дмитрии Самозванце. Часть V. Записки Маскевича. Тип. Имп. Росс. Акад., СПб, 1834, стр. 68.].
Вполне очевидно, что в своих мировоззрениях русские слишком занижали иностранцев и их порядки, но в то же время здесь отчетливо прослеживается само стремление народа к представительной централизованности, которая всегда выступает к народу как от лица Бога, к Богу – от лица народа.
АЛЕКСЕЙ РОМАНОВ. ВПЕРЕД С ОГЛЯДКАМИ НАЗАД. СТЕПАН РАЗИН. ПАТРИАРХ НИКОН. ПРИСОЕДИНЕНИЕ ЛЕВОБЕРЕЖНОЙ УКРАИНЫ
Алексей Михайлович родился в Москве 9 марта 1629 г. По свидетельству историков, Алексей рос тихо в тереме московского дворца, до пятилетнего возраста окруженный многочисленным штатом мам, а затем, с пятилетнего возраста, переданный на попечение дядей, Б. И. Морозова и В. Стрешнева. С пяти лет Алексея стали учить грамоте, к семи лет он научился писать, в девять с ним начали заниматься церковным пением. Царевичу покупали игрушки, у него были латы, музыкальные инструменты и «потешные» санки.
При воспитании сына Михаил Фёдорович несколько отошел от неизменности русских православных обычаев, и усилиями Морозова традиционалистские принципы были оставлены. Алексея не только стали учить наукам, «лишним» для будущего православного государя, таким, как космография. Для царевича выписывали иностранные забавы, включая немецкие карты, при том, что церковь запрещала азартные игры. Боярин Морозов приучал Алексея одеваться в «немецкое» платье. Став государем, Алексей Михайлович дома, вдали от посторонних глаз, ходить в удобном европейском костюме.
В 1637 г. царевич стал жить отдельно от Михаила Фёдоровича в трехэтажных палатах, специально для него построенных, так называемом теремном дворце. К 14 годам Алексей принял курс наук, полагавшихся тогда человеку не только грамотному, но и, в известной степени, образованному (иностранные языки – греческий, польский, богословие, философия, духовная музыка). Лишь на четырнадцатом году жизни 1 сентября 1642 г. его торжественно объявили народу, т. к. по традиции царских детей оберегали от посторонних глаз. Даже ближайшие родственники, прежде чем посетить ребенка в женском тереме, должны были помолиться и сходить в баню.
С момента объявления царевича народу, он сопровождал отца на торжественных выездах. В 16 лет Алексей вступил на Московский престол. Дальнейшие годы жизни на царском престоле дали ему много впечатлений и значительный житейский опыт. Царь возмужал, из неопытного юноши стал очень определенным человеком. Все, кто имел случай узнать Алексея Михайловича, отмечали светлую личность, он удивлял всех своими достоинствами и приятностью. Вместе с тем, как и его отец, крепким здоровьем Алексей не отличался, в связи с чем, он неоднократно прибегал к кровопусканиям. Алексей очень любил писать, что было тогда редким явлением того времени. Царь обладал литературным даром, пытался сочинять стихи, создал прекрасное наставление «Урядник сокольничья пути» по соколиной охоте. Кроме этого Алексей любил пофилософствовать.
В быту, в придворных отношениях он был вспыльчив и гневлив, но отходчив. Мог наказать палкой или пинками кого угодно, вплоть до своего тестя И. Д. Милославского. Такие сцены были не редкостью, но на жизнь приближенных, их имущество царь не посягал. Более того, проявляя сердечность, мог попросить прощения у обиженного им человека, старался примириться с ним.
Царь любил благотворить. В его дворце на полном иждивении жили нищие, юродивые, богомольцы, верховые. В большие праздники Алексей посещал тюрьмы и раздавал заключенным пироги и т. д. Впечатлительная натура Михаила Алексеевича была очень способна к добродушному веселью и смеху. Он любил пошутить и словом, и делом. Как отмечают, Алексей Михайлович с детства был проникнут религиозными чувствами. Он много молился, строго соблюдал посты и прекрасно знал все церковные уставы. Его главным духовным интересом было спасение души: по общему представлению того времени, средство к спасению души царь видел в строгом последовании обрядности, и поэтому очень строго соблюдал все обряды. В. О. Ключевский пишет о нем так: «Он был образцом набожности, того чинного, точно размеренного и твердо разученного благочестия… С любым иноком мог он поспорить в искусстве молиться и поститься… В церкви он стоял иногда часов по пяти и шести сряду, клал по тысяче земных поклонов, а в иные дни и по полторы тысячи»[42 - Ключевский В. О. Курс русской истории. Сочинение в девяти томах. Часть III. Москва, Мысль, 1988, стр. 303.].
Царица Евдокия ненадолго пережила мужа. Юный Алексей, оставшись 18 августа 1645 г. круглым сиротой, должен был принять царский венец, а вместе с ним бремя власти. Скорбеть об умершем полагалось 40 дней. Алексей Михайлович объявил о своем трауре в течение года. За это отступление от православного уклада царевича осуждали.
Ключевский продолжает: «От природы живой, впечатлительный и подвижный, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам
… Гнев его был отходчив, проходил минутной вспышкой, не простираясь далее угроз и пинков, и царь первый шел навстречу к потерпевшему с прощением и примирением… Алексей любил, чтобы вокруг него все были веселы и довольны; всего невыносимее была ему мысль, что кто-нибудь им недоволен, ропщет на него, что он кого-нибудь стесняет… Умение входить в положение других, понимать и принимать к сердцу их горе и радость – было одною из лучших черт в характере царя
…»[43 - Там же, стр. 1 – 304, 2 – 306.] Однако сказанные слова Ключевского о царе, о его «умении входить в положение других», более подходит к бытовой сфере деятельности, на государственном же уровне все вопросы решались прежним путем удовлетворения центральной власти и представительного сословия.
Алексей любил устраивать торжественные смотры и проводы в поход своим войскам, обставляя все это красивыми церемониями. Любимым местопребыванием царя в летнее время было село Коломенское в семи верстах от Москвы, там он построил для себя деревянный дворец, где перед окнами царской опочивальни стоял каменный столб, на который крестьяне клали свои челобитные.
Жизнь царя отличалась размеренностью. Вставал он в 4 часа утра и совершал утреннюю молитву. Затем направлялся к царице и вместе с нею шел к заутрене, после чего встречался с боярами и думными чинами, беседовал с ними, ему сообщали последние новости.
Затем царь шел к обедне в Кремлевском соборе. Народ встречал его земными поклонами. После окончания обедни в 10 часов Алексей Михайлович удалялся во внутренние покои «сидеть с бояре», т.е. заниматься государственными делами. В эти часы государь работал и в Тайном приказе.