Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 3

Парадоксальность сложившейся ситуации состояла в противоречиях, существовавших внутри церковной организации, когда епископат не мог быть лучше, чем он был; его нравственный уровень отображал характер стремлений всех церковных служителей, в свою очередь выстраиваемых условиями положения князя церкви, создававшего шаблон «волков несытых», а разоренное поборами патриарха и епископов сельское духовенство только и мечтало о том, как бы свергнуть иго князей церкви. Стремясь же к благополучию, каждый служитель и в целом вся церковная организация в то же время несла в себе идею аскетизма, что являлось высшей ступенью святости и приближения к Богу.

На этом фоне вступивший на патриаршую кафедру Никон был ярким представителем русской церкви, и в ее доктринальной основе – следование по пути аскетической строгости, ее торжества, что окружающими воспринималось как надменность, и в ее обычном проявлении гордости человека как бы достигнувшего такого высокого уровня благорасположения Бога. Поэтому впоследствии – исходя из положения великого государя, который внутри себя оставался строгим монахом, стремящимся к Богу; как единственный из пяти православных патриархов свободной воли, т.е. не под властью турок; даже в какой-то степени в мире имеющий большее значение, чем царь Алексей; и все это указывало на его особую значимость, особое приближение к нему Бога (ведь он был выходцем из крестьянской семьи) – именно из всего этого исходили все его поступки.

Будучи честным и искренним, чем заслужил доверие царя Алексея, имея элементарно здравый рассудок, он выступал за очищение культа и исправления церковной нравственности. В то же время как представитель церкви, он старался ходатайствовать и за ее прямые интересы. Так, будучи еще до возведения в патриархи, он не раз говорил царю, что учреждение Монастырского приказа противно церковным правилам, и настойчиво требовал его закрытия. Однако царь не согласился на это, и Никону лишь удалось получить несудимую грамоту для себя, по которой все духовные лица новгородской епархии подчинялись суду одного своего митрополита.

Приняв патриаршество, Никон стал воплощать два качества: возвеличивание аскетических начал в себе (что исследователи приняли за попытку узурпирования светской власти) и наведение порядка в церковной сфере.

Монастырский приказ упразднить не удалось, но на время все же он потерял силу. Вопреки Уложению 1649 г., которое запрещало увеличивать церковные имения, патриарший дом обогатился новыми вотчинами. Когда Никон строил новые монастыри – Иверский, Крестный и Вознесенский, царь дал им богатейшие вотчины. В то же время, никогда еще не было таких больших сборов с церковных земель, как при Никоне. При непосредственном участии нового патриарха вводится монополия и ограничение продажи спиртных напитков, все иностранцы выселяются за пределы Москвы – в так называемую Немецкую слободу на Яузе, изымаются, а затем и уничтожаются иконы западных латинских мастеров, которые были найдены у московских бояр.

Патриарх, обладая большими средствами, увеличивал свои домовые богадельни, раздавал богатые милостыни, делал пожертвования для улучшения тюрем. На небывалую высоту он вознес церковное благолепие, его патриаршее облачение, украшенное жемчугом, золотом и драгоценными камнями общим весом в полтора пуда, стоимостью свыше полумиллиона золотых рублей на деньги начала XX в. Штат патриаршего дома был при нем даже многочисленнее, чем при Филарете.

Пользуясь особым исключительным доверием молодого государя и своим огромным влиянием на царя, он сделался совершенно независимым господином всего церковного управления, в которое царь уже не вмешивался. Никон отписывал из отдельных епархий вотчины и церкви, а также лучшие монастыри в патриаршую область или к богатым монастырям, им воздвигнутым. Как бы в противовес Уложению, Никон создал вновь пересмотренную и дополненную им Кормчую и убедил царя разослать воеводам выписки из градских законов Номоканона в дополнение Уложения для обязательного руководства на суде.

Свой взгляд на возвышение власти патриарха в государстве Никон изложил в напечатанном предисловии к Служебнику, изданному в августе 1655 г., содержащую мысль о том, что Бог даровал России «два великая дара»[100 - История русской церкви Макария, митрополита Московскаго. Том XII. Издание второе. Патриаршество в России. Книга III. Т-во Р. Голике и А. Вильборг, СПб, 1910, стр. 235.] – царя и патриарха, которыми все строится как в церкви, так и в государстве. Ввиду этого все православные русские торжественно приглашаются «восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабдение людем своим сию премудрую двоицу, великаго государя царя Алексея Михайловича и великаго государя святейшаго Никона патриарха, иже… праведно и подобно преданные им грады украшают, и к сим суд праведен… хранящее, всем всюду сущим под ними тоеже творити повелеша… Да даст же им, государем, по пророку, желание сердец их… яко да под единым их государским повелением вси, повсюду, православнии народ и живуще, утешительными песньми славити имут воздвигшаго их истинаго Бога нашего»[101 - Там же, стр. 235.].

Доверие царя Алексея к Никону было огромным, кроме того, строгость и властность патриарха тоже была нужна молодому Алексею и в мирских делах, поэтому, сделав его великим государем, Никон стал принимать активное участие в государственных делах наравне с настоящим государем, и даже, как замечали некоторые, порой заслонял собою настоящего государя, на что сам царь смотрел некоторое время совершенно спокойно. Во время почти двухлетнего отсутствия Алексея Михайловича, в связи с войной с поляками, Никон, в качестве великого государя, один управлял всеми государственными делами и в рассылаемых указах использовал следующий титул: «Указал царь великий князь всея Руси Алексей Михайлович и мы, великий государь и патриарх». До этого патриархи, за исключением Филарета, величали себя «великим господином», а не «великим государем». Кроме того, поскольку все православные патриархи, кроме него самого, были подвластны мусульманским правителям, то Никон живо воспринимал идею объединения (экуменизма) православных церквей Константинопольского, Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского и Московского патриарха под своим началом. Он был единственный, кто носил титул Великого Государя и был соправителем православной державы – донора всех греческих патриархов. Его амбиции простирались уже не только до «Третьего Рима», но и до «Второго Иерусалима», в ознаменование чего на р. Истре был заложен Воскресенский монастырь, названный также Новым Иерусалимом, главная церковь которого представляла собой копию храма Гроба Господня в Иерусалиме с пятью патриаршими тронами.

Правление Никона государством вызвало большое неудовольствие видных бояр. Знатнейшие бояре, видавшие различными приказами, должны были ежедневно являться к нему со своими докладами. Обстоятельные сведения о деятельности патриарха в это время дает архидиакон Павел Алеппский, сопровождавший в Россию Антиохийского патриарха Макария и пробывший с ним в Москве полтора года (с начала февраля 1655 г. до конца мая 1656 г.) В своем сочинении «Путешествие Макара» он пишет: «Прежде обыкновенно вельможи входили к патриарху без доклада чрез привратника; если он знал о посещении вельможи, то спешил к нему на встречу и после при уходе его провожал его до наружных дверей. Никон же заставляет вельмож долго ждать, пока не позволит войти, и они входят к нему со страхом и трепетом, и, изложив пред ним свои дела, стоя, удаляются, тогда как он все сидит на своем месте… Если случалось, что не все министры собрались в совет к тому времени, когда раздавался звонок колокольчика, приглашавший их войти в палаты патриарха, то опоздавшим долго приходилось ждать, иногда на сильном холоде, пока патриарх не давал им особаго приказа войти: это мы видели собственными глазами, потому что в отсутствие государя наш господин (т.е. патриарх Макарий) ежедневно ходил к патриарху (Никону) осведомляться о здоровье государя и узнавать новости. В этих случаях, пока наш господин оставался у патриарха, министры стояли и дожидались вне патриарших палат. Когда же он дозволял им войти, то обращался к иконам и тихо прочитывал: «Достойно есть…", между тем как министры кланялись ему в землю все вместе. Затем каждый из них подходил и кланялся патриарху отдельно и получал от него благословение. Разговаривал с ними патриарх стоя. Министры делали ему доклад о текущих делах и патриарх о всяком деле давал каждому свой ответ и приказывал, как поступить. Сколько мы могли заметить, бояре и сановники не столько боятся своего царя, сколько патриарха, и в некоторых случаях последняго боятся даже гораздо более»[102 - Там же, стр. 238—240.].

Ко времени Никона уже было начато то дело, которое ему теперь приходилось довершить. Еще при патриархе Иоасафе (1634—1640 гг.) действовало 12 типографских станков (при Филарете – 7), занятых изданием богослужебных и церковно-учительских книг. А патриарх Иосиф (1642—1652) стал производить исправления в богослужебных книгах в широких размерах. Возведя в ранг всероссийских святых местных патронов, Стоглав сделал объединительное дело только наполовину. Церковь стала единой, но в единой церкви должен был быть и единый культ, который и являлся на Руси, пожалуй, самым главным магическим элементом в веровании народа. Между тем за исключением трех главных догматов, установленных Стоглавом – двоеперстия, двоения «аллилуйя» и хождение посолон (от востока к западу, по движению солнца), в остальном церковные чины разнились друг от друга. В каждой местности была своя традиция совершения культа, записанная в местных «харатейных» богослужебных книгах и освященная именами местных угодников. Положение осложнилось еще более, когда восточные патриархи, частенько приезжавшие в Москву за помощью, в XVII веке, стали указывать, что русские чины отличаются не только друг от друга, но очень сильно расходятся с греческими чинами. Эти указания решили дело. Нельзя было терпеть, чтобы русская церковь, «преемница» Византийской империи, попавшей под иго агарян, имела неправильные и различные богослужебные чины.

Это подтверждали и слова присланной в 1593 г. грамоты, подписанной всеми восточными патриархами и множеством греческих епископов по поводу установления в России патриаршества, найденной Никоном в «книгохранильнице»: «Так как православная Церковь получила совершенство не только в догматах боговедения и благочестия, но и в священно-церковном уставе, то справедливость требует, чтобы и мы потребляли всякую новизну в ограде Церкви, зная, что новины всегда бывают причиною церковнаго смятения и разделения, и чтобы следовали мы уставам св. отцев, и чему научились от них, то хранили неповрежденным, без всякаго приложения или отъятия»[103 - Там же, стр. 140.]. Поскольку русский и греческий чин отличались друг от друга, решили, что новизной грешит в первую очередь русский чин, следовательно, нужно было вернуться к греческому, к тому источнику, откуда Русь «получила» христианскую веру. Сын своего времени, Никон ничем не отличался по мировоззрению от окружающих. Для него все «великие церковные потребы», весь центр тяжести веры лежал именно в магической обрядности, он искренне хотел очистить веру и улучшить способ угождения божеству.

Ход исправления, принятый Никоном, только способствовал разрыву между старым разнящимся служением и новым единообразием. Дело в том, что за семь веков произошло наоборот, греческий чин изменился существенно, тогда как русский в мелочах. И когда невежественные справщики Никона стали исправлять русские богослужебные книги, следуя греческим, венецианским печатным издания, и лишь изредка заглядывали в немногочисленные греческие рукописи, притом расходившиеся друг с другом, стали получаться неожиданные результаты. Двоеперстие, которое было принято в Греции в X веке, заменилось троеперстием, вошедшим в Греции в употребление лишь в XII веке; все богослужебные чины стали короче, причем оказались выброшенными многие песнопения и формулы, которым придавался особенно магический характер. Некоторые службы, ранее совершавшиеся отдельно, были соединены вместе, например, девятый час и вечерня, литургия вся переделана: на проскомидии вместо семи просфор пять, в литургии оглашенной и литургии верных изменен весь чин сокращениями и перестановками. Изменению подвергся Символ веры: во втором члене уничтожен «аз» (рождена, а несотворена) и в восьмом исключено слово «истинного». Сугубую (двоичную) «аллилуйю» справщики Никона заменили «трегубою», хождение в крестных ходах не посолон, а против солнца. Имя Исус, которому также присваивали магическую силу как «спасенному» (спасительному) имени, было исправлено в Иисус.

В русской церкви культ всегда являлся доминантой, поэтому-то нетрудно понять, почему никоновские изменения чина были восприняты обществом именно как изменение веры. Противники Никона стояли на той же почве магизма, но только предпочитали «веру» освященную и оправданную русскими святыми. Ярким подтверждением тому является послание монахов Соловецкого монастыря царю Алексею в 1667 г. перед началом знаменитого Соловецкого бунта: «По преданию, государь, Никона бывшаго патриарха и по новоизложенным ево книгам проповедуют нам ныне ево никоновы ученицы новую, незнамую веру… е (я) же веры не точию мы, но и прадеды и отцы наши до настатия никонона патриаршества и до сего времяни и слухом не слыхали, а в коем православии прародители твои государевы скончались и многия святыя отцы и чудотворцы наши Зосима и Саватий, и Герман и Филипп митрополит угодили Богу, и ту истинную нашу православную веру они похулили, и весь церковный чин и устав нарушили»[104 - Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые братством св. Петра митрополита под редакцией Н. Субботина. Том Третий. Тип. Т. Рис, Москва, 1878, стр. 218.].

Два соборных попа из прежнего кружка, Лазарь и Никита (Пустосвят) имели терпение пересмотреть и сверить новые никоновские книги со старыми, и в результате они заключили: «нынешния мудрецы не мало что, но много: не оставиша бо во всех книгах ни однаго слова, ежебы не пременити, или не преложити. И гордо хвалящеся, глаголют, яко ныне обретохом веру, ныне исправихом вся»[105 - Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые братством св. Петра митрополита под редакцией Н. Субботина. Том четвертый. Тип. Э. Лисснер и Ю. Роман, Москва, 1878, стр. 216.].

Никон действительно был убежден, что он обрел новую правильную веру. Ему казалось, что достаточным тому залогом было его распоряжение положить в основу исправления древние харатейные славянские и греческие книги; воспользоваться печатными изданиями он разрешил только в виде подспорья, а контролировать справщиков не мог. Справщики же, помимо того, что переменили весь чин сообразно с греческим чином XVII в., сделали эту работу еще так небрежно, что не сверили новые книги друг с другом, допустили в них разночтения и варианты, и этим еще более повредили введению никоновского единообразия.

Сложности положения заключались еще в том, что реформы сами по себе были неприемлемы для огромной части тогдашнего духовенства, в особенности белого. Помимо того, что они вводили «новую незнамую веру», они практически были трудноисполнимы для многих клириков XVII в., т.к. многие попы были неграмотны, учились службам по слуху: переучивать по новым книгам, предлагавшим совершенно новые чины, было невозможно. Определенно это затруднение выражено в соловецкой челобитной: «и как и прежние игумены исстари служили, повыкли и мы божественныя литургии служить по старым Служебникам, по которым мы и сперва учились и привыкли, а ныне и по тем Служебникам мы старые священницы очередей своих недельных держати несможем, а по новым Служебникам для своей старости учитца несможемже, да и некогда, которое и учено было и того мало видим; а которые мы священницы и диаконы маломочны и грамоте ненавычны и к учению косны, по которым Служебникам старым многия лета училися, а служили с великою нуждею и Бога славили, а по новым книгам Служебникам, что прислал из Колмагор старец Иосиф, нам чернцом косным и непереимчивым сколко ни учитца, а не навыкнуть»[106 - Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые братством св. Петра митрополита под редакцией Н. Субботина. Том Третий. Тип. Т. Рис, Москва, 1878, стр. 5—6.].

Был и другой фактор неприятия проводимых реформ. С самого вступления Никона на патриарший престол начались жалобы на его гордыню и корыстолюбие. Для него ничего не стоило, например, приказать собрать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он ввел новый оклад патриаршей пошлины, повысив ее до таких пределов, что «татарским обызом жить гораздо лучше», и требовал экстренных взносов на затеянную им постройку «мнимого» Нового Иерусалима и других монастырей. О его гордыне и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву по делам, ходили негодующие рассказы. В проведении своей реформы Никон стеснялся также мало. Первой его мерой, еще до опубликования новых книг, было публичное проклятие двоеперстников, затем последовало публичное надругательство над иконами не греческого письма: им Никон публично выкалывал глаза, а затем разбивал.

Противостояние зачалось именно на основе личностной неприязни. Митрополит Макарий пишет: «Никон решился приступить к исправлению наших богослужебных книг и церковных обрядов. Первая попытка в этом роде была сделана Никоном, спустя около семи месяцев после вступления его на патриаршую кафедру, и касалась только двух новшеств. Но при первой же этой попытке обнаружились и ярые противники Никона и начатаго им дела. Пред наступлением великаго поста 1653 г. Никон разослал всем церквам московским следующую „Память“… [В ней указывалось] чтобы в св. четыредесятницу, при чтении известной молитвы св. Ефрема Сирина, православные не клали одних земных многочисленных (числом до 17-ти) поклонов, как делалось у нас тогда, но клали поклоны поясные, кроме только четырех земных. „Память“ эта прислана была и в казанский собор протопопу Ивану Неронову. Неронов тотчас пригласил к себе протопопа Аввакума, который проживал у него, и других своих близких. „Мы же, – разсказывает Аввакум, – задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали…“ Вот кто явились противниками Никона и как они начали борьбу с ним! Что-ж подвигло их на эту роковую борьбу? Ужели одна привязанность к тем двум обрядам и обычаям, которые хотел изменить Никон? Мы уже упоминали, что протопопы, казанский Неронов и благовещенский Вонифатьев, были при патриархе Иосифе самые авторитетные люди в московском духовенстве, сильные пред патриархом и царем, и что к ним и под их покровительство стекались и другие, преимущественно иногородные протопопы, каковы были: Аввакум юрьевский, Данил костромский, Логгин муромский, составляющие вокруг них „братию“. В числе своих близких и друзей временщики-протопопы считали и Никона, новаго царскаго любимца, пока он был архимандритом и даже новгородским митрополитом. Но когда патриарх Иосиф скончался, эти мнимые друзья Никона, воспользовавшись его отсутствием из Москвы, повели козни, чтобы не допустить его до патриаршества. Никон, по возвращении в Москву, узнал о кознях, и как только сделался патриархом, то не стал, по выражению протопопа Аввакума в его автобиографии, пускать к себе бывших друзей своих и в крестовую. Такого унижения и оскорбления не в силах был перенести Неронов с своими приближенными, и они ждали только случая отомстить Никону. Случай, как им казалось, представился. Никон разослал „Память“ духовенству: они написали на нее опровержение из книг, выставляя ее, конечно, еретическою, и подали свою рукопись государю, разсчитывая уязвить Никона и повредить ему. Но ошиблись в разсчете: Никон остался в полной силе, а только еще больше раздражился против своих бывших друзей. И началась борьба преимущественно из личных побуждений, которая потому, как скоро увидим, в самом уже начале своем приняла с обеих сторон самый резкий характер. Но достойно замечания, что Никон в этот раз как бы не обратил внимания на поступок своих врагов, не потребовал их на суд за оказанное сопротивление архипастырскому распоряжению и вовсе их не преследовал»[107 - История русской церкви Макария, митрополита Московскаго. Том XII. Издание второе. Патриаршество в России. Книга III. Т-во Р. Голике и А. Вильборг, СПб, 1910, стр. 118—121.].

Однако Никон вскоре прозрел и на происки против него стал предпринимать решительные адекватные меры. Первый в столкновении с патриархом пострадал протопоп Логгин, арестованный по обвинению в оскорблении святыни муромского наместника в июле 1653 г. Вступившегося за него протопопа Ивана Неронова арестовали через две недели и, обвинив в клевете на патриарха, водворили в Новоспасский монастырь. Аввакум, не допущенный после этого к служению, «завел свое всенощное» в сушилке, находившемся на дворе сосланного Неронова. Переманил он к себе некоторых прихожан казанской церкви, зазывая через них и других, говоря: «в некоторое время и конюшни-де иные церкви лучше». За такое нарушение канонов собор осудил его. Логгину и единомышленному с ним Даниилу Костромскому патриарх лично «остриг голову» в соборной церкви. Они были сосланы, первый в Муром, второй в Астрахань. Подобному наказанию должен был подвергнуться и Аввакум, но царь в самом храме упросил Никона не стричь его. Он был сослан с семьей в Тобольск.

Подводя итоги этому делу, митрополит Макарий пишет: «Если протопоп Неронов подвергся церковному наказанию вовсе не за ревность по вере, а за величайшее оскорбление патриарха пред лицем целаго собора, то и три другие протопопа, Даниил, Логгин и Аввакум, пострадали точно так же вовсе не за ревность по вере, а за то, что вздумали защищать пред царем, в укор патриарху, своего до крайности виновного патрона, а еще более за то, что дерзнули устроять самочинное сборище»[108 - Там же, стр. 134.]. Царский духовник протопоп Вонифатьев в этом деле не поддержал своих друзей. Исполняя поручение государя, он уговаривал Неронова смириться, но тот остался непреклонным. Сослан был в Соловецкий монастырь и князь Львов.

По вопросу правомерности исправления книг в апреле 1654 г. был созван собор. На соборе, происходившем в государственных палатах, председательствовали царь и патриарх, присутствовали 5 митрополитов, в числе их Сербский Михаил, 4 архиепископа, епископ Коломенский Павел, 11 архимандритов и игуменов, 13 протопопов, «туже и царскому сунклиту предстояще».

На вопрос патриарха, надо ли добиваться единообразия греческих и славянских книг, собор единодушно ответил: «Вси едино отвещали достойно и праведно исправити противостарых харатеиных и греческих… И мы також утверждаем бытия якож греческия и наши старыя книги и уставы повелевают»[109 - Скрижаль. Акты соборов 1654, 1655, 1656 годов. СПб, Свое издательство, 2013, стр. 253—254.]. Вследствие чего надлежало собрать из русских обителей древние русские книги. Суеверы пытались остановить патриарха Никона. Во время моровой язвы они распространили слухи, будто бы в небесном видении велено остановить печатание исправленных книг. Против них было возбуждено дело, и они спутались в показаниях. «И то знатно, что они солгали, и вы б впредь таким небыличным вракам не верили; а что они ж в речах своих говорили, чтоб запечатать книги, и Печатный двор запечатан давно и книг печатать не велено для морового поветрия, а не для их бездельных врак»[110 - Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою коммиссиею. Том третий. Тип. Эдуарда Праца, СПб, 1848, стр. 446.] – писал 7 сентября 1655 г. Никон боярину М. П. Пронскому.

На соборе несогласие с Никоном проявил епископ Коломенский и Кашинкий Павел. Возможно, он допустил в споре с ним резкие выходки. Вскоре после окончания собора последовали строгие кары. Павел был изгнан и заточен в небольшом монастыре Олонецкого края.

Упорное несогласие бывших товарищей Никона по кружку, «мутившие» сознание людей, заставили созвать соборы 1654 и 1656 гг. На этих соборах вопрос был, в сущности, предрешен. Царь всецело стоял за своего «собинного друга» Никона, на его же стороне стояло большинство епископата; наконец, главный его козырь заключался в поддержке восточных патриархов. Соборы подтвердили правильность предпринятых Никоном реформ и приравняли двупертников к еретикам-несторианам. Новые книги печатались и рассылались по церквям и монастырям с приказанием служить отныне согласно изложенным в них чинам.

«Что же должно сказать о всей этой деятельности, от ея начала до конца, если смотреть на нее без предубеждения, – пишет митрополит Макарий. – Никон не затевал ничего новаго, когда решился приступить к исправлению наших церковных книг: исправление этих книг совершалось у нас и прежде, во время печатания их, при каждом из бывших патриархов. Никон хотел только исправить книги лучше, чем исправлялись оне прежде

… Выходит, что вся деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов совершалась не им единолично, а с согласия, с ободрения и при живом участии представителей не только русскаго, но и восточнаго духовенства и всей Церкви

»[111 - История русской церкви Макария, митрополита Московскаго. Том XII. Издание второе. Патриаршество в России. Книга III. Т-во Р. Голике и А. Вильборг, СПб, 1910, стр. 1 – 221, 2 – 223.]. Описывая события реформы, автор, правда, упустил из вида немаловажный фактор, что исправления, в самом деле, были произведены с большими ошибками, что можно было расценивать не возвратом к старине, а составлением нового чина. Но по-настоящему и это было не столь важно для официальной церкви. Митрополит Макарий продолжает: «Никон, вместе с собором, предав проклятию непокорявшихся церкви из-за старых книг и обрядов, отнюдь не проклинал самих этих книг и обрядов, и потому позволил Неронову, когда он покорился Церкви, держаться и старопечатных книг, назвал их даже добрыми и сказал, что все равно, по старым ли или по новоисправленным книгам, служить Богу; позволил, в частности, и двоить и троить аллилуию в самом успенском соборе за однеми и теми же службами. Отсюда можем заключить, что если бы продолжилось служение патриарха Никона и он скоро не оставил своей кафедры, то он, может быть, дозволил бы и всем единомысленникам Неронова, приверженцам старопечатных книг, то же самое, что дозволил Неронову: лишь бы только они покорялись Церкви и церковной власти. И тогда, сохраняя единство православной веры и подчиняясь одной и той же церковной иерархии, русские, одни совершали бы службы по новоисправленным книгам, а другие по книгам, исправленным и напечатанным прежде, несмотря на все разности между ними, подобно тому, как до Никона одни совершали у нас службы по старым служебникам и требникам, правленым и напечатанным при патриархе Иове, Гермогене и Филарете, а другие по вновь исправленным служебникам и требникам, напечатанным при патриархах Иоасафе и Иосифе, хотя между теми и другими служебниками и требниками есть значительныя разности»[112 - Там же, 225—226. В ссылках Макарий пишет: «Были уже у нас и тогда люди, которые хотя с предубеждением встретили новоисправленныя книги, напечатанныя при Никоне, но вскоре начали смотреть и на новыя и на старопечатныя книги одинаково и совершать церковныя службы, как по тем, так и по другим (Житие суздальскаго митрополита Илариона, стр. 31—35. Казань, 1868)».].

Вполне терпимое отношение Никона к старым книгам и обрядам сохранялось. Но это направление на церковное примирение было вскоре остановлено, после чего возобладала тенденция противостояния всем никоновским начинаниям.

Находясь на театре военных действий, Алексей становился все более самостоятельным. По возвращению же в Москву он стал замечать те стороны характера патриарха, которых раньше не было или на которые смотрел с дружеской снисходительностью. Выходя постепенно из-под влияния Никона, царь одновременно попадал под другие, тому враждебные. Изменение отношений Алексея Михайловича и Никона стало проявляться в делах. Царь отменял некоторые распоряжения патриарха. Монастырский приказ, долго бездействовавший, начал мало-помалу проявлять себя. Сначала коснулось это имений, потом и духовных лиц. Царь теперь назначал иногда священников и игуменов без сношения с патриархом. 8 февраля 1666 г. Никон писал Константинопольскому патриарху Дионисию: «Тогда [т.е. по окончании литовской войны] нача [царь] помалу гордитися и выситися и елико мы (ему) глаголахом: престани. (Он же) и во архиерейские дела учал вступатца властию и суд наш владети…»[113 - Записки Отделения Русской и Славянской Археологии Императорскаго Русскаго Археологическаго Общества. Том второй. Тип. Иосафа Огризко, СПб, 1861, стр. 513.]

Охлаждением между царем и патриархом спешили воспользоваться все бывшие товарищи Никона по кружку, в первую очередь желающие его низвержения. Предлог оставался прежним, что реформы проводились неправильно. Но, несмотря на поток челобитных от клира, Алексей Михайлович, однако, не проявляя к ним большой заинтересованности. Церковь нуждалась в элементарном единообразии.

Осенью 1657 г. Алексей Михайлович еще оказывал внимание Никону. 18 октября он приезжал, по его приглашению, в новую Воскресную обитель, с семьей и синклитом, провел там два дня. Царю очень понравилось месторасположение монастыря, и он, как будто, сказал: «Сам Бог изначала определил место сие для обители; оно прекрасно, как Иерусалим»[114 - Начертание жития и деяний Никона. Патриарха Московскаго и всея России. Сочинение архимандрита Аполлоса. С издания пятаго. Тип. Т. Т. Волкова и Комп., Москва, 1852, стр. 48.]. После этого Никон стал называть обитель «Новым Иерусалимом» и, получив чертежи и модель гроба Господня, при посредстве Арсения Суханова, в 1658 г., вместо сооруженной вначале деревянной церкви, заложил величественный храм (завершен при царе Фёдоре и освящен патриархом Иоакимом в 1685 г.); другие же близлежащие места получили наименования, сходные со священными местностями Палестины. Кроме Воскресенского монастыря царь обещал посетить и Иверский монастырь. Весной 1658 г. царь жаловал, по просьбе Никона, новые села и угодья на его монастыри Крестный и Воскресенский.

Проявленное царем доброжелательство в сторону Никона побудили бояр, его врагов, ускорить распрю. На общую ситуацию, несомненно, повлияла и неудачная война со Швецией, затеянная по настойчивому совету патриарха. Соловьев пишет: «…подле царя было много людей, которые твердили ему, что царской власти уже не слыхать, что посланцев патриаршеских боятся больше чем царских; что великий государь патриарх не довольствуется и равенством власти с великим государем царем, но стремится превысить его; вступается во всякие царственныя дела и в градские суды, памяти указныя в Приказы от себя посылает, дела всякие, без повеления государевы, из Приказов берет, многих людей обижает, вотчины отнимает, людей и крестьян беглых принимает»[115 - Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга третья. Том XI—XV. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 209.]. Прислушиваясь к окружению, царь Алексей начинает постепенно отдаляться от патриарха и все меньше уделять ему внимание.

Летом 1658 г. грузинский царевич Теймураз прибыл в Москву скрепить союз Грузии с Россией. 6 июля царь давал в честь его торжественный обед, на который, против обыкновения, не был приглашен патриарх. Как сообщает митрополит Макарий, Никон послал своего боярина, кн. Дмитрия Мещерского, наблюдать, при встрече царевича, среди толпы «чин церковный», т.е. чтобы кто-либо из духовенства не произвел бесчиния. Окольничий Богдан Хитрово, родственник царский, расчищавший путь для царевича среди толпы, ударил посланного боярина, возможно, ненамеренно. Тот воскликнул: «Я патриарший человек и послан с делом»[116 - История русской церкви Макария, митрополита Московскаго. Том XII. Издание второе. Патриаршество в России. Книга III. Т-во Р. Голике и А. Вильборг, СПб, 1910, стр. 311.]. Тогда Хитрово закричал: «не величайся», и ударил его по лбу еще сильнее. Мещерский поспешил к патриарху с жалобой на окольничего, тот – царю. Алексей Михайлович обещал лично увидеться и разобраться в деле, но свидания так и не последовало. 8 июля, в день празднования иконы Казанской Божией Матери, царь, вопреки обычаю не был на богослужения в Казанском соборе, хотя патриарх извещал его о службах. Никон понял, что царь на него «озлобился». Не был царь, как бывало раньше, и в Успенском соборе на богослужениях праздника Ризы Господней, несмотря на постланные ему извещения. После заутрени Алексей Михайлович прислал к Никону кн. Юрия Ромодановского, который сказал ему: «Царское величество на тебя гневен, потому и к заутрене не пришел, и не велел ждать его к литургии»[117 - Там же, стр. 312.]. Потом прибавил именем самого государя: «Ты пренебрег царское величество, и пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь»[118 - Там же, стр. 312.]. Никон возразил, что так велел ему именоваться сам царь. Ромодановский возражал. Митрополит Макарий, изложив эти события, замечает: «Таким образом Никону было прямо объявлено, за что гневается на него царь и чего он от него требует. И если бы Никон смирился, покорился воле государя, принес повинную и дал обещание измениться на будущее время, то дело, мало-по-малу, могло бы уладиться, и Никон спас бы себя от горькой участи, какая его постигла, так и всю Церковь от тех смут и волнений, какия в ней последовали. К несчастью, Никон, по своему характеру и привычкам, был не такой человек, чтобы уступить и покориться. Он захотел, чтобы ему уступили и покорились, решился отказаться торжественно, пред всею Церковию, от своей кафедры, расчитывая, что сам царь станет просить и умолять его не отказываться»[119 - Там же, стр. 313.].

10 июля 1658 г. после совершения литургии Никон снял с себя облачения, объявил всем, что он более не патриарх, и написал письмо царю. Из Кремля ушел пешком в Иверское подворье. Царь послал князя А. И. Трубецкого разобраться, в чем дело и успокоить его. Однако Никон счел для себя бесчестием, что к нему прибыл посыльный, тем более, интриган, а не сам царь. Вскоре Никон покинул Москву и уехал в Воскресенский монастырь. Но и туда к нему никто не прибыл. По просьбе Никона царь оставил за ним три монастыря, им созданные, а также приписанные к ним 14 монастырей с их вотчинами. Все царское управление было оставлено на митрополита Питирима Крутицкого.

Никон понял, что поединок с царем он проигрывает, и сменил тактику, теперь проявляя смирение. В Воскресенской обители он жил, подвизаясь как строгий инок, трудясь на постройках. Почти через год слух о нашествии Крымского хана встревожил царя в отношении безопасности Никона. Он предложил ему переехать в укрепленный Калязинский монастырь. Никон предположил, что его хотят туда заточить, и ответил царскому посланцу, что в Москве имеется более крепкое место, у Зачатьевского монастыря, разумея городскую тюрьму. Сам же он поспешил в столицу, где только через три дня был принят царем, но в присутствии царицы и бояр. Государь отпустил Никона с честью с подарками, но искреннего разговора между ними не было. Более года, в 1659—1660 гг., прожил Никон в Иверском и Крестном монастырях.

С момента оставления Никоном патриаршества и практического его падения отношение неприятия к его реформам стало еще более культивироваться его «товарищами». «К крайнему сожалению, по удалении Никона с кафедры, – пишет митрополит Макарий, – обстоятельства совершенно изменились. Проповедники раскола нашли себе, в наступивший период между-патриршества, сильное покровительство; начали резко нападать на Церковь и ея иерархию, возбуждать против нея народ, и своею возмутительною деятельностию вынудили церковную власть употребить против них канонические меры. И тогда-то вновь возник, образовался и утвердился тот русский раскол, который существует доселе, и который, следовательно, в строгом смысле, получил свое начало не при Никоне, а уже после него»[120 - Там же, стр. 226—227.].

Благовещенский дьякон Фёдор Иванов стал писать против новопечатных книг позднее. «Протопоп Аввакум, попы Лазарь и Никита, и дьякон Федор, – отмечает митрополит Макарий, – это были единственные расколоучители, вышедшие в то время из среды белаго духовенства и пребывшие верными расколу до конца. Являлись и другие лица из той же среды, державшияся раскола и даже страдавшия за него… но они не оставили по себе в расколе никакого следа»[121 - Там же, стр. 624—625.]. Значительно больше противников новопечатных книг было между монашеской братию.

Встав на путь сопротивления Никону, соответственно, официальной церкви, «товарищи» вовлекали на свою сторону все больше и больше людей, недовольных изменениями. Для множества представителей клира принятие новых книг означало принятие новой веры, неправильной. За короткий промежуток времени до 1665 г. накопилась целая литература челобитных на царя, составленная отдельными клириками: Лазарем, Никитою, Нероновым и учреждениями (несколько челобитных Соловецкого монастыря), защищавших правильность старой обрядности и полемизировавших с официальным изданием Никона «Скрижаль», защищавшим реформу. Защита старой обрядности базировалась на доказанности ее спасительного и богоугодного действия и на канонизации основных «законов» богоугождения Стоглавым собором: двоеперстия, трисоставного восьмиконечного креста, двоения аллилуйи и т. д. Далее, переходя от защиты к нападению, авторы челобитных доказывают, что новые книги не исправляют чина, а вводят совершенно новый чин, и занимают в этом пункте совершенно неприступную позицию. Отсюда для авторов челобитных с полной очевидностью следовало, что Никон вводит «новую незнамую веру» взамен прежней «христианской веры». Переходя затем к оценке этой новой веры, авторы челобитных делают открытия, против которых трудно было что-либо возразить церковнику XVII в. Источники новой веры греческие; но издание московской патриаршей кафедры «Книги о вере», появившейся незадолго до Никона, объявило греческую веру с XV в. «испроказившеюся» вследствие принятия унии на Флорентийском соборе и турецкого порабощения. Книги же, с которых никоновские справщики правили русские богослужебные книги, были не старыми, но новыми, появившимися после «порчи» греческой веры, и притом были напечатаны в Риме, «Винецыи» и «Парыже», а потому проникнуты «лютым еректическим зельем», внесенным латинянами и лютеранами.

Вывод был ясен: под предлогом церковных исправлений Никон хотел уничтожить православие на Руси и заменить его ересями «всех еретиков от века», пользуясь потворством царя и с помощью явных греческих еретиков, как грек Арсений или малороссийские ученые. Челобитные стараются раскрыть глаза царю и побудить его «христолюбивым тщением» очистить «церковную ниву». Но реакция царя на все эти старания продолжала оставаться неизменно спокойной.

Митрополит Питирим, бояре Салтыковы и кн. Трубецкой сделали царю представление о необходимости избрать нового патриарха. Подавалась ему о том же челобитная, которая именовалась «всенародным прошением к царю». Собор был открыт 16 февраля 1660 г. Вопрос о патриархе обсуждался сначала одним русским духовенством. Сочувствие Никону выявил лишь один епископ Полоцкий Каллист. Решение собора заключалось в необходимости поставить нового патриарха, Никона же лишить священства. Царь трижды не выносил своего решения, затем приказал пригласить на собор находившихся в Москве трех греческих иерархов Парфения, Кирилла и Нектария. Они подтвердили приговор русских. Государь готов был уже согласиться с ними, когда против низложения выступил ученый старец Епифаний Славинецкий. Он писал: «Я прочел истинное правило греческое (16-е двукратнаго собора), и не нашел в нем слов: безумно бо есть епископства отрешися, держати же священство. Почему отрекаюсь от моего согласия на низвержение Никона, каюсь и смиренно прошу прощение… Я готов исполнить повеление вашего величества и составить соборное определение об избрании и поставлении новаго патриарха: это согласно с правилами; но о низвержении Никона писать не дерзаю, потому что не нашел такого правила»[122 - Там же, стр. 362—363.]. Епифания поддержал архимандрит полоцкий Игнатий Иовлевич, который утверждал, что епископы не имеют права судить своего архипастыря без участия восточных патриархов. Это мнение было весомым аргументом в пользу Никона, и царь постановление собора не утвердил. Сам же патриарх отнесся к собору с крайней неприязнью, называя его не иначе как синагогой иудейской, потом еще резче, признавая его действия неканоническими. Попытка совершить постановление об избрании нового патриарха показала Никону, что его борьба с царем практически проиграна. Он меняется, его озлобление буквально выпирает наружу. Это наглядно показывает происшедшая через год история. Окольничий Роман Бабарыкин, у которого Никон в свое время купил вотчину под свои монастыри, захватил часть земли и луга, считавшиеся за обителью. Архимандрит монастыря просил царя о суде. Другой сосед Иван Сытин подал царю челобитную на крестьян Воскресенского монастыря, скосивших сено на его земле, стрелявших в него и покушавшихся разорить его жилище. Не дождавшись царского указа, Никон приказал скосить сено на спорном лугу, захваченном Бабарыкиным. Когда прибыли по жалобе последнего сыщик и подьячий, то монастырские власти заявили, что «простому человеку нельзя судить людей Божиих, особенно освященных»[123 - Там же, стр. 369.]. Для рассмотрения дела власти решили взять монастырских крестьян в Москву. На это Никон послал царю письмо следующего содержания: «Откуда ты принял такое дерзновение – сыскивать о нас и судить нас? Какие тебе законы Божии велят обладать нами, рабами Божиими? Не довольно ли тебе судить в правду людей царствия мира сего, о чем ты мало заботишься? В наказе написано твое повеление – взять крестьян воскресенскаго монастыря: по каким это уставам? Надеюсь, если и поищешь, то не найдешь здесь ничего, кроме беззакония и насилия. Послушай Господа ради, что было древле за такую дерзость над фараоном в Египте, над содомлянами, над царями Ахаавом, Новуходоносором и другими…»[124 - Там же, стр. 370—371.] В дальнейшем письмо было наполнено обличениями и укорами.

Митрополит Макарий, помещая это письмо, пишет: «При чтении этого письма нельзя не подивиться озлоблению или ослеплению Никона. Сколько преувеличений, неосновательности, неправды в его словах! Как будто в самом деле он удалился с своей кафедры потому, что видел церковь гонимою, и желая положить душу свою за братию свою! Как будто он отовсюду был гоним, отовсюду утесняем! Как будто царь не имел права судить духовных лиц даже по гражданским делам, касавшимся их вотчин и земельных владений, не имел права требовать для допросов даже монастырских крестьян! Как будто царь Алексей Михайлович нарушил все правила св. отцев, уничтожил все грамоты, данныя церквам и монастырям, отнял все их имения! Как будто он за одержанные победы не воздавал хвалы Богу! Как будто и прежде Алексея Михайловича наши владыки ставились не по утверждению и не по указу великаго государя!..»[125 - Там же, стр. 374—375.]

Странность ситуации с Никоном заключалась в том, что он оставался официально действующим патриархом, однако патриархом с наметившейся тенденцией к низложению. Никон прекрасно понимал, что терпит поражение, притом даже не от царя, а от его приспешного окружения, что было особенно неприятно. Осознавая безнадежность складывающейся ситуации, в беспомощности, у него происходит выброс эгоизма, – соотнося себя с верховным священничеством, он начинает развивать идеалистические взгляды превосходства духовного над мирским, в свою защиту приводит «Небеса», представителем которых на земле он является. Теперь вместе с «Небесами», т.е. используя терминологию священства, патриарх пошел на последний шаг, шанс наступления, приводя доводы своего общественного положения, как Богом, и никем иным, данное ему естество, которое никто не вправе у него отнять. По этому поводу он развил целую философию, которая ввела исследователей никоновской истории в заблуждение, как якобы он покушался на царскую (светскую) власть, когда в действительности он от нее оборонялся.

В 1662 г. в неделю православия, в Вознесенском монастыре во время обряда, Никон торжественно анафематствовал митрополита Питирима за шествие на осляти (осужденное им за то же самое и в 1661 г., т.к. это являлось прерогативой патриарха), за постановление Мефодия епископа Мстиславского (то же самое), и за «досадительное и поносительное к себе слово»[126 - Там же, стр. 376.]. Царь потребовал по этому делу мнение архиереев, и на этот раз все признали поступок Никона «несправедливым» и неканоническим.

Боярин С. Стрешнев в 1662 г. задал П. Лигариду, бывшему митрополиту Газскому (именовавшему себя теперь митрополитом Иерусалимского Предтечева монастыря), посетившему в то время Москву, до 30 вопросов касавшихся Никона. Тот представил ему пространные ответы. Они стали известны Никону, который поспешил написать длинное «Возражение, или разорение смиренаго Никона, Божиею милостию патриарха, противо вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написа газскому митрополиту Паисее Ликаридиусу, и на ответы Паисеовы».

В этом сочинении Никон доказывает, прежде всего, ту общую мысль, «яко священство с самого царства честнейши и болши есть начальство»[127 - Patriarch Nikon on Church and State: Nikon’s «Refutation» / Edited, with Introduction and Notes by Valerie A. Tumins and George Vernadsky. Mouton Publishers, Berlin-New York-Amsterdam,1982, стр. 204.], т.к. «Священства же престол на небеси посажен есть»[128 - Там же, стр. 204.], и кого священство свяжет на земле, тот будет связан и на небе. «Сего ради, – утверждает Никон, – и царие помазуются от священническую руку, а не священными от царские руки, и самую царскую главу под священниковы руцт принося полагает Бог, наказуя нас, яко сей оного болши есть властник. Меншее бо от болшаго благословляется»[129 - Там же, стр. 205.]. Никон заявляет: «Господь Бог всесилный, егда небо и землю сотворил, тогда два светила, солнце и месяц, на нем [небе] ходяще, на земли святити повеле. Има [солнце] же нам показа власть архиерейскую. Месяц же показа власть царскую, ибо солнце вяще светит во дни, яко архиерей душам; меншее же светило в нощи, еже есть телу»[130 - Там же, стр. 314.]. Никон подробно говорит об учреждении ветхозаветного и новозаветного священства, о распространении по разным странам христианства, вместе с которым повсюду распространилась и церковная иерархия, рассказывает, как она возникла и распространилась на Руси, и из-за всего сказанного делает заключение: «како священство начашася не от человек, ни человеком, но от самого Бога, и древле, и нынешнее, а не от царей, яко же ты глаголеши. Но паче от священства царство произыде. И ныне есть, яко же устав царского поставления всидетелствует, священство всюду пречестнейши царство, яко же выше назнаменах от божественнаго писания и ныне паки речем. Царство аще и от Бога дадеся в мир, но по гневе Божии, и се чрез священство помазуется чювственным елеом. Священство же помазание святым Духом непостредственне, яко же выше сего писано есть

… Сия бо власть [священства] колико гражданския лучши есть, елико земли небо паче же и много вяшше

… Яко же капля дождя от великия тучи, то есть, земля от н [ебес] и мерится, тако царство меншится от священства

»[131 - Там же, стр. 1 – 297, 2 – 299, 3 – 300.]. С негодованием Никон спрашивает: «Да почто царь сам поповы руки целует, которые нами посвящены и ко благословению приходя, и сам главу свою преклоняет? Мы тому чудимся, почто царь архиереом и иереом нудит руки своя целовати, не суть архиерей, ни иерей»[132 - Там же, стр. 653.] С гневом и угрозой, обращаясь к царю, Никон пишет: «Аще и ему, государю, за премногую его гордость мнится священство менши царства. Познает тогда различие царства и священства, егда познани будем от нелицемернаго судии Христа и Бога нашего»[133 - Там же, стр. 653.]. О себе, как о патриархе, Никон пишет: «Патриарх есть образ жив Христов, и одушевлен делесы и словесы, в себе живописуя истину»[134 - Там же, стр. 146.]. В другой раз Никон говорит: «Первый архиерей [патриарх] – во образ самого Христа, а митрополиты, архиепископы и епископы – во образ учеников и апостолов»[135 - История русской церкви Макария, митрополита Московскаго. Том XII. Издание второе. Патриаршество в России. Книга III. Т-во Р. Голике и А. Вильборг, СПб, 1910, стр. 333.]. Ввиду всего этого Никон пишет государю: «Молим твое благородие на нас, богомольцев, не послушати клеветы от лихих человек и не прикасатися нам, помазанником Божиим, судом и управою чрез каноны»[136 - Каптер Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Том второй. Тип. Св.-Тр. Сергиевой Лавры, Москва, стр. 130.].

Таким образом, Никон направил все усилия доказать, что то необыкновенно высокое положение, какое он как патриарх, занимает относительно светской власти, вовсе не является случайностью, зависящей от того или другого расположения к нему царя, но что оно принадлежит ему как главе церкви, по праву, так как священство выше царства, и притом настолько, насколько небо выше земли, поэтому все происки, направленные против священства – где надо понимать, что под священством автор намекал на себя – являются разбойничьими. В своем сочинении Никон использовал обычный способ для личностей, занимающих столь высокое положение, – замена местоимения третьим лицом, употребляя не «я», «патриарх», а «священство» в целом, то же самое, как, например, царь говорит не «я», а «мы», что вовсе не означает его разделения или множественности. Никон проводит мысль, как душа есть высшее в жизни человека, начало, руководящее и регулирующее жизнь тела, так и духовная власть, как высшее начало, должна руководить светской властью, которая, как низшая, обязана слушаться и подчиняться власти духовной, во всем сообразовываться с ее требованиями и указаниями, – законы и правила церкви по своему происхождению святы, непогрешимы, и потому они всегда должны быть незыблемой основой не только для церкви, но и государства. Значит, всякая попытка светской власти подчинить себе духовную, поставить ее в полную зависимость от себя, а тем более воздействовать на нее в своих мирских интересах, видах и целях, принудительным образом – где Никон имел в виду желание царя его низложения – есть явление не просто незаконное, но прямо преступное, за которое светская власть (в первую очередь царь) должна подвергнуться тяжкой ответственности перед Богом, а то священство, которое следует дурному примеру светской власти, тоже понесет ответственность, поскольку является рангом ниже; он (Никон) как образ Христов, а они – как образ учеников и апостолов.